Дороти Сэйерс - Рассказы о лорде Питере

Лэнгли отступил к двери. В комнате находилось что-то, с чем ему не хотелось встречаться. Его вдруг охватило сильное желание немедленно бежать, но тут появилась Марта со старомодной лампой в руках, а за ней — Уэзерелл.

Привычный американский акцент рассеял неприятную атмосферу темной комнаты. Лэнгли сердечно ответил на рукопожатие Уэзерелла.

— Подумать только, встретить вас — здесь! — воскликнул он.

— Мир тесен, — отозвался Уэзерелл. — Боюсь, это звучит банально, но я, безусловно, рад вас видеть.

Старуха поставила лампу на стол и спросила, можно ли подавать обед. Уэзерелл ответил утвердительно на смеси испанского и баскского, но старуха, видимо, понимала его достаточно хорошо.

— Я не знал, что вы специалист в баскском, — заметил Лэнгли.

— Приходится! Эти люди не говорят ни на каком другом. Но баски, разумеется, — ваша специальность, не так ли?

— О да!

— Представляю, каких странных вещей вам наговорили о нас! Ну, об этом мы поговорим позднее. Я старался сделать этот дом приемлемым, хотя неплохо было бы иметь хоть немного современных удобств. Но он нас устраивает.

Лэнгли воспользовался случаем и пробормотал что-то, осведомившись о миссис Уэзерелл.

— Элис? Ах да, я забыл... Вы ведь ее еще не видели, — Уэзерелл пристально посмотрел на Лэнгли со странной полуулыбкой. — Я должен был предупредить вас. Раньше, кажется, вы были... поклонником моей жены...

— Как и все!

— Несомненно! Ничего в этом удивительного, не так ли? А вот и обед! Поставьте, Марта, мы позвоним, когда будем готовы.

Старуха поставила блюдо на стол среди стеклянной посуды и серебра и вышла из комнаты. Уэзерелл направился к камину и, отступив в сторону, не отрывая глаз от Лэнгли, обратился к креслу.

— Элис! Вставай, дорогая, и поприветствуй своего старого поклонника. Пойдем! Вам обоим эта встреча, несомненно, доставит удовольствие.

Что-то двигалось и скулило среди подушек. Уэзерелл наклонился и с видом преувеличенного почтения поднял это что-то на ноги. Мгновение — и оно предстало перед Лэнгли в свете лампы.

Оно было одето в богатое платье из золотистого шелка и кружев, но мятое и скомканное, оно кое-как сидело на обвислом, толстом теле. Лицо — одутловатое, бледное; взгляд — отсутствующий; рот полуоткрыт, из углов его струйками стекала слюна; на почти лысом черепе кое-где прилипли пучки волос, ржавого цвета, как мертвые пряди на голове мумии.

— Иди, любовь моя, — сказал Уэзерелл, — и поздоровайся с мистером Лэнгли.

Существо мигнуло, издав какие-то нечеловеческие звуки. Уэзерелл продел свою руку ему под мышку, и оно медленно протянуло безжизненные пальцы в сторону Лэнгли.

— Ну вот, она узнала вас. Я так и думал. Пожми ему руку, дорогая.

С тошнотворным чувством Лэнгли взял эту инертную руку. Она была холодная, влажная и грубая. Лэнгли сразу же выпустил ее, и, мгновение повисев в воздухе, рука безвольно упала.

— Я боялся, что вы расстроитесь, — сказал Уэзерелл, наблюдая за своим гостем. — Я, конечно, к этому привык, и на меня так не действует, как на постороннего. Хотя вы не посторонний... Отнюдь нет, не правда ли? Это называется premature senility[9]. Ужасно, если не приходилось видеть раньше. Кстати, можете говорить что угодно. Она ничего не понимает.

— Как это случилось?

— Вообще-то я и сам не вполне понимаю. Постепенно. Я, разумеется, консультировался с лучшими врачами, но ничего нельзя сделать. Поэтому мы здесь. Мне не хотелось быть дома, где все нас знают, и я против всяких санаториев и клиник. Элис — моя жена, как говорится, «в богатстве и бедности, в радости и в горе...» Пойдемте! Обед остывает.

Он пошел к столу, ведя жену, глаза которой чуть оживились при виде еды.

— Садись, дорогая, и съешь свой вкусный обед! Как видите, это она понимает. Вы извините ее манеры, не правда ли? Красивыми их никак не назовешь, но к ним тоже можно привыкнуть.

Он повязал салфетку ей на шею и поставил перед ней глубокую миску. Она жадно вцепилась в нее и, хватая пальцами еду, размазывала подливку по лицу и рукам.

Уэзерелл отодвинул стул для своего гостя и усадил его напротив своей жены. Лэнгли смотрел на нее с отвращением и в то же время не мог оторвать от нее взгляда. Поданное блюдо — что-то вроде рагу — было вкусно приготовлено, но Лэнгли не мог есть. Все было оскорбительно и для несчастной женщины, и для него самого. Она сидела под портретом Сарджента, и взгляд Лэнгли беспомощно переходил с одного лица на другое.

— Да, — сказал Уэзерелл, проследив за его взглядом. — Есть некоторая разница, не правда ли? — Уэзерелл ел с аппетитом и явным удовольствием. — Природа подчас может сыграть злую и грустную шутку.

— Она всегда такая? '

— Нет, это один из ее плохих дней. Временами она... почти похожа на человека. Люди здесь в округе не знают, что и думать! У них свое объяснение этому маленькому медицинскому феномену.

— Есть какая-нибудь надежда на выздоровление?

— Боюсь, что нет... Окончательное выздоровление невозможно. Однако вы ничего не едите!

— Я... видите ли, Уэзерелл, это для меня настоящий шок!

— Разумеется. Попробуйте выпить бокал бургундского. Я не должен был приглашать вас, но, признаюсь, возможность поговорить с образованным человеком была для меня большим искушением.

— Как это должно быть ужасно для вас!

— Я смирился. Ах, непослушная! Гадкая! — Идиотка вылила половину содержимого миски на стол. Уэзерелл терпеливо убрал все и продолжал: — Я лучше переношу это здесь, в таком диком месте, где все кажется возможным и естественным. Моих родителей уже нет в живых, и ничто не мешает поступать, как мне заблагорассудится.

— Да, конечно. А ваша собственность в Штатах?

— О, я выезжаю туда время от времени, чтобы самому приглядывать за всем. Кстати, я должен отплыть в следующем месяце. Я рад, что вы меня застали. Там, разумеется, никто не знает, что с нами. Знают только, что мы живем в Европе.

— Вы советовались с американскими врачами?

— Нет. Когда появились первые симптомы, мы были в Париже. Это произошло вскоре после вашего визита к нам, — вспышка каких-то сильных эмоций, чему Лэнгли не мог подобрать названия, на мгновение зловеще сверкнула в глазах доктора. — Лучшие врачи подтвердили мой собственный диагноз. И вот мы здесь.

Он позвонил. Марта убрала рагу и поставила сладкий пудинг.

— Марта — моя правая рука, — заметил Уэзерелл. — Не знаю, что бы мы без нее делали. Когда меня нет, она как мать смотрит за Элис. Нельзя сказать, чтобы многое можно было для нее сделать... Разве что кормить, содержать в тепле и чистоте, а это (особенно последнее) не так просто!

Что-то в его голосе покоробило Лэнгли. Уэзерелл заметил это и сказал:

— Не стану скрывать, что это все подчас действует мне на нервы, но тут уж ничего не поделаешь. Расскажите мне о себе. Чем вы сейчас занимаетесь?

Лэнгли ответил с той живостью, на которую в данный момент был способен, и они говорили об отвлеченных предметах, пока жалкое создание, которое когда-то было Элис, не стало раздраженно бормотать, хныкать и сползать со стула.

— Ей холодно, — сказал Уэзерелл. — Вернись к огню, дорогая.

Он быстро отвел ее к камину, и она опустилась в кресло, согнувшись и жалобно протягивая руки к огню. Уэзерелл принес бренди и коробку сигар.

— Как видите, я ухитряюсь не терять связи с миром, — заметил он. — Это мне прислали из Лондона. Я получаю новейшие медицинские журналы и ревю. Я, знаете ли, пишу книгу по своей теме, так что не прозябаю и не трачу времени зря. Могу также проводить эксперименты... комнат для лаборатории достаточно, и здесь никто не надоедает с законами о вивисекции. Эта страна хороша для работы. А вы собираетесь здесь надолго задержаться?

— Думаю, что нет... не очень.

— А то я предложил бы вам пользоваться этим домом в мое отсутствие. Вы убедитесь, что он комфортабельнее, чем posada. А я, знаете ли, не стану испытывать угрызений совести и беспокоиться, оставив вас с моей женой... при таких своеобразных обстоятельствах.

Он подчеркнул последние слова и засмеялся. Лэнгли не знал что сказать.

— В самом деле, Уэзерелл...

— Тем не менее вам понравилось бы такое предложение. В былые времена, Лэнгли, вы ухватились бы за идею пожить в доме одному с... моей женой.

Лэнгли вскочил.

— На что вы намекаете, Уэзерелл, черт побери?

— Ни на что! Я просто вспомнил, как однажды в полдень вы с ней отправились на пикник и заблудились. Помните? Да, я полагаю, вы помните!

— Это чудовищно, — возмутился Лэнгли. — Как вы смеете говорить подобные вещи... когда эта несчастная сидит здесь?

— Да, несчастная. Теперь ты несчастная, не так ли, моя кошечка?

Внезапно он повернулся к ней. Что-то в его резком жесте напугало ее, и она в ужасе отпрянула.

— Вы дьявол! — закричал Лэнгли. — Она боится вас! Что вы с ней сделали? Как она дошла до такого состояния, хотел бы я знать?!