Элизабет Джордж - Прах к праху

Он уже час перебирал возможности и грел на солнце усталые мышцы, когда впервые заметил полицейских. Они находились на палубе баржи Скеннелов, ближайшей к Уорик-авеню-бридж. Джон Скеннел стоял перед мольбертом. Его жена позировала ему, опершись на крышу каюты и обнажившись на семь восьмых. Скеннел уже выставил вдоль пешеходной дорожки предыдущие изображения пышных форм своей жены, стремясь залучить к себе возможных коллекционеров, и, без сомнения, лелеял тщетную надежду, что поднявшиеся к нему двое мужчин являются ценителями милого его сердцу кубизма.

Крис наблюдал всего лишь из праздного любопытства. Но когда Скеннел посмотрел в его сторону, а затем доверительно наклонился к своим гостям, интерес Криса обострился. Со своего места он мог видеть передвижение мужчин с одной баржи на другую. Крис смотрел, как разговаривают его соседи, ему казалось, что он слышит их и слышит, как забивают гвозди в крышку его гроба.

К нему полиция не обратится, он это понял. Они передадут отчет своему начальнику, тому типу со стрижкой за двадцать монет и в сшитом на заказ костюме. Затем инспектор, как пить дать, пожалует снова. Только на этот раз его вопросы будут более конкретными. И если Крис не даст на них убедительных ответов, то грянет возмездие, сомнений в этом нет.

Легавые все приближались. И наконец поднялись на соседнюю с Крисом баржу, так близко, что он услышал, как один из них откашлялся, а второй негромко постучал в закрытую дверь каюты. Бидуэллы — пьющий романист и легковерная отставная манекенщица, все еще лелеявшая призрачную надежду, что, стоит ей щелкнуть пальцами, как на обложке «Вога» появится ее портрет, — будут спать еще не меньше часа. И если их грубо разбудит полиция, да и вообще кто угодно, толку от них все равно не добьешься. В этом было хоть какое-то спасение. Возможно, Бидуэллы невольно подарят ему немного времени. Потому что именно время было ему необходимо, если он хочет благополучно выбраться из трясины, в которой барахтается последние четыре дня, и выкрутиться, не увязнув по шею.

Он подождал, пока не услышал за дверью ворчание Генри Бидуэлла:

— Какого черта… В чем дело, черт вас возьми? Он не стал ждать ответа легавых. Взял кружку с чаем, подернувшимся пленкой и давно уже непригодным для питья, и позвал собак, которые, как и он, грелись на солнце. Те поднялись и зацокали когтями по крыше каюты.

— Вниз, — приказал им Крис.

Ливи он нашел на прежнем месте — за кухонным столом. На нем так и остались их миски с хлопьями, банановая кожура, чайник, сахарница и молочник. Воскресная газета раскрыта на той же странице, что и более часа назад. Ливи как будто и сейчас ее изучала: наклонилась над ней, опершись лбом на руку, а унизанные серебряными кольцами пальцы другой руки касаются первого слова в заголовке — «Крикет».

Единственное изменение, которое все же отметил Крис, — это присутствие Панды, вспрыгнувшей на стол, прикончившей молоко и размякшие хлопья в одной миске и теперь поглощавшей остатки в другой. Кошка с довольным видом присела перед миской, глаза блаженно зажмурены, язычок стремительно работает, чтобы успеть до того момента, когда ее наверняка прогонят.

— Эй! — крикнул Крис. — Панда! Пошла прочь! Ливи судорожно дернулась. Руки взметнулись,

опрокидывая посуду, и одна миска слетела со стола, а другая перевернулась. Остатки молока с бананом и хлопьями выплеснулись кошке на лапы. Панду это не смутило. Она принялась облизывать лапы.

— Извини, — сказал Крис. Он занялся посудой, а кошка бесшумно спрыгнула на пол и помчалась по коридору, подальше от наказания. — Ты заснула?

Ее лицо сделалось каким-то странным, взгляд не фокусировался, губы побелели.

— Ты что, Панду не видела? — спросил Крис. — Мне не нравится, когда она ходит по столу, Ливи. Она лезет в еду, а это не очень…

— Прости, я не обратила внимания.

Она принялась складывать газету, делая это тщательно, с большим старанием. Наблюдая за ней, Крис увидел, что правая рука Ливи задрожала, и она, уронив ее на колени, продолжила свое занятие левой.

— Я сложу, — предложил он.

— Часть страниц намокла. В молоке. Извини. Ты же еще не читал.

Ничего, Ливи. Это всего лишь газета. Что за беда. Куплю другую, если понадобится. — Он взял миску. Судя по количеству выплеснувшегося содержимого, Ливи так и не поела. — Так и не проголодалась? — спросил он. — Сварить тебе яйцо? Или хочешь сэндвич? А как насчет тофу? Могу сделать с ним салат.

— Нет.

— Ливи, ты должна поесть. — Я не голодна.

— Это не имеет значения. Ты знаешь, что должна…

— Что? Поддерживать силы?

— Для начала. Да. Неплохая мысль.

— Ты этого не хочешь, Крис.

Он медленно повернулся от мусорного ведра, куда выбрасывал остатки ее завтрака. Вгляделся в исхудалое, бледное лицо и удивился, почему она выбрала для нападения на него именно этот момент. Правда, этим утром он вел себя не самым лучшим образом — залежался в постели, чем причинил Ливи неудобства, — но так на нее непохоже — обвинять, не имея фактов. А фактов у нее не было. Он был достаточно осторожен, чтобы этого не случилось.

— Что происходит? — спросил он.

— Когда из меня уйдут силы, уйду и я.

— И ты думаешь, что я этого и хочу?

— А почему бы и нет?

Он поставил миски в раковину. Вернулся к столу за сахарницей и молочником и перенес их на стойку, потом сел за стол напротив Ливи. Ее левая рука, сжатая в слабый кулачок, лежала на столе, и он накрыл было его ладонью, но Ливи убрала руку. И тогда он увидел. Впервые увидел, что ее правая рука подергивается. Мышцы сокращались от запястья до локтя и дальше — до плеча. Он похолодел. Мысленно чертыхнувшись, он приказал себе говорить деловым тоном.

— И как давно это у тебя? — спросил он.

— Что?

— Ты знаешь.

Она сомкнула пальцы левой руки вокруг локтя, словно этим неадекватным усилием могла справиться со своими мышцами. Она не отрывала взгляда от своей руки, от пальцев и их слабого усилия подчиниться приказам мозга.

— Ливи, — произнес он. — Я хочу знать.

— А какое имеет значение — как давно? Какая разница?

— Меня это касается, Ливи.

— Но так будет недолго.

— Значит, ты солгала, — сказал он. — Баржа тут ни при чем. И размеры дверей. И необходимость иметь инвалидное кресло.

Пальцы ее поглаживали руку.

— Это так? — допытывался он. — Как давно? Давай, Ливи. Как давно у тебя это с рукой?

Она мгновение смотрела на него, настороженно, как спасенное им животное. Взяла правую руку левой, прижали их обе к груди и сказала:

— Я больше не могу работать. Не могу готовить. Убирать. Даже трахаться не могу.

— Как давно? — повторил он.

— Хотя последнее не особо тебя интересовало, верно?

— Скажи мне.

— Думаю, я могла бы хорошо тебя обслужить, если бы ты позволил. Но в последний раз, когда я пыталась, ты не захотел, помнишь? В смысле, со мной.

— Не пори чушь, Ливи. Что с левой рукой? Она тоже поражена? Черт побери, ты не сможешь пользоваться этим дурацким креслом и знаешь это. Так какого черта…

— Я не член группы. Меня заменили. Пора уходить.

— Мы это уже обсуждали. Мне казалось, мы приняли решение.

— Да уж, обсуждений было полно.

—Тогда проведем еще одно, но краткое. Тебе становится хуже. Ты знаешь об этом уже несколько недель. И не доверяешь мне, не желая принимать от меня помощь. В этом дело, да?

Ее левая рука бессмысленно разминала правую, которую она снова опустила на колени. Ливи наклонила голову к правому плечу, словно это движение могло каким-то образом снять боль. Ее лицо исказилось, и наконец она произнесла:

— Крис, — и голос ее дрогнул на его имени. — Мне так страшно.

В одно мгновение весь его гнев испарился. Ей было тридцать два года. И она лицом к лицу стояла с осознанием своей смертности. Она знала, что смерть приближается. И точно знала, каким образом она ее заберет.

Он встал и подошел к ней, остановился позади кресла, положил руки ей на плечи, а потом, наклонившись, сцепил их на ее исхудалой груди.

Как и Ливи, он знал, как это произойдет. Он ходил в библиотеку и отыскал там все книги, все научные журналы, все статьи в газетах и популярных изданиях, которые могли пролить хоть искру света. Поэтому он знал, что процесс деградации начался в конечностях и безжалостно продвигается вверх и внутрь, как армия захватчиков, получившая приказ пленных не брать. Сначала кисти рук и ступни, за ними быстро последуют руки и ноги. Когда болезнь наконец достигнет дыхательных органов, ей станет трудно дышать, как бывает, когда тонешь. И тогда ей останется выбор между немедленным удушьем или жизнью на искусственной вентиляции легких, но в любом случае результат будет один. Так или иначе она умрет. Скоро или очень скоро.

Он прижался щекой к ее остриженным волосам. От них дурно пахло. Он должен был вымыть ей голову вчера, но визит сотрудников Скотленд-Ярда изгнал из его головы все мысли, кроме тех, что непосредственно относились к его насущным, личным и тайным заботам. Подлец, подумал он. Негодяй. Свинья. Ему хотелось сказать: «Не бойся. Я буду с тобой. До самого конца», — но она уже лишила его этой возможности. Поэтому он только прошептал: