Уилки Коллинз - Закон и жена

Мистрис Маколан приподняла занавеску и, сделав мне знак, чтобы я следовала за нею, шепотом сказала:

— Прислушайтесь!

По ту сторону драпировки я увидела темное углубление или проход, в конце которого была затворенная дверь. Из-за нее раздавался крикливый голос, сопровождаемый стуком и свистом. Звуки эти распространялись по комнате в разных направлениях, то страшно усиливались и заглушали крикливый голос, то затихали, как бы удаляясь, и тогда голос преобладал над всем этим шумом. Дверь, вероятно, была очень массивна и толста; как я ни старалась вслушаться в произносимые слова, я не могла ничего разобрать и никак не могла объяснить себе этого стука и свиста.

— Что происходит там, за дверью? — прошептала я мистрис Маколан.

— Подойдите потихоньку и посмотрите, — также шепотом прозвучал ее ответ.

Она опустила занавеску, чтобы свет лампы не падал на нас из круглой комнаты. Тогда она тихонько взялась за ручку и чуть приоткрыла дверь.

Я увидела (или вообразила, что вижу в темноте) длинную комнату с низким потолком, освещенную потухающим огнем камина. Середина комнаты освещалась красноватым отблеском, прочие же ее части находились в совершенном мраке. Не успела я хорошенько все это разглядеть, как стук и свист вдруг приблизились ко мне. Высокое кресло на колесах промчалось мимо двери, мрачная фигура с развевающимися волосами, неистово размахивая руками, приводила его в движение с дивной быстротой. «Я — Наполеон при восходе солнца под Аустерлицем! — кричал он, проносясь мимо меня. — Мне стоит сказать слово, и падают троны и короли, нации содрогаются, тысячи людей, обливаясь кровью, умирают на поле битвы!» Потом кресло исчезло во мраке, и через минуту говоривший превратился в другого героя. «Я — Нельсон! — кричал он теперь. — Я управлял флотом при Трафальгаре. Я отдаю приказания, пророчески сознавая свою победу и смерть. Я вижу мой собственный апофеоз, мои похороны, слезы всей нации, мою могилу в знаменитой церкви. Память обо мне переживет многие века, и поэты будут воспевать меня в бессмертных стихах». Кресло повернуло в конце комнаты и покатилось обратно. Фантастический и страшный призрак — этот новый кентавр[7], получеловек, полукресло — снова появился передо мной, освещенный слабым светом. «Я — Шекспир, — кричал он в исступлении. — Я пишу «Лира», трагедию из трагедий. Я величайший поэт между всеми новыми и древними поэтами. Света! Света! Стихи льются из моего умственного вулкана, как лава при извержении. Света! Света дайте поэту всех времен, чтобы записать слова, которые останутся бессмертными». Он остановился и потом снова понесся на середину комнаты. Когда он приблизился к камину, пламя вдруг вспыхнуло и осветило отворенную дверь. В эту минуту он увидел нас. Кресло вдруг остановилось с таким шумом, что старый пол затрещал, но через секунду понеслось на нас, как дикий зверь. Мы отступили как раз вовремя, кресло пролетело мимо и врезалось в драпировку. Свет лампы из круглой комнаты проник сюда, и чудовище, остановившись, с искренним любопытством оглянулось на нас через плечо.

— Раздавил, что ли, я их? Уничтожил за дерзость, с которой они нарушили мое уединение, — говорил он сам с собой.

Когда он произносил эти слова, глаза его устремились на нас, но мысли его вернулись снова к Шекспиру и «Королю Лиру».

— Гонерилья и Регана! — вскричал он. — Мои бесчеловечные дочери, мои чертовки пришли сюда издеваться надо мной!

— Нет, ничего подобного, — сказала моя свекровь так спокойно, как если бы она обращалась к совершенно разумному существу. — Я ваш старый друг, мистрис Маколан, и привела с собой вторую жену Юстаса Маколана.

В тот же момент, когда она произнесла слова «…вторую жену Юстаса Маколана», этот несчастный с криком ужаса соскочил с кресла, точно она поразила его. В то же мгновение мы увидели в воздухе голову и туловище, совершенно лишенное ног. Через минуту это страшное существо опустилось на руки, точно обезьяна. Потом с удивительной быстротой он в несколько прыжков очутился у камина. Здесь, прижавшись в тени, дрожа от страха, он бормотал десятки раз:

— О, пожалейте меня, пожалейте!

К этому-то человеку пришла я за советом, у него хотела я просить помощи в случае нужды!

Глава IV. ВТОРОЙ ВЗГЛЯД НА МИЗЕРИМУСА ДЕКСТЕРА

Потеряв всякую надежду и, говоря откровенно, сильно испуганная, я прошептала мистрис Маколан:

— Вы были правы, я виновата, пойдемте отсюда.

Слух у Мизеримуса Декстера был тонок, как у собаки.

Он услышал мои слова.

— Нет, — сказал он, — войдите сюда со второй женой Юстаса Маколана. Я джентльмен и должен извиниться перед ней. Я изучаю человеческую натуру и хочу ее видеть.

Человек этот, казалось, совершенно преобразился. Он говорил приятным голосом и вздохнул истерически, точно женщина после сильного припадка слез. Он пришел в себя, или любопытство оживило его. Когда мистрис Маколан спросила меня, хочу ли я уйти теперь, когда припадок его закончился, я ответила:

— Нет, я готова остаться.

— К вам снова возвратилась вера в него? — спросила она меня своим беспощадно насмешливым тоном.

— Испуг мой прошел, — ответила я.

— Мне очень жаль, что я напугал вас, — заговорил голос у камина. — Многие находят, что я временами схожу с ума. Вы пришли, кажется, как раз в такое время. Я, сознаюсь, немного мечтатель. Мое воображение Бог знает куда заносит меня, и я говорю и делаю странные вещи. В подобных случаях все, что напоминает мне об этом ужасном процессе, заставляет меня переноситься в прошлое и испытывать невыразимое нервное страдание. Я человек чрезвычайно чувствительный и вследствие этого (в таком свете, как наш) несчастный человек. Примите мои извинения и войдите сюда обе, войдите и пожалейте меня.

В настоящую минуту даже ребенок не мог бы бояться его, он подошел бы к нему и пожалел его.

В комнате становилось все темнее и темнее. Нам едва было видно прижавшуюся у камина фигуру Декстера, и более ничего.

— Разве мы останемся в темноте? — спросила мистрис Маколан. — Или ваша новая знакомая увидит вас при свете вне вашего кресла?

Он тотчас же схватился за висевший у него на шее металлический свисток, поднес его к губам, и вслед за тем раздались резкие, точно птичьи, звуки. Через несколько минут из дальних комнат послышались в ответ точно такие же.

— Ариель идет, — сказал он. — Успокойтесь, мама Маколан, Ариель сделает меня приличным, чтобы предстать перед очами молодой леди.

Он в несколько прыжков удалился в самый темный конец комнаты.

— Подождите минутку, — сказала мне мистрис Маколан, — вам предстоит еще новый сюрприз, вы сейчас увидите «изящную Ариель».

Мы услышали тяжелые шаги в круглой комнате.

— Ариель! — произнес Мизеримус Декстер нежным тоном.

К величайшему моему удивлению, грубый мужской голос кузины в мужской шляпе, более похожий на голос Калибана, чем Ариеля, отвечал:

— Здесь!

— Мое кресло, Ариель.

Женщина, так странно прозванная, отдернула занавеску, чтобы немного осветить комнату, и потом вкатила перед собой кресло. Она подняла Мизеримуса Декстера, как ребенка, но не успела она посадить его, как он выпрыгнул у нее из рук с радостным криком и очутился в своем кресле, точно птица на насесте.

— Лампу и зеркало, — приказал он и, обращаясь к нам, прибавил: — Извините, что я обернусь к вам спиной. Вы должны увидеть меня только тогда, когда волосы мои будут приведены в порядок. Ариель, щетку, гребенку и духи!

Держа в одной руке лампу, в другой зеркало, а щетку с гребенкой в зубах, предстала передо мною Ариель. Теперь я впервые увидела это круглое лицо без всякого выражения, мрачные бесцветные глаза, толстый нос и подбородок. Это было полуживое существо, наполовину не развившееся, безобразное животное, в матросской куртке и тяжелых мужских сапогах, только старая красная фланелевая юбка и сломанный гребень в льняных волосах обнаруживали в ней женщину; это была та самая неприветливая особа, которая впустила нас в дом.

Этот диковинный камердинер, собрав все туалетные принадлежности, подал зеркало своему не менее диковинному господину и сам принялся за дело.

Она расчесала гребнем, щеткой, напомадила и надушила кудрявые волосы и шелковистую бороду Мизеримуса Декстера с удивительной ловкостью и быстротой. Молча, с тупым взором и неуклюжими движениями исполняла она свое дело в совершенстве. Калека внимательно наблюдал в зеркале за каждым ее движением. Он был слишком поглощен этим занятием, чтобы говорить, и, только когда Ариель, окончив прическу, остановилась перед ним и повернула свое круглое лицо в нашу сторону, он сказал, не оборачивая головы, так как туалет его был еще не совсем окончен:

— Мама Маколан, как зовут вторую жену вашего сына?