Свет гаснет - Найо Марш

— Его экономка-китаянка, — сказал Аллейн.

В понедельник сыновья Джея должны были возвращаться в школу после каникул. Полный достоинства Криспин уехал поездом в компании нескольких ровесников, кучи шумных мальчишек помладше и небольшой группы бледных новичков. Робин и Ричард вели себя с той эксцентричностью, которой все в доме уже привыкли от них ожидать в таких случаях. Перегрин, придя домой на обед, обнаружил, что фигурка крестоносца все еще лежит у него в кармане.

— Я про тебя забыл, — сказал он и вынул ее. — Твой меч немного продырявил мне карман.

— Можно я его заберу? — спросил Робин. Он взял фигурку и пошел к телефону.

— Кому ты звонишь? — спросил Перегрин.

— Одному мальчику.

Он сверился со списком номеров и набрал номер.

— Привет, Ужастик, — сказал он. — Знаешь, кто у меня есть? Угадай с трех раз. Нет… Нет… Да! Молодец! Чем занимаешься? А, папина пьеса. Ну, я подумал, что ты захочешь узнать, что мы сегодня возвращаемся в школу, и нас там будут морить голодом.

Он повесил трубку и тут же снова набрал номер.

— Это опять я, — объявил он. — Я забыл сказать, что я все время знал, что этот воин был не Макбет. Угадай с трех раз, кто это был. Раз… Нет. Два… Нет. Три… Нет. Дам тебе подумать до следующего воскресенья.

Он положил трубку.

— Устами младенца… — пробормотал Перегрин. — Робин, поди сюда. Ты должен мне рассказать. Откуда ты узнал?

Робин посмотрел на папу и понял, что тот не шутит. Он встал в дерзкую позу: расставил ноги, упер руки в боки и надел немного нервную улыбку.

— Угадаешь с трех раз? — предложил он.

Перегрин угадал с первого раза.

Он позвонил Аллейну в Скотленд-Ярд.

II

Компания актеров из «Дельфина» в «Лебеде» поредела, но Рэнги, Росс и Леннокс по-прежнему часто туда заходили, и в понедельник встретились там за обедом. Рэнги был молчалив и погружен в себя. На его лице резко выделялись темные глаза и сверкающие зубы, и остальных внезапно поразило то, что сейчас он больше был похож на маори, чем раньше. Но он был доволен своей новой ролью Соперника — сомнительного господина из Италии, слишком нарядно одетого и с серьгой в ухе.

— Мы начинаем репетировать завтра, — сказал Росс. — Слава богу, без неописуемого Сирса или занудного старины Банко. В том, что касается «Дельфина», трагедия окончена. — И он пренебрежительно взмахнул обеими руками.

— Она не закончится, мой дорогой, пока кого-нибудь не упрячут под замок, — сказал Леннокс.

— И пятно останется, — сказал Рэнги. — Должно остаться.

— Я сегодня утром заглядывал туда. Все сверкает чистотой и пахнет дезинфекцией.

— И нет полиции?

— Утром не было. Только суета в канцелярии. На фасаде висит большое объявление о том, что люди могут воспользоваться своими старыми билетами на новую пьесу или вернуть их и получить деньги в кассе. А в вестибюле доска с восторженными отзывами по поводу старой постановки «Перчатки».

— А причины объясняют?

— «Вследствие непредвиденных обстоятельств».

— В газетах кое-что написали. Вы, наверное, видели.

Леннокс сказал, что читал об этом.

— Я не видел газет, — сказал Рэнги.

— Пишут только, что Дугал внезапно умер в театре в субботу вечером. И обычный некролог: половина колонки и фотографии. Макбет был очень хорош, — сказал Росс. — Там еще было сказано, что «в знак уважения» зрительный зал в течение трех недель будет затемнен, — добавил он.

Рэнги сказал с трудом, словно слова из него тащили клещами:

— Это табу. Мы все табу, и останемся такими, пока не найдут убийцу. И кто будет вакамана?[135]

Последовало неловкое молчание.

— Я не знаю, о чем ты, — сказал Леннокс.

— Тем лучше для тебя, — сказал Рэнги. — Ты бы не понял.

— Чего не понял? — спросил Леннокс.

— Маоританга.

— Маори танго?

— Заткнись, — сказал Росс и пнул его ногой под столом.

Леннокс посмотрел на Рэнги и увидел в его лице что-то такое, что заставило его торопливо сказать:

— Прости. Я не хотел совать нос не в свое дело.

— Ничего, — сказал Рэнги и встал. — Я должен возвращаться. Опаздываю. Извините.

Он подошел к стойке, расплатился и ушел.

— Что его гложет? — спросил Леннокс.

— Бог его знает. Наверное, что-то относящееся к этому делу. Он справится, что бы это ни было.

— Я не хотел ему грубить. Я ведь и не нагрубил, правда? Я извинился.

— Может быть, ты сказал что-то, что расстроило его мана[136].

— Да ну его к черту вместе с его мана. Откуда ты вообще узнал это слово?

— Из разговоров с ним. Оно означает множество разных вещей, но главное — гордость.

Они ели молча. Рэнги оставил на скамье экземпляр газеты The Stage[137]. Его внимание привлек короткий абзац внизу страницы.

— Эй, — сказал он, — вот это заинтересовало бы Баррабелла. Это те, с кем он ездил за границу.

Смотри.

Леннокс перегнулся через стол и прочел:

— «Левые Актеры» планируют повторить свои успешные гастроли в Советской России. Сейчас они готовятся начать репетиции трех современных пьес. Звоните по номеру клуба, чтобы записаться на прослушивание.

— Это та компания, с которой он уже гастролировал, — сказал Леннокс.

— Ему не позволят уехать. До тех пор, пока кого-нибудь не поймают.

— Наверное, нет.

— Интересно, он это читал? — равнодушно сказал Леннокс.

До конца обеда они почти не разговаривали.

Да, Баррабелл читал эту заметку. Он внимательно ее прочел и нашел в записной книжке телефон клуба.

Его однокомнатная квартира не несла на себе совершенно никаких отпечатков его личности. Она была просторная, чистая и опрятная. Два окна выходили на расположенное через улицу здание с такими же неопределенными ставнями на третьем этаже.

Он открыл шкаф и достал потрепанный чемодан со старыми наклейками Аэрофлота. Внутри лежали аккуратно сложенные вещи — пижама, нижнее белье и рубашки, а под ними — вырезки из газет и фотография довольно привлекательной молодой женщины.

Вырезки относились главным образом к тем постановкам, в которых он играл, но среди них были и те, которые касались суда над Харкортом-Смитом. Фотографии: обвиняемый в наручниках, входящий между двух полицейских в здание центрального суда и безучастно смотрящий в никуда; верховный судья Суизеринг; Уильям с матерью на улице. В вырезках были сообщения о ходе суда.

Баррабелл перечитал вырезки и посмотрел на фотографии. Потом он бросил их одну за другой в потухший камин и сжег. Он прошел в ванную, располагавшуюся в коридоре, и вымыл руки. Потом он снова сложил все театральные обзоры в чемодан и долго смотрел на фотографию, подписанную «Мюриел». Его руки дрожали. Он спрятал ее под другими бумагами, закрыл и запер чемодан и снова поставил