Татьяна Полякова - Бочка но-шпы и ложка яда

Ознакомительный фрагмент

Кроме тщедушного тела, Марина Федоровна обладала писклявым голосом, которому пыталась придать некую детскость, и потому постоянно сюсюкала.

Она склоняла головку набок, застенчиво улыбалась и изо всех сил строила из себя ласковую дурочку: мол, ничего она в этой жизни не смыслит, а каждый норовит обмануть сироту.

На самом деле она была довольно стервозной бабой, которая не прочь сделать ближнему пакость, и ложку мимо рта уж точно никогда не проносила. Марина Федоровна терпеть не могла Серову, с которой вместе училась, за то, что та умудрилась стать знаменитой, тихо ненавидела первую жену Артемьева, теперь тоже довольно известную писательницу, а Аглаю Петрову считала дурой и бездарем, хотя при встрече целовалась с ней взасос, сопровождая это действо комплиментом, после которого Аглая долго хлопала глазами, пытаясь сообразить, то ли ее похвалили, то ли плюнули в физиономию.

В отличие от худосочной Марины Федоровны, Аглая Викторовна Петрова была могучего телосложения. И ростом, и статью она походила на бегемота, шумная и, как большинство людей, обремененных лишним весом, добродушная. Хотя в ее случае это скорее было не природным качеством, а сознательно выбранной линией поведения.

После окончания Литературного института она тоже писала скверные книжки, но, в отличие от Скворцовой, не успокоилась по сию пору. Каждый свой новый шедевр она дарила моему мужу с трогательной надписью: «На ваших книгах я училась писать», что выглядело как-то двусмысленно: то ли учитель никудышный, то ли ученица ни на что не годится. К Артемьеву обращалась исключительно на «вы», начитавшись любовной переписки начала двадцатого века, до которой была охоча и которую цитировала по делу и без оного, постоянно все путая. Подозреваю, она была влюблена в Артемьева. Во время кремации хлопнулась в обморок, что создало дополнительные трудности: даму весом в сто двадцать килограммов поднять с пола не так просто.

Став знаменитым, муж проявил благородство и устроил ее редактором журнала, не то чтобы хорошего, но и не совсем захудалого. Петрова печатала там свои романы с продолжением под псевдонимом Любовь Шевченко, но слава по-прежнему обходила ее стороной.

— Как всегда, хороша, — гаркнула она и заключила меня в объятия, в которых я совершенно потерялась. — Что это Наталья говорит про Сусанну?

Неужто правда из окна свалилась? — проявила она интерес.

— Правда. Увезли в больницу. Но мы надеемся, все будет хорошо.

— Валентина здесь? — сведя бровки у переносицы, пискнула Скворцова.

— Пьет кофе на веранде. Не желаете присоединиться?

— Я, пожалуй, чаю, — пробасила Аглая. — Но для начала разберу свои вещи.

Она удалилась в отведенную ей комнату, с подозрением поглядывая на Скворцову, которая, подхватив меня под руку, увлекла в гостиную.

— Ждать больше нельзя, — быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что в гостиной мы одни, зашептала Марина Федоровна. — Сейчас самое подходящее время издать его роман. Ты обратила внимание, какой шум подняла пресса в связи с годовщиной?

— Обратила, — буркнула я.

— Так вот, пока у публики явный интерес.., ты же понимаешь… Ты толком так и не сказала, сколько готовых романов он оставил? — забеспокоилась она.

— Один готов совершенно, — поведала я. — Но Борис в последнее время был исключительно требователен к себе. Роман его не удовлетворил, и он взялся писать второй, который благополучно довел до конца. Кое-что он намеревался подправить…

— Отлично, — перевела дух Скворцова. — А как его записи? Можно там набрать материала на книжку?

— Я нашла еще два практически готовых романа.

Оба написаны несколько лет назад, но забракованы им. Если немного подредактировать…

— Я готова подписать договор хоть сейчас, — заверила меня Скворцова, а я вздохнула:

— Давай вернемся позднее к этому разговору.

Она пожала мне руку, с пониманием кивнула и удалилась в свою комнату.

Тут же дверь скрипнула, и в гостиной появилась Аглая. Наверняка подслушивала, этой пагубной привычки она даже не стеснялась, через что и страдала.

Иногда ей такое приходилось слышать в свой адрес, хоть святых выноси. Аглая страдала, заедала страдания пельменями и еще больше набирала вес.

— Чего хочет от тебя эта вобла сушеная? — спросила она, приближаясь.

— Рукописи, естественно.

— А ты что? Неужели отдашь?

— Вообще-то не просто отдам, а получу за них очень приличные деньги.

— Я знаю минимум двух издателей, которые заплатят больше.

— Вряд ли бы это понравилось Борису, — с постной миной возразила я.

— Борису все равно, — отмахнулась Аглая. — А ты должна подумать о себе. Пока ты снова не вышла замуж… — Тут она слегка прикусила язык и закончила несколько виновато:

— Не все коту масленица, это я Скворцову имею в виду. Хочешь познакомлю тебя с одним человеком?

— На предмет замужества? — проявила я интерес.

— На предмет издания, — смутилась Аглая.

— На этот предмет меня завалили предложениями.

— Только ради бога не отдавай рукописи этой кикиморе. У меня просто головокружение начинается, как подумаю…

— Должно быть, давление, — перебила я.

— Ага. С моим весом только и жди какой-нибудь пакости. Пробую худеть, становится даже хуже. Видно, мне на роду написано таскать на хребтине сто двадцать килограммов. Я решила написать его биографию, — без перехода заявила она. — Кто, если не я? Сама подумай. Он самый значительный человек в моей жизни. Ты архив разбирала?

— Только рукописи.

— Для тебя все прочее хлам, а для меня… — Тут она неожиданно зарыдала, что выглядело невероятно комично, плечи ее дрогнули, и вместе с ними задрожали все жировые отложения, Аглая стала похожа на растревоженный студень.

Только я шагнула к ней со словами утешения и сестринскими объятиями, как она так же внезапно успокоилась, шмыгнула носом, вытерла слезы толстой ладошкой и улыбнулась. Косметикой она никогда не пользовалась, и никакого урона ее красоте слезы не нанесли.

Надо сказать, что, на мой взгляд, выглядела Аглая совсем неплохо. Разумеется, я имею в виду лицо, а не безбрежные телеса. Она была значительно моложе Скворцовой, на пухлом лице ни единой морщины, глаза большие, нос крупный, впечатление портили лишь губы: слишком маленькие для ее лица, они придавали ей капризное выражение. Она всегда ходила в брючных костюмах с неизменной желтой брошью на груди, огромный скарабей был под стать бюсту.

Аглая дважды выходила замуж, но каждый раз неудачно. Оба ее мужа, кроткие, забитые существа, никакой памяти в умах и сердцах окружающих не оставили. У Аглаи был сын, который жил в Америке и в Россию возвращаться не собирался. Комплекцией он удался в отца, матери едва дотягивал до плеча и страшно ее боялся.

— Не возражаешь, если я займусь его архивом? — закончила она весьма деловито.

— Боюсь, ты опоздала. Я уже дала обещание, — ответила я.

— Кому?

— Серовой.

— С какой стати? — не поверила Аглая. — Зачем ей архив Бориса? Да она всю жизнь презрительно воротила нос, стоило кому-то при ней заговорить о нем.

— Вот уж не знаю. Она задумала написать его романизированную биографию.

— Светлая память Бори в беллетристике? Да ты с ума сошла. — Аглая схватила меня за руку, я ее тут же выдернула, но все равно некоторое время потрясала рукой, дабы вернуть ей подвижность. Хватка у Аглаи была железная.

— Не могу же я ей запретить? — пожаловалась я.

— Еще как можешь. По крайней мере, к архиву ее подпускать никак нельзя.

— Пусть копается.

— Ни за что! — рявкнула Аглая, чем здорово меня напугала. — Единственный человек, способный рассказать миру, какое он был сокровище, — это я.

— Хорошо, копайтесь обе. Мне что, жалко?

— Ты просто невыносима, — скривилась Аглая, готовясь опять зареветь. — Рукописи отдает Скворцовой, архив Серовой Подумай о муже, — взвыла она, но на этот раз впечатления на меня не произвела.

— Ты сама сказала, Борису все равно. — Подозреваю, ей очень хотелось огреть меня чем-то тяжелым, к примеру своим кулаком, но тут появилась Наталья, и мысли о членовредительстве Аглае поневоле пришлось оставить.

— Лариса Сергеевна, опять гости, вы встретите или мне?

— Кто приехал? — спросила я.

— Полынина с мужчиной, должно быть, ухажер.

— У этой одно на уме, — пробормотала Аглая. Первую супругу Артемьева она ненавидела даже больше остальных своих сокурсниц Думаю, не могла простить ей, что Артемьев, будучи молодым и неблагоразумным, выбрал ее, а не Аглаю. — Лучше уйду, — заявила она, а я пошла встречать гостей.

В холле стояла Полынина и разговаривала с Розой. Разумеется, речь шла о Сусанне. Рядом с Полыниной замер мужчина в темном костюме. Пока я спускалась по лестнице, ничего более определенного сказать о нем не могла. Полынина увидела меня и, улыбнувшись, шагнула навстречу. После развода она оставила себе фамилию мужа, Полынина ее литературный псевдоним. Пока она жила с Артемьевым, то в основном занималась литературными переводами, надо было на что-то кормить семью, наш гений был для этого совершенно не приспособлен.

Конец ознакомительного фрагмента