Рекс Стаут - Семейное дело

– Ну… Я только… – начала она и откашлялась. – Прошло пять дней, почти целая неделя, а полиция ничего мне не говорит. Возможно, подумалось мне, вы что-нибудь знаете и расскажете. Полиция, по-видимому, полагает, что вам многое известно, раз вас арестовали из-за вашего упорного молчания. Быть может, вы сообщите мне… – Дора нервно взмахнула рукой. – Скажите, что вам известно о всей этой истории.

– Тогда вы напрасно потрудились прийти, мадам. Я предпочел провести два дня и две ночи в тюрьме, но не открываться полиции. Скажу только одно: убийства вашего мужа, официанта и той женщины действительно связаны между собой. Разумеется, я мог бы наговорить вам кучу лжи, но сомневаюсь, чтобы это принесло какую-то пользу. С другой стороны, вам, я уверен, есть что рассказать мне. Возможно, вас успокоит, если я пообещаю не передавать вашу информацию полиции и вообще ни одной живой душе. Беру на себя такое обязательство и мое слово твердо.

Дора не отрываясь смотрела прямо в глаза Вульфу. Она приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но потом снова крепко сжала губы.

– Не могли бы мы перейти в другую комнату? – спросила она, взглянув на меня.

Иногда нет необходимости принимать решение – даже с помощью подсознания, – оно напрашивается само собой, лежит, так сказать, на поверхности.

– Проще простого, – ответил я, вставая. – Пойдемте наверх, в мою комнату. Можете оставить вашу шубку здесь.

Я пользуюсь лифтом не чаще одного раза в месяц, и никогда – в одиночку. Сопровождая Дору Бассетт в коридор, я сожалел, что рядом с дверью кабинета нет зеркала и я не могу видеть лица Вульфа. В последние дни я потратил немало времени, стараясь отгадать ход его мыслей, а, теперь ему придется поломать голову над причинами моих поступков. Пока мы поднимались, шли по коридору и устраивались в моей комнате, я, вместо того чтобы планировать свои дальнейшие шаги, все время думал о том, с каким, должно быть, удивлением Вульф наблюдал за нашим уходом.

Однако проблему планирования Дора Бассетт решила на свой лад. Когда я, закрыв дверь, приблизился к ней, она сначала положила мне ладони на руки, потом обняла за шею, тесно прижавшись лицом к груди. Плечи у нее задрожали, словно в лихорадке. Относительно дальнейших действий женщины, занявшей такую позицию, трудно строить какие-либо реальные предположения. Возможно, она стремится побудить вас снять с нее оставшуюся одежду или, быть может, стараясь удержаться на ногах, хватается за ближайший устойчивый предмет. Но как бы там ни было, нелепо в подобной ситуации стоять, положив руки по швам. Поэтому я тоже уверенно, по-мужски, обхватил ее и стал успокаивающе поглаживать по спине. Через минуту я несколько раз легонько хлопнул по круглой попке, как бы задавая вопрос. Она, как бы отвечая на него, сильнее стиснула мою шею.

Но вот ее плечи перестали дрожать, и я заметил:

– Вы могли бы проделать это и внизу. Вульф просто встал бы и покинул кабинет. А я принес бы вам чего-нибудь из кухни. Здесь наверху нет никаких напитков, только вода.

Она оторвала лицо от моей груди ровно настолько, чтобы произнести:

– Я не хочу вина. Мне нужно было лишь немного успокоиться. Я хотела, чтобы вы меня обняли.

– Вы ошибаетесь. Вам просто хотелось почувствовать себя в сильных руках, не важно в чьих, хотя я лично никогда не отказываюсь помочь нуждающемуся. Давайте присядем.

Дора ослабила хватку. Похлопав ее еще раз по спине, я взял за нежные кисти рук, бережно развел ее ладони, лежавшие сзади на моей шее. Отпустив меня, она выпрямилась, откинула рукой упавшую на глаза прядь волос и поправила сбившуюся набок меховую шапочку. В комнате были два кресла: одно мягкое – возле торшера, а другое поменьше, с прямой спинкой, – около небольшого письменного стола. Усадив Дору в кресло помягче, я принес для себя второе кресло поменьше.

Она пришла, как я понял, строя всевозможные догадки, и, насколько это зависит от меня, уйдет с тем же. Конечно, я бы охотно выудил из нее известные ей факты; ее объятия и дрожание плеч свидетельствовали в мою пользу. Однако тогда бы она по характеру моих вопросов сообразила, что мне в действительности известно, а это было бы нежелательно – пока. Поэтому, усаживаясь, я сказал:

– Мне жаль, миссис Бассетт, но это все, что я в состоянии предложить вам, – только пару крепких мужских рук. Если вы рассчитывали получить от меня информацию, которую мы скрыли от полиции, то вы ошиблись. Мы не разговариваем с полицией по одной простой причине – нам нечего сказать. Если вы знакомы с некоторыми из моих сочинений, то должны знать, что Вульф – эксцентричный, единственный в своем роде индивид. Мне, признаться, хотелось бы побольше узнать о вас. По словам мисс Роуэн, вы не любите читать. Что вас привлекло или позабавило в моих книгах?

Судя по выражению ее больших карих глаз, трудно было поверить, что она совсем недавно горячо меня обнимала. Изменился и тон ее голоса, когда она спросила:

– А что еще мисс Роуэн сообщила обо мне?

– Честно говоря, совсем немного. Лишь упомянула, что встречалась с вами и вы расспрашивали обо мне.

– Я спрашивала, зная о вашей дружбе с Лили. Кроме того, ваша фотография была опубликована в газете.

– Ну, разумеется. Между прочим, вашу фотографию тоже поместили. Так что же все-таки вас привлекло в моих книгах?

– Я вовсе их не читала, я солгала, потому что знала о ваших с ней отношениях, – ответила Дора, вставая – Сожалею, что побеспокоила вас. Я думала… – Она тряхнула головой. – Не помню, о чем думала. Мне не хотелось бы… Моя шубка там, где он сидит.

Поднявшись, я пообещал вынести шубку и отворить дверь. Наш лифт тоже единственный в своем роде. Он больше возмущается при спуске, чем при подъеме. Внизу она подождала своей шубки. Вульфа в кабинете не оказалось. Вероятно, был в кухне. Я оставил на его столе записку:

«Н.В.

Отправился проводить миссис Б. домой. К ужину, вероятно, не вернусь.

Положив записку на видное место и придавив ее пресс-папье, я вышел, помог миссис Бассетт одеться, натянул свое пальто и отомкнул дверь. Ее «роллс-ройс» стоял у крыльца; пока она сходила по ступенькам, из машины выскочил шофер и услужливо распахнул перед ней заднюю дверцу. «Роллс-ройс» плавно тронулся с места и покатил по улице, а я дошел до Девятой авеню и направился далее, к Центру.

В двенадцать часов десять минут пополудни я нажал на кнопку в подъезде дома 318 на Западной Пятьдесят четвертой улице. В течение трех минут никакой реакции, и я с сомнением покачал головой. Жильцы, возможно, уже съехали; прошло четыре дня после убийства дочери. Старик мог оказаться в больнице или вернуться во Францию. Но вот послышался хорошо знакомый голос:

– Кто эта-а тама?

– Арчи Гудвин от Ниро Вульфа. Не намерен лишний раз обременять мистера Дакоса, к тому же, как вам известно, я не говорю по-французски. Мне хотелось бы подняться к вам, если вы выкроите для меня несколько минут.

– Зачем? Я ничего не знаю.

– Очень может быть, но Ниро Вульф и я были бы вам чрезвычайно благодарны. Вы ведь ву пле.

– Но вы не говорите по-французски.

– Знаю, но эти два слова понимают даже ослы вроде меня. Ну, так как?

– Хорошо… для Ниро Вульфа…

Послышался щелчок, я толкнул дверь и очутился в вестибюле. Поднявшись на лифте, я убедился, что в дверях квартиры меня уже ждала служанка в белом переднике и со знакомой наколкой в волосах. Она как будто сделалась ниже ростом и меланхоличнее, складка на двойном подбородке выделялась еще резче. Судя по занятой ею позиции и выражению лица, она не собиралась приглашать меня в апартаменты. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как попытаться вывести ее из равновесия, в надежде, что это даст нужный эффект.

– Вы не возражаете, если я буду называть вас просто Марией?

– Это мое имя, – кивнула она. Я не стану воссоздавать здесь ее акцент – предоставляю читателю самому напрячь свое воображение.

– Ну что ж, Мария, вы, вероятно, предпочитаете откровенный разговор. Поэтому я скажу следующее: в тот вечер вы подслушали мой разговор с мисс Дакос и потом рассказали полиции о записке и об остальных вещах. Или же вам при тех же обстоятельствах стало известно содержание беседы Ниро Вульфа с мистером Дакосом. Я вовсе не утверждаю, что вы с умыслом подслушивали, но тем не менее вы прекрасно осведомлены. Не знаю, слышали ли вы, как мисс Дакос сказала мне о вашей нелюбви к ней.

– Специально я не прислушиваюсь к чужим разговорам.

– Я этого не говорил. Но вам было известно, что мисс Дакос вас не любит. Женщина всегда чувствует, когда другая женщина ее терпеть не может.

– Она мертва, но ей не повредит, если я скажу, что действительно не любила ее. Не то чтоб я ненавидела ее – для ненависти у меня не было причин. Но вы ведь пришли не за тем, чтобы напомнить мне о моей нелюбви к мисс Дакос.