Смертельный номер - Кристианна Брэнд

Ведь это я помогла ей создать такой образ, я знала все, о чем она думала, когда что-то делала или говорила в этом образе, знала как облупленную. И разве я так глупа, чтобы не суметь стать, по сути говоря, своим же вторым «я»? Стоит только все тщательно просчитать. К тому же…

К тому же в награду за прекрасное перевоплощение я получу потрясающую новую жизнь, без подростковых сдержанности и робости, сковывавших меня, которые потребовалось превратить в привычку, новую жизнь с желанным моему сердцу, истосковавшемуся по любви. А если провал — то смертная казнь через повешение.

«С ресницами очень постараться придется. Из-за этих волосков моя жизнь может повиснуть на волоске, — цинично пронеслось в ее уме. — Нельзя же появляться в образе Ванды Лейн с Лулиными накладными. Даже если обойтись без них, показавшись первый раз на несколько минут в роли Лувейн, то когда я окончательно приму ее облик и сбегу на пляж, без них уже мой «смертельный» номер не пройдет. А их наверняка слишком долго прикреплять, пока я буду переодеваться в кабинке… Ладно, надо рисковать: ресницы прикреплены к полоске ткани, нужно просто прилепить ее клеем, наложив по верхнему веку — возиться с этим яичным белком некогда. А если они потом растреплются — так что ж? Над Нулиными «гримировочными» средствами вечно смеялись, и она на это не обижалась. Можно достать зеркало и каждые пять минут подправлять макияж — это ни у кого не вызовет удивления: Лувейн делала так по двадцать раз на день.

Осталась одна загвоздка: как избавиться от мокрых черных купальных принадлежностей? Понятно, что Ванда Лейн пойдет в них к себе в комнату. Как же тогда вернуть их туда? Надо, видимо, спрятать их в красный пакет и держать при себе. Когда-то мы все равно пойдем, как обычно, в гостиницу, и тогда я должна — должна перекинуть их через перила у ее комнаты. Это будет несложно. (Дай бог, чтобы никто из них не задумался, почему это Ванда Лейн, переодевшись, завернула все в полотенце, вместо того чтобы развесить сушиться!)».

Послышался бой часов. Прошло полтора часа с тех пор, как солнечный свет затмился в двери на балкон, полтора часа — с тех пор как Лувейн вошла и остановилась, улыбаясь, в белом купальнике с красными маками. А теперь в этом белом купальнике стояла она, Ванда Лейн, - и не улыбалась. Она стояла перед зеркалом и пристально всматривалась в послушно заулыбавшееся лицо, лицо, которое столько раз смотрело на нее, только не из зеркала. Очень похожее лицо, то же самое лицо: глаза широко открыты, с помощью теней и карандаша подведены так, чтобы соответствовать дугам подведенных кверху бровей, щеки нарумянены и их очертания немного изменены, рот густо намазан алым — и все это обрамляют ярко-рыжие крашеные волосы. То же самое улыбающееся лицо, которое столько раз улыбалось ей, — никакой разницы, только улыбка зловещая.

Ванда оторвала взгляд от зеркала и распахнула окно, чтобы яркое солнце досушило рыжие локоны. Где-то хлопнула дверь, и на балкон неторопливо вышел инспектор Кокрилл…

— Вряд ли стоит объяснять все в подробности, — заговорил инспектор Кокрилл, когда лежавшую в полуобмороке Ванду Лейн подняли с пола и увели в полицейскую машину. — Обвинив миссис Родд, Ванда решила рассказать нам всю правду и выдать себя полиции. И все продемонстрировала — только никто из нас не догадался. Она изобразила Ванду, которую якобы играла Лувейн. И какими же тупыми и слепыми глупцами были мы, решив, что она Лувейн, играющая Ванду? Нас смутил рыжий локон, выбившийся из-под черной шапочки, он обманул нас всех, и никто ни на миг не подумал, что перед нами настоящая Ванда Лейн. Но сама она о нашей глупости не знала, она продолжала играть себя, и сделала бы прыжки в воду и все прочее. Ванда пошла на это, боясь, что Лео Родд возненавидел ее за клевету на миссис Родд. Она признавалась перед всеми, что она — Ванда Лейн, ибо считала, что он больше не любит ее и поэтому ей больше нечего терять. Но тогда, когда она готова была выдать себя начальнику полиции, произошло непредвиденное: миссис Родд вмешалась и спасла ее, а Лео Родд сказал: «Хелен, я буду всю жизнь благодарен тебе за то, что ты сделала для Лувейн». За то, что ты сделала для Лувейн. Ванда торжествовала: она ошиблась, Лео Родд все-таки любит ее, значит, есть для чего жить, а мы все еще верим, что она Лувейн.

Сесил сидел, подперев подбородок ладонью, и, задумавшись о фразе Лео Родда, вдруг вспомнил:

— В тот день, уже позже, когда Ванда отлеживалась после спектакля, я говорил с ней об этом, и она сказала.. Да, правильно, она сказала: «Вы никогда не поймете, и никто не поймет, что значат для меня эти слова».

— Они значили то, что ее по-прежнему принимают за Лувейн; это, вне сомнения, придало ей смелости. Она наверняка стала считать себя непогрешимой, раз ей удалось всех нас обмануть, полностью перевоплотиться в Лувейн и избежать наказания. Да, мы были озадачены, потому что всем нам, пусть в разной степени, Лувейн понравилась. Понравилась, — вынужден был мрачно признать инспектор Кокрилл, — насколько может человек понравиться за считанные дни. Но вот новая Лувейн нам уже почему-то не нравилась. Как-то сразу ее остроты стали плоскими и глупыми, часто она оказывалась черствой там, где настоящая Лувейн не была бы такой. И она обращалась к миссис Родд «милая моя». Лувейн так обращалась ко всем, кроме миссис Родд. Настоящая Лувейн обладала достаточной деликатностью, чтобы не быть фамильярной с миссис Родд. Что же касается мистера Родда…

Лео Родд сидел рядом с Хелен у заклеенной плакатами стены.

— Я был совершенно сбит с толку, — заговорил он. — Я любил Лувейн, знал, что Лувейн… ну, в общем, та, кого надо любить, и вдруг понял, что не могу. Я пытался, просто заставлял себя вернуться к чувству любви, но… ничего не получалось, я был в полной растерянности. Нет, я не разлюбил ее, увлечение не иссякло, как в обычной интрижке… — Он не держал жену за руку, не смотрел на нее, но знал: хотя ей сейчас очень больно, она его понимает. — Я полюбил Лувейн, ничего не мог с этим поделать — это нагрянуло на нас одновременно, и возникла любовь. И вдруг — любви не стало. — Лео взглянул на пол, где совсем недавно