Агата Кристи - Избранное. Том 1

Глава одиннадцатая

Думаю, именно на следующее утро перед ленчем состоялся разговор, который, сам не знаю почему, меня обеспокоил.

Нас было четверо — Джудит, я, Бойд Кэррингтон и Нортон.

Не уверен, с чего точно все началось, но мы разговорились об эвтаназии… кто был «за», а кто «против».

Бойд Кэррингтон, что совершенно естественно, говорил больше всех. Нортон вставлял слово то тут, то там, а Джудит сидела молча, но слушала очень внимательно.

Я признался, что хотя с первого взгляда такое вроде бы следует практиковать, но в действительности испытывал к подобному способу ухода из жизни сентиментальное отвращение. Кроме того, сказал я, по-моему, эвтаназия давала слишком много власти родственникам.

Нортон согласился со мной. Он добавил, что, по его мнению, эвтаназию следовало бы применять только по желанию самого пациента, когда в смертельном исходе после мучительных страданий не было никаких сомнений.

Бойд Кэррингтон заметил:

— Но… вот это очень любопытно. Разве человек может пожелать, как говорится, «избавиться от страданий»?

Затем он рассказал одну историю, которая, как заверил нас, была подлинной, о человеке, страдавшем от невыносимых болей, вызванных неоперабельным раком. Этот человек умолял своего лечащего врача «дать ему что-то, чтобы со всем покончить». Доктор ответил: «Не могу, старина». Позднее, уходя, он оставил пациенту таблетки морфия, тщательно разъяснив, сколько он может принять и не отравиться и какая доза опасна. Хотя они и были оставлены пациенту, и он безо всякого труда мог принять роковую дозу, ничего подобного не сделал, «таким образом доказав, — заключил Бойд Кэррингтон, — что, несмотря на свои слова, человек предпочитает страдания быстрой и легкой смерти».

И вот тогда-то Джудит заговорила в первый раз, заговорила энергично и резко.

— Конечно, — заявила она. — Просто решать должен не он.

Бойд Кэррингтон спросил, что она имеет в виду.

— Я хочу сказать, что у любого слабого человека… страдающего от болезни… нет сил решать. Он не может, и посему решать следует за него. Долг любящих его людей принять такое решение.

— Долг? — с сомнением осведомился я.

Джудит повернулась ко мне.

— Да, долг. Долг человека в ясном уме, который сможет взять на себя ответственность.

Бойд Кэррингтон покачал головой.

— И кончить на скамье подсудимых, выслушивая обвинение в убийстве?

— Не обязательно. Во всяком случае, если кого-то любишь, то можно и рискнуть.

— Но послушайте, Джудит, — сказал Нортон. — Вы предлагаете, чтобы люди брали на себя ужасающую ответственность.

— Я так не считаю. Люди слишком боятся ответственности. Но они же ничего не страшатся в тех случаях, где речь идет о собаке… так что же мешает им в делах человеческих?

— …По-моему, здесь есть разница, верно?

Джудит сказала:

— Да, они более важны.

Нортон прошептал:

— Вы меня пугаете.

Бойд Кэррингтон полюбопытствовал:

— Так вы бы рискнули, а?

— Думаю, да, — ответила Джудит. — Я не боюсь рисковать.

Бойд Кэррингтон покачал головой.

— Такого нельзя позволять. Нельзя же, чтобы здесь, там и тут люди брали закон в свои руки. Решали дела жизни и смерти.

Нортон заметил:

— По правде говоря, Бойд Кэррингтон, у большинства просто не хватило бы нервов взять на себя такую ответственность.

И, глядя на Джудит, он слабо улыбнулся.

— И у вас тоже, по-моему, не хватит сил, если дойдет до дела.

Джудит спокойно сказала:

— Конечно, откуда знать наверняка. Но думаю, у меня выдержки достаточно.

Нортон заметил со слабым огоньком в глазах:

— Разумеется, если только вам надо будет заточить свой топор.[77]

Джудит разгоряченно покраснела. Она резко ответила:

— Ваши слова попросту показывают, что вы вообще ничего не понимаете. Если бы у меня был… личный мотив, я не смогла бы сделать ничего. Разве вы не видите? — она обратилась к нам. — Такие дела должны решаться безо всяких персональных причин. Можно взять на себя ответственность за… за… покончить с чьей-то жизнью, только если совершенно уверен в своем мотиве. Он должен быть абсолютно чистым.

— И все-таки, — сказал Нортон, — вы бы ни на что подобное не осмелились.

Джудит настаивала:

— Я бы осмелилась. Во-первых, я не считаю жизнь священной и неприкосновенной, как все вы. Ненужные жизни… бесполезные жизни… должны быть убраны с дороги. От них только один беспорядок. Только люди, могущие внести вклад в развитие общества, должны обладать правом на жизнь. Остальных следует безболезненно умертвить.

Неожиданно она обратилась к Бойду Кэррингтону:

— Вы согласны со мной, да?

Он медленно сказал:

— В принципе, да. Выживать должны только достойнейшие.

— Вы бы взяли закон в свои руки, если бы возникла необходимость?

Бойд Кэррингтон неторопливо ответил:

— Возможно, не знаю…

Нортон тихо заметил:

— Многие согласились бы с вами в теории. Но практика — совсем другое дело.

— Вы рассуждаете нелогично.

Нортон нетерпеливо сказал:

— Конечно, нелогично. Потому что весь вопрос в храбрости. Просто у большинства не хватит кишок, если выразиться вульгарно.

Джудит промолчала. Нортон продолжил:

— Если честно, Джудит, у вас бы тоже не хватило мужества. Не хватило бы храбрости, когда бы дошло до дела.

— Вы так думаете?

— Уверен.

— По-моему, вы ошибаетесь, Нортон, — сказал Бойд Кэррингтон. — Я считаю, что у Джудит достаточно храбрости. К счастью, случай для ее проверки не часто представляется.

Из дома донесся гул гонга.

Джудит встала.

Обращаясь к Нортону, она очень четко заявила:

— Знаете, вы ошибаетесь. У меня больше… больше кишок, чем вы думаете.

Она быстро пошла к дому. Бойд Кэррингтон последовал за нею, бросив на ходу:

— Хэй, подождите меня, Джудит.

Я тоже направился к дому, почему-то чувствуя неясный страх. Нортон, который всегда очень быстро ощущал настроение, попытался меня утешить.

— Она говорила не всерьез, — сказал он. — Просто всем молодым обязательно взбредет в голову какая-нибудь сырая идея… но, к счастью, никто ее в жизнь не претворяет. Она остается просто на словах.

Думаю, Джудит его услышала, потому что бросила на него через плечо разъяренный взгляд.

Нортон понизил голос:

— Из-за теорий не стоит беспокоиться, — сказал он. — Но послушайте, Хэстингс…

— Да?

Похоже, Нортон был смущен. Он сказал:

— Не хочу лезть не в свое дело, но что вы знаете об Аллертоне?

— Об Аллертоне?

— Да, простите, если покажусь вам любопытным Паркером[78], но искренне… если бы я был на вашем месте, то не позволил бы вашей девочке слишком много с ним видеться. Он… э… у него не очень-то хорошая репутация.

— Я и сам вижу, что он за негодяй, — с горечью признался я. — Но теперь все не так-то просто, как было раньше.

— О, знаю. Девушки могут сами за собой последить, как говорится. И в отношении большинства из них высказывание верно. Но… э… Аллертон разработал специальную технику на сей счет.

Он поколебался и продолжил:

— Послушайте, по-моему, мне следует вам рассказать. Конечно, не слишком прилично… но так уж получилось, что я знаю о нем кое-что довольно гадкое.

История была просто отвратительна. История девушки, уверенной в себе, современной, независимой. Аллертон испытал на ней всю свою «технику». А вот и другая сторона картины. История закончилась тем, что отчаявшаяся девушка покончила с собой, приняв смертельную дозу веронала. И самое ужасное состояло в том, что та девушка была очень похожа на Джудит… представительница того же самого независимого высокомерного типа. Она была из тех девушек, которые, влюбляясь, влюблялись отчаянно и от всей души, влюблялись так, как не способны влюбиться забывчивые пустышки.

Я отправился к ленчу с ужасным предчувствием.

Глава двенадцатая

— Вас что-то беспокоит, mon ami? — спросил в тот день Пуаро.

Я не ответил, просто покачал головой. Я считал, что не имею права взваливать на Пуаро бремя своих чисто личных проблем. Да и вряд ли чем он мог мне помочь.

Джудит бы выслушала любые его увещевания с отрешенным видом и снисходительной улыбкой, как и всякий представитель молодого поколения выслушивает занудные советы стариков.

Джудит, моя Джудит…

Трудно описать, что я перечувствовал и испытал в тот день. Потом, хорошенько все обдумав, я посчитал, что кое в чем виновата атмосфера самого Стайлза. Злые помыслы легко приходили здесь на ум. И к тому же у дома было не только зловещее прошлое, но и зловещее настоящее. Призрачная тень убийства и убийцы витала повсюду.