Все рассказы об отце Брауне - Гилберт Кийт Честертон

нервы беречь. Знают, а лезут мне на глаза и с невинным видом из винного стакана хлещут молоко!

Преподобный Дэвид Прайс-Джонс уже привык осаживать ерников на своих проповедях. Вот и сейчас он принялся увещевать и упрекать, не сообразив, что в такой разбитной компании проповедям не место. Мусульманин же, сторонник воздержания, предпочитал воздерживаться и от речей, отчего достоинство его только выиграло. Можно сказать, что мусульманство в его лице одержало молчаливую победу: азиат куда больше походил на истинного джентльмена, чем англичане-коммивояжеры, и его аристократическая сдержанность начинала их раздражать. А когда мистер Прайс-Джонс похвалил эту сдержанность, они и вовсе обозлились.

— Ответьте мне, — восклицал проповедник, делая широкий ораторский жест, — почему наш восточный друг способен подать нам, христианам, пример подлинно христианского смиренномудрия? Почему даже в злачном месте, где кипят вражда и буйство, он являет собой образец подлинно христианского милосердия, истинной учтивости, настоящего благородства? Да потому, что, хотя между нашими вероучениями и есть различия, он приехал из краев, где нечестивые растения — хмель и виноградная лоза — никогда не оскверняли…

И тут, в разгар склоки, появился самый завзятый склочник во всей округе — краснолицый, седовласый Джон Рэггли. Сдвинув старомодный цилиндр на затылок, потрясая тростью, как дубиной, он вторгся в бар, как войско на вражескую территорию.

Джон Рэггли слыл за чудака. Он принадлежал к той породе чудаков, которые забрасывают редакции газет письмами, но газеты их не печатают, и авторы издают их за свой счет в виде брошюр, полных негодования и опечаток. Читатели обычно отправляют такие брошюры прямехонько в корзину для бумаг. Джон Рэггли ссорился то с помещиками-консерваторами, то с радикалами из муниципалитетов, терпеть не мог банкиров и вечно придирался к качеству товаров в лавках или в барах при гостиницах. Но сварливость его развилась не на пустом месте: жизнь и нравы графства были знакомы ему до тонкостей, к тому же его отличала редкая наблюдательность. Даже мистер Уиллз, хозяин гостиницы, держался с ним полюбезнее, ибо понимал, что джентльменам такие причуды простительны. Нет, он не заискивал перед ним, как перед вальяжным говоруном Джуксом, от которого как-никак зависела торговля. Просто он старался не перечить старому брюзге, потому что побаивался его острого языка.

Завидев Джона Рэггли, хозяин высунулся из-за стойки и вкрадчиво спросил:

— Вам, сэр, как обычно?

— Разумеется, — фыркнул мистер Рэггли и хлопнул цилиндром о стойку. — Прочее пойло в этом заведении и слова доброго не стоит. Ей-богу, мне сдается, что если в Англии и осталось что-то английское, так это шерри-бренди. Оно хоть пахнет вишней. А где вы нынче найдете пиво, чтобы оно пахло хмелем? Или сидр с запахом яблок? Или вино, которое хоть чуть-чуть отдает виноградом? Во всех кабаках поят черт знает чем. В другой стране из-за такого надувательства давно бы случилась революция. Уж я-то знаю, как нас околпачивают. Дайте срок — пропечатаю всех этих жуликов. Народ так и ахнет. Я добьюсь, чтобы людей перестали травить скверным вином, и тогда…

Осмотрительность, которую преподобный Дэвид Прайс-Джонс ценил превыше всего, вновь его подвела. Он опрометчиво вздумал склонить мистера Рэггли на свою сторону, перейдя от разговора о скверном вине к утверждению, что самое вино есть скверна. Он опять поставил в пример своего степенного сотоварища: до чего, мол, грубы нравы англичан перед восточным добронравием. И что уж вовсе неразумно, он завел речь о том, что христианству не грех перенять кое-что у других религий, и при этом помянул Магомета. Тут-то и грянул гром.

— Черт подери! — взревел мистер Рэггли, который ничего у других религий перенимать не собирался. — Значит, по-вашему, англичанин не имеет права выпить английского пива? И все только потому, что в какой-то чертовой пустыне какой-то паршивый Магомет запретил пить вино?

В то же мгновение инспектор одним прыжком оказался посреди зала. И очень кстати — восточный джентльмен изменился в лице и вмиг утратил невозмутимость. В приступе христианского милосердия и учтивости он, как тигр, подскочил к стене, сорвал тяжелый кинжал и метнул его, точно камень из пращи. Кинжал вонзился в стену чуть выше уха мистера Рэггли. Не подоспей инспектор Гринвуд вовремя, не дерни он мусульманина за руку, кинжал непременно угодил бы в старика.

Отец Браун остался сидеть, как сидел. Он скосил глаза, и на губах его играла едва приметная улыбка, будто он разглядел в этой вспышке нечто такое, что от всех ускользнуло.

Дальнейшие события под силу понять лишь тому, кто вообще способен постичь людей вроде Джона Рэггли. Старик вскочил и разразился громовым хохотом, словно кто-то отпустил преуморительную шутку. Куда девались сварливость и раздражение! Завзятый бражник смотрел на завзятого трезвенника, который чуть его не прикончил, с нескрываемой симпатией.

— Ах, чтоб тебя! — воскликнул он. — Впервые за двадцать лет встречаю настоящего мужчину!

— Вы намерены заявить в полицию? — неуверенно спросил инспектор.

— В полицию? Вот еще! Не будь он трезвенником, я бы ему еще и стаканчик поставил. Поделом мне, нечего было оскорблять его религию. Куда вам, пустобрехам, до этого молодца! Уж вы-то не отважитесь поднять руку на того, кто заденет вашу веру. Добро бы только вера — до нее вам и дела нет, но ведь вы и за пиво свое не вступитесь!

— Раз уж он назвал нас пустобрехами, значит, мир и спокойствие восстановлены, — шепнул отец Браун инспектору. — А мусульманин метнул кинжал не по адресу. Ему бы угодить в проповедника трезвости. Ведь это он заварил кашу.

Между тем хозяин навел порядок в комнате, отведенной для коммивояжеров, и компания стала перебираться туда.

Официант снова наполнил стаканы, поставил на поднос и последовал за гостями. Задержавшись у стойки, отец Браун внимательно осмотрел оставшиеся стаканы: из одного преподобный Дэвид Прайс-Джонс пил злосчастное молоко, другой