Ночь Бармаглота - Фредерик Браун

Он подошёл к моему столику. Он сказал:

— Док, если ты ма… ма… сам знаешь кто, то, можешь, захочешь убить сегодня ещё кого-нибудь. Он заряжен. Я даже поменял те два патрона.

Он положил револьвер на стол передо мной, развернулся и пошёл наверх. Я удивлённо проводил его взглядом. Я никогда не видел человека, который бы не выглядел в ночной рубашке нелепо. До сих пор. Что большее можно сделать в доказательство того, что не считаешь кого-то безумным, если не протянуть заряженный пистолет, а затем развернуться и уйти. И когда я подумал, сколько раз я морочил Смайли голову и глумился над ним, сколько шуточек отпускал в его адрес, мне захотелось…

В общем, я не смог ответить, когда он, прежде чем закрыть за собой дверь, сказал: «Спокойной ночи, док». Что-то было не в порядке с моим горлом, и, попытавшись что-то выговорить, я бы зарыдал.

Моя рука немного дрожала, когда я снова налил себе, совсем немного. Я начинал ощущать выпитое и знал, что этот стакан должен быть последним.

Мне следовало мыслить более ясно, чем когда-либо прежде. Я не мог напиться, не смел этого сделать.

Я попытался вернуться к тому, о чём думал — о чём говорил с человечком, которого там не было, — когда меня прервали спустившийся Смайли и стук Кейтса.

Я посмотрел через стол туда, где в моём воображении сидел Иегуди Смит. Но его там не было. Я не мог его вернуть. Он мёртв и не вернётся. Тихая комната посреди тихой ночи. Тусклый свет единственной двадцативаттовой лампочки над кассовым аппаратом. Скрип моих мыслей при попытке вернуть их в русло. Связать факты.

Льюис Кэрролл и кровавое убийство.

«Сквозь зеркало, и что там увидела Алиса».

Что там увидела Алиса?

Шахматные фигуры и шахматную партию. А сама Алиса стала пешкой. Вот почему она проскочила третью линию на паровозе. Дым которого стоит тысячу фунтов одно колечко — почти так же дорого, как мог бы стоить мне дым сигары, которую Смайли вынул у меня из руки, выдав за свою.

Шахматные фигуры и шахматная партия.

Но кто игрок?

И вдруг я понял. Без всякой логики, ведь у него нет было и тени мотива. Я не видел «Почему», но Иегуди Смит рассказал мне «Как», и теперь я видел «Кто».

Закономерность. Тот, кто придумал сегодняшнюю шахматную задачку, играл в шахматы, и играл хорошо. И в зазеркальные шахматы, и в реальные. И он хорошо меня знал — а значит, и я его знал. Он знал мои слабости, знал, на что меня подцепить. Знал, что я поеду с Иегуди Смитом после странной, безумной истории, рассказанной мне Смитом.

Но зачем? Какая ему выгода? Он убил Майлза Харрисона, Ральфа Бонни и Иегуди Смита. И он не тронул деньги, которые везли в том портфеле Майлз с Ральфом, бросив его в багажник моей машины вместе с их трупами.

Стало быть, деньги — не мотив. Либо так, либо мотив — деньги в таком количестве, что пара тысяч долларов, которые были у Бонни с собой, не играют роли.

Но разве жертвой не оказался один из богатейших людей в Кармел-Сити? Ральф Бонни. Его фабрика фейерверков, другие его вложения, его общее состояние составят… ну, пожалуй, с полмиллиона долларов. Человек, убивающий ради полумиллиона долларов, вполне может отказаться от выгод двух тысяч долларов, оставив их рядом с трупами убитых, чтобы помочь свалить преступление на пешку, выбранную им, чтобы отвлечь от себя подозрения.

Связать факты.

Ральф Бонни был разведён днём. И убит ночью.

Следовательно, смерть Майлза Харрисона случайна. Иегуди Смит стал ещё одной пешкой.

Извращённый ум, но блестящий. Холодный, жестокий ум.

И всё же, как ни парадоксально, ум, любящий фантазию, как и я, любящий Льюиса Кэрролла, как и я.

Я стал наливать себе ещё и вдруг вспомнил, что у меня есть только часть ответа, и что даже будь у меня весь ответ, у меня всё же не было бы ни малейшего представления, что мне с этим ответом делать без малейших улик, без хотя бы йоты доказательств.

Ведь я даже не знал причины, мотива. Но он должен быть; всё остальное слишком хорошо спланировано, слишком логично

Я видел только одну возможность.

Я сидел, прислушиваясь, не приближается ли машина; ночь была такая тихая, что я мог расслышать это за целый квартал.

Я посмотрел на пистолет, который вернул мне Смайли, поколебался и всё-таки сунул его в карман. Затем я ушёл через заднюю комнату и выбрался через окно в тёмный проулок.

Дом Карла Тренхольма был в трёх кварталах. К счастью, он находился на соседней, параллельной Оак-стрит улице. Я мог пройти всё это расстояние переулком, нужно было только перейти несколько улиц.

Переходя вторую улицу, я услышал приближающуюся машину и спрятался за мусорным баком, пока она не проехала. Двигалась она медленно, и, вероятно, это были или Хэнк с шерифом, или два других помощника. Я не выглядывал, боясь, что они могут просвечивать прожектором переулки.

Я подождал, пока шум окончательно затихнет, и только потом пересёк улицу.

К Карлу я вошёл через заднюю калитку. Поскольку его жены дома не было, я не знал, в какой спальне он ляжет, но нашёл камешки, принялся швырять их в самое вероятное окно и угадал.

Оно поднялось, и показалась голова Карла. Я подошёл поближе к дому, чтобы не кричать.

— Это док, Карл, — произнёс я. — Не зажигай свет нигде в доме. И спустись к чёрному ходу.

— Иду, док. — Он закрыл окно.

Я поднялся на заднее крыльцо, дождался, пока дверь откроется, и вошёл. Дверь я за собой закрыл, и в кухне стало темно, как в гробу.

— Чёрта с два я знаю, где фонарик, док, — сказал Карл. — Мы не можем зажечь свет? Ужасно себя чувствую.

— Не стоит, — ответил я. Но я всё-таки зажёг спичку, чтобы добраться до стула, так что увидел Карла в мятой пижаме, с взлохмаченными волосами и видом общего предка всех похмельных.

Пока спичка догорала, он тоже сел.

— В чём дело, док? Кейтс с Гэнзером тут тебя искали. Разбудили меня с час назад, но ничего не рассказывали. Ты вляпался, док? Кого-то убил?

— Нет, — сказал я. — Слушай, ты же вёл дела Ральфа Бонни? В смысле, все, не только сегодняшний развод.

— Да.

— Кто его наследник, теперь, когда он разведён?

— Док, боюсь, не