Ее тысяча лиц - Анна Викторовна Томенчук

все. И само расследование казалось уже не таким важным, мозг перестраивался под новые, более масштабные задачи. Но тело… тело требовало разрядки. Любым путем.

Аксель медленно цедил отменно приготовленный коктейль и следил за танцующими. Год назад именно здесь он познакомился с Лорел Эмери. Год назад именно здесь его чуть было не перехватила Анна, но увлеклась случайным неслучайным знакомым и отложила разговор, которому так и не суждено было состояться. Здесь Грин пропадал, занимаясь самоуничтожением после дела Рафаэля. И сюда он вернулся, чтобы вдохнуть кислый воздух чужой агонии. Чтобы обрести почву под ногами.

— Виски. Чистый. Два кубика льда.

Он резко развернулся на знакомый голос. Волосы собраны в небрежный пучок, но все равно падают на плечи, они слишком объемны, а обычная резинка не справляется. На Теодоре узкая блузка из черного шелка с запа`хом. Джинсы. Странно видеть ее не в костюме. В голосе металл и тот звон отчаяния, который невозможно перепутать.

— Я угощаю, — сказал Аксель быстрее, чем успел понять, зачем вообще обозначает свое присутствие.

— О. — Тео развернулась к нему и заняла соседнее место. — Защитник.

Боги, она что, пьяна?

— Что случилось?

— Сэм, — коротко бросила Рихтер и залпом осушила бокал.

— Что «Сэм»? — не понял Грин.

— Умер. Мудак. Повтори, Джо. Не жалей виски, это мой бар, в конце концов. Уволю к чертям, если будешь филонить.

Бармен поспешно закивал. Теодора проводила его ледяным взглядом и уставилась в столешницу.

— Передозировка, — негромко сказала она через некоторое время. Но Грин услышал это даже сквозь музыку. А потом увидел невозможное — капли слез на темном дереве барной стойки. — Передозировка. Старый мудак. Он обещал, что бросит. Лечился. Но слетел с катушек после того, как мы… как я… я сменила замки. Он ушел в загул. Организм не выдержал. В конечном счете, он не мальчик, ему пятьдесят. Или пятьдесят пять? Не помню. Он умер. По моей вине. Если бы я… Джо, повтори!

Ее плечи задрожали. Аксель почувствовал, как в очередной раз за этот вечер почва уходит из-под ног, но доверился инстинктам. Поднялся с места, совершенно протрезвевший, и обнял ее за плечи. А потом рывком прижал к себе. Она напряглась, попыталась отстраниться, но спустя мгновение прильнула к нему. Он почувствовал, как намокает ткань футболки. Сделал знак бармену, мол, алкоголя больше не надо. Осторожно поглаживая ее по волосам, он смотрел в потолок. Туда, где вертелся стеклянный шар, отбрасывая блики на стены и танцующих людей. Теодора плакала. Как будто она держала в себе то, что невозможно было удержать. Завтра они снова не смогут говорить. Но сейчас, черт возьми, он ей был нужен. И эта мысль пугала.

Он почувствовал ее руки на своей груди, шее. Молодая женщина отстранилась и посмотрела на него. Она сидит на стуле, он стоит рядом. Глаза почти на одном уровне — он все равно чуточку выше.

— И откуда ты здесь взялся, — прошептала она. От нее пахло алкоголем и терпкими духами.

Он не ответил. Только смотрел ей в лицо, как будто впервые ее видел. Впервые видел эти большие выразительные глаза, искусно подчеркнутые макияжем, видел эту бездонную синеву, почти такого же оттенка, как у него самого. Эти волосы, обрамляющие лицо волшебной волной, черные, как восточная ночь, сияющие здоровьем и силой. Губы, нежные, чувственные, сейчас сжатые в бессмысленной попытке сдержать слезы. Он обнимал ее за плечи и чувствовал, как дрожит женское тело под его руками. Она казалась такой хрупкой, маленькой, сломленной, хотя Грин знал, что эта женщина сильнее любой из тех, кого он когда-либо встречал. Но она человек, она может сломаться. Или согнуться. Но только для того, чтобы переболеть, перегореть, выпрямиться и пойти дальше.

Ее взгляд остановился на его губах. Теодора ничего не говорила, он тоже молчал. Он знал, что будет дальше, поэтому повернул голову, не позволив ей коснуться его губ. Поцелуй в щеку получился почти невинным. Тео замерла, касаясь его, а потом медленно отстранилась. К бледным щекам прилила кровь.

— Это не то, что вам нужно, — наклонившись к ее уху, проговорил он, почему-то чувствуя себя последней скотиной. — Что угодно. Кто угодно. Но только не я.

Она не ответила. А он почему-то не выпустил ее из объятий. Пусть поплачет. Отоспится. А завтра начнет жить эту жизнь заново. Без сталкера. Без несостоявшегося мужа, пьяницы, наркомана и гуляки. Без трупов и без него. Где бы он ни проходил, там поселяется смерть. Только вот ее отчаянная хватка, то, как она прижималась к его груди, то, как медленно и размеренно начинало биться ее сердце, говорило об обратном. Не смерть. Что-то другое. То, чему еще не дали названия, то, о чем не стоит думать, что не стоит обозначать.

Но все это будет потом.

Ему предстояло новое дело.

А ей — новая жизнь.

Эпилог

Конец апреля 2003 года

Париж

Ее пальцы замерли над черно-белыми клавишами фортепиано. Патетическую сонату Жаклин разучила год назад, но почему-то именно сейчас, вернувшись домой, решила вспомнить все, что когда-то умела. Играла как безумная. Пела. Плакала. Писала стихи и снова играла.

Жаклин почти не общалась с отцом, погруженная в мысли, думая о матери, о Треверберге, о своем решении стать профайлером — или кто там может расследовать самые громкие дела? И как с этим сочетается музыка? Она опустила руки, выгнула пальцы. Нет. Классику в сторону. Можно сыграть что-нибудь из любимого. Такое, чтобы за душу брало. Show Must Go On. Да, идеально. Знакомые звуки заструились по комнате, девушка блаженно закрыла глаза. Что бы ни происходило, шоу должно продолжаться. И жизнь должна продолжаться.

Открыв глаза, она вздрогнула. Отец стоял перед ней с каким-то пакетом в руках. Кристиан был бледен, но сосредоточен, характерно поджал губы. Жаклин убрала руки с клавиатуры и прерывисто вздохнула.

— Ну, давай, скажи мне что-нибудь еще. Тебе нужно уехать? И в конверте взятка?

Бальмон улыбнулся вымученной улыбкой человека, который до смерти устал.