Давай поговорим! (сборник) - Михаил Михайлович Попов

него на службе шли неважно, как я уже говорил. О повышении он не мог и мечтать. Мой же метод мог его вознести, прославить.

– Дедуктивный метод?

– Назовете как хотите, когда дослушаете до конца. Итак, нужен был еще один. И тут я вспомнил о своих театральных знакомствах. Одним словом, через два дня в доме подозрительной старой девы состоялась следующая сцена. Мы с Лестрейдом представили заказчице смазливую девчонку. (Мы якобы заманили ее предложением стать секретарем хозяйки дома.) После двух-трех заранее отрепетированных вопросов девица созналась (в потоках слез), что являлась любовницей сердечника, поступившего с ней в итоге бессердечно. Он решил ее бросить, она явилась к нему в дом, как бы для последнего объяснения, и подсыпала в чай редкий колониальный яд, который нельзя определить при вскрытии. Сколько я изобрел на своем веку этих невероятных колониальных штуковин! Один дикарь с Андаманских островов чего стоил.

– Но я же сам видел этого дикаря!

– Переодетый мальчишка. Люди с легкостью верят во все, что не способны вообразить сами. Окончание истории: Лестрейд предъявляет старой деве какие-то крупицы в запаянной пробирке, это якобы яд. Без вещественных доказательств нельзя. Потом он с самым суровым видом защелкивает наручники на руках продолжающей рыдать актрисы. Я принимаю конверт с чеком на триста фунтов. Довольны все. Заказчица получила душевное спокойствие и отнюдь не разорилась. Лестрейд обрел газетную славу. Актриса – гонорар, превышающий ее трехмесячное жалованье.

– И с тех пор вы полностью переключились именно на такие дела? – без тени восхищения в голосе спросил Ватсон.

– Вы, как всегда, спешите, мой друг. Я бы умер с голоду или с тоски, ожидая второго такого случая. Я пошел дальше. Решил тачать такие случаи собственноручно, по колодке, подброшенной мне судьбою. В помощь мне было то, что скончался мой отец. Появилась возможность оплатить фантастические долги и финансировать фантастические замыслы. Надо признать, первые опыты были не вполне великолепны. Были ляпы, подводили предварительные расчеты. Дважды я был на грани разоблачения. Но технология замысловатого развлечения постепенно отрабатывалась. Оттачивали свою технику игроки. Первым и главным был, конечно, наш дорогой Лестрейд. Я бы снял перед ним шляпу, когда бы она была у меня на голове. Ни одна криминальная история не будет убедительно выглядеть и не может законно завершиться без участия человека с подлинным полицейским жетоном. Лестрейд и его официальное удостоверение были главной опорой моего замысла. Кроме того, ему надлежало увязывать все дела по линии своей службы, чтобы не было никаких недоумений и шероховатостей. Но главное, конечно, то, что он редкий актер.

– Он же идиот – ваши слова!

– С актерами это случается. Здесь другой случай. Он гениально играл идиота. И гениально долго играл. У себя на службе он другой человек. Важно и то, что он был честен.

– Честен?

– Он не получил за все эти годы от меня ни шиллинга. Лишь изредка мне приходилось компенсировать его дорожные и алкогольные расходы. Кстати, у меня накопился перед ним немалый долг по этой части. Гонораром его была слава. Коллеги восхищались им, что его радовало, и ненавидели, что его забавляло.

– Боюсь, он заботился о том, чтобы не попасть под обвинение в мошенничестве.

– Кто знает, – вздохнул Холмс.

– Но актерам вам приходилось платить? – вдумчиво спросил доктор.

– Да. И чем дальше, тем больше. Ведь платить приходилось не только за собственно игру, но и за соблюдение секретности. Это, как вы понимаете, для людей подобного типа в высшей степени тяжело. Кроме того, приходилось требовать, чтобы самые активные участники представлений покидали лондонскую сцену во избежание случайной встречи с вами. На мою финансовую беду, вы, с помощью вашей очаровательной супруги, сделались заядлым театралом. Представляете, сколько может потребовать продажный лицедей за такой подвиг, как оставление столичной сцены!

– Надо понимать, Ройлотт – нарушитель подобной договоренности?

– Да. Он будет оштрафован согласно подписанному договору. Сюда он явился, чтобы выпросить прощение. Но прощения не будет. Я хотел принять во внимание то, что он сам мне сообщил о вашей встрече в буфете и тем самым дал мне возможность подготовиться к вашим вопросам и отвлекающему маневру. Но уже здесь, в Веберли-хаусе, он повел себя самым неподобающим образом.

– Значит, он не погиб на вокзале Ватерлоо?

– Конечно, нет. Я взял первое попавшееся газетное сообщение о несчастном случае и выдал его с помощью толстяка Харриса за сообщение о смерти Ройлотта-Бриджесса. А он не тот и не другой. Он пьяница Джонс. Ему в театре никогда не доверяли ничего серьезного. Он играл только неблагородных разбойников и палачей. Единственная главная роль в его карьере – это злой отчим в «Пестрой ленте», и такая неблагодарность. Стоит один раз дать поблажку такому субъекту, и прощай дисциплина. Впрочем, есть и другая причина, мешающая мне заплатить этому негодяю, как и всем остальным.

– Вы разорены?

– Близок к этому. Алмазные копи, обладателем коих сделался некогда наш отец, в результате безумных и корявых действий наших политиков оказались на так называемой территории размежевания. Долго объяснять, суть же в том, что акции нашей компании обесценились раз в пять. Если положение не изменится, а оно, судя по газетам, не изменится, я банкрот. Мои дела были плохи уже в тот момент, когда затевалось нынешнее представление. Оно стало возможным только благодаря необычайному характеру сэра Оливера.

– Кто это?

– Ах да, вы же… Это Яков. Это он действительный владелец Веберли-хауса. Сэр Уиллогби, в роду пэры и все такое. Человек с личными и родовыми странностями. Плюс эпилепсия. Он жил предельно уединенно. Вот откуда забор. Дожил до пятидесяти лет и вдруг совершенно случайным образом попал в театр. Кажется, в театр Гаррика. На какую-то дрянную постановку. Неподготовленный мозг его был потрясен. С того момента ничто, кроме театра, его не интересовало. Он попытался поступить на сцену под вымышленным именем, но был с позором отвергнут. Разумеется, никаких данных для сцены у него не было. Кроме воспламенившегося сердца и бешеной, всепоглощающей любви к искусству. Это род болезни, вроде той же эпилепсии. Он бы умер, если бы его не познакомили со мной. Те самые негодяи, что изображают семейство Блэкклинеров.

– По-моему, искусственная фамилия.

– По-моему, тоже. Они хихикали над ним, эти мелкие души, издевались. Представили мне его как забавный казус. Я поговорил с ним полчаса и тут же предложил роль. Он был рад, как ребенок, у него даже случилось что-то вроде приступа. Условие я поставил одно-он предоставляет нам свой замок как декорацию. Он согласился. Я им доволен. Он единственный, кто не требует денег, не пьет и не пристает