Жорж Сименон - Мегрэ и мертвец

Забавно! Маршан, говоривший с утра до вечера без остановки, действительно говорил лишь то, что считал нужным сказать.

— Франсину Латур знаете?

— Она выступает у нас в двух скетчах вместе с Дреаном.

— Что вы о ней думаете?

— А что мне думать? Покамест она еще цыпленочек. Поговорим о ней лет через десять.

— Талантлива?

— При чем здесь талант? — с комическим удивлением воззрился Маршан на комиссара. — Не знаю, сколько ей точно, но не больше двадцати. А она уже одевается у лучших портных и, похоже, начала обзаводиться бриллиантами. Во всяком случае, на прошлой неделе появилась в норковой шубе. Чего ей больше?

— У нее есть любовники?

— У нее, как у всех, есть друг.

— Вы его знаете?

— Предпочел бы не знать.

— Иностранец?

— В наши дни на такую роль годятся только иностранцы. Во Франции нет больше никого, кроме примерных мужей.

— Слушайте, Маршан, это бесконечно серьезней, чем вы полагаете.

— Когда вы его возьмете?

— Надеюсь, сегодня ночью. И совсем не за то, о чем вы думаете.

— Аресты ему, во всяком случае, не в новинку. Насколько помнится, его раз десять привлекали за чеки без обеспечения или за что-то в том же роде. Сейчас он, кажется, на коне.

— Имя?

— За кулисами все его зовут господин Жан. Настоящая фамилия — Бронский. Он чех. Некоторое время подвизался в кино. По-моему, и сейчас еще крутится, — продолжал Маршан, который мог бы наизусть изложить curriculum vitae[2] любой парижской знаменитости, включая подробности с душком. — Красивый, приятный, щедрый парень. Женщины его обожают, мужчины побаиваются его обаяния.

— Влюблен?

— Вроде бы да. Во всяком случае, с подружкой почти не расстается. Говорят, ревнует ее.

— Как вы считаете, где он сейчас?

— Если сегодня днем где-либо есть скачки, вероятно, повез туда Франсину. Женщине, которая уже полгода одевается на улице Мира и щеголяет в новой норковой шубке, ипподромы не надоедают. В данную минуту они, видимо, пьют аперитив в каком-нибудь баре на Елисейских полях. Выход у малышки только в половине десятого. В театр она приезжает к девяти. Значит, они успеют пообедать у Фуке, Максима или Сиро. Если вам нужно с ними увидеться…

— Не сейчас. Бронский сопровождает ее в театр?

— Почти всегда. Проводит до уборной, пошатается за кулисами, устроится в большом холле бара и болтает с Феликсом. После второго скетча возвращается к ней в уборную и, как только она соберется, увозит ее. Обычно куда-нибудь на вечеринку.

— Живет у нее?

— Наверно, дорогуша. Только об этом лучше спросить у привратницы.

— Видели вы его в последние дни?

— Его-то? Еще вчера.

— Он вам не показался более нервным, чем обычно?

— Знаете, такие субъекты всегда нервны. Когда ходишь по канату… Ладно. Насколько я понимаю, канат вот-вот лопнет. Жаль малышку. Впрочем, теперь, когда у ней отросли перышки, она сама справится и даже найдет себе кого-нибудь получше.

Разговаривая, Маршан ел, пил, утирал губы салфеткой, запанибрата здоровался, прощался и успевал еще подзывать метрдотеля или официанта-виночерпия.

— Не знаете, с чего он начинал? — А вот это, мой толстячок, вопрос, который не задают джентльмену, — суховато отпарировал Маршан, которому шантажистские газетенки охотно напоминали о его собственном дебюте. Правда, почти сразу же спохватился. — Знаю только, что одно время у него была контора по найму статистов.

— Давно?

— Несколько месяцев назад. Могу навести справки.

— Не нужно. Предпочел бы даже, чтобы вы, особенно сегодня вечером, воздерживались от каких бы то ни было намеков на наш разговор.

— Вы придете к нам в театр?

— Нет.

— Тем лучше, а то я уже собирался вас просить выяснить свои отношения с ним не у нас.

— Я не желаю ни малейшего риска, Маршан. Наши с Коломбани фотографии слишком часто появлялись в газетах. Судя по вашим отзывам и моим сведениям, этот субъект достаточно хитер, чтобы учуять не только нас, но и моих инспекторов.

— А история-то, старина, похоже, и вправду серьезная… Кладите себе куропатку.

— Да, может запахнуть порохом.

— Ото!

— Уже пахло. И сильно.

— Прекрасно. Только ничего мне не рассказывайте. Я лучше прочту обо всем в завтрашних или послезавтрашних газетах. Ешьте, друзья мои. А об этом шатонефе что скажете? Здесь его осталось всего пятьдесят бутылок. Я велел их припрятать для меня, но пусть теперь останется сорок девять. Я закажу еще одну?

— Нет, благодарю. У нас ночью работа. Через четверть часа они расстались с Маршаном, несколько отяжелев от слишком сытного и слишком сдобренного вином обеда.

— Лишь бы он промолчал! — буркнул Коломбани.

— Он промолчит.

— Кстати, Мегрэ, твоя тетка привезла хорошие вести?

— Превосходные. Теперь я, по правде говоря, знаю почти всю историю Маленького Альбера.

— Так я и думал. У женщин всегда самая первосортная информация. Особенно у тетушек из провинции. Может, поделишься?

Времени у них хватало. Ночь обещала быть беспокойной, это делало особенно желательной известную разрядку, и оба комиссара двинулись пешком.

— Ты был прав. Мы, вероятно, могли взять их разом в Венсене. Эх, лишь бы Бронский не догадался, что мы вышли на него!

К половине десятого они добрались до уголовной полиции, где их ожидал взволнованный инспектор с важной новостью.

— Карел Липшиц убит, комиссар. Можно сказать, у меня на глазах. Я стоял в неосвещенном закоулке на Севрской улице, метрах в ста от больницы. Вдруг слышу справа шорох, словно кто-то осторожно пробирается в темноте. Потом человек побежал, и тут же грохнул выстрел. Все произошло так близко, что я сперва решил: стреляют в меня, и автоматически выхватил револьвер. Затем не увидел, а скорей догадался, что один упал, а другой убегает, и открыл огонь.

— Убил?

— Я метил в ноги, и на втором выстреле мне повезло: попал. Беглец рухнул.

— Кто это был?

— Мальчишка, которого зовут Петром. Везти его никуда не потребовалось: все произошло прямо перед больницей.

— Значит, Петр пристрелил Карела?

— Да.

— Они пришли вместе?

— По-моему, нет. Похоже, Петр выследил дружка и завалил его.

— Что он говорит?

— Мальчишка? Ничего. Губ не разжимает, только глаза лихорадочно блестят. Он не то счастлив, не то горд, что угодил в больницу. В коридорах бросал по сторонам жадные взгляды.

— Черт возьми, так это же из-за Марии, которая там находится! Ранение тяжелое?

— Пуля попала в левое колено. Сейчас парня наверняка оперируют.

— Что в карманах?

На письменном столе Мегрэ лежали отдельно друг от друга две тщательно подобранные кучки вещей.

— Первая — из карманов Карела. Вторая — из карманов мальчишки.

— Мере у себя?

— Предупредил, что пробудет всю ночь в лаборатории.

— Передайте, чтобы спустился. И пошлите кого-нибудь наверх, в архив. Мне нужны учетная карточка и дело некоего Яна Бронского. Пальцевых отпечатков у меня нет, но у него две судимости, и отсидел он не меньше полутора лет.

Комиссар отправил также людей на Прованскую улицу к «Фоли-Бержер», строжайше наказав им любой ценой остаться незамеченными.

— Перед уходом хорошенько присмотритесь к фотографии Бронского. Брать его только в том случае, если попытается сесть в поезд или самолет. Но, думаю, этого не случится.

В бумажнике Карела Липшица лежали 42 тысячефранковые бумажки, удостоверения личности на его имя и еще одно с итальянской фамилией Филиппино. Липшиц не курил, при нем не оказалось ни сигарет, ни трубки, ни зажигалки, но были обнаружены карманный фонарик, два носовых платка, в том числе один грязный, билет в кино, датированный истекшим днем, перочинный нож и пистолет.

— Вот видишь! А мы воображали, что все предусмотрели, — заметил Мегрэ, указывая Коломбани на билет в кино. — Они таки сообразили, что лучше пойти в кино, чем шастать по улицам. В кино можно часами отсиживаться в темноте. А на Бульварах, где сеансы круглосуточные, — даже вздремнуть.

В карманах Петра нашлось всего 38 франков мелочью. В бумажнике хранились две фотографии — маленькая паспортная карточка Марии, вероятно прошлогодняя, потому что прическа была у девушки другая, и портрет крестьянской четы, сидящей на пороге своего жилища где-то в Центральной Европе, насколько можно было судить по внешнему виду дома. Удостоверение личности отсутствовало. Сигареты, зажигалка, голубой блокнотик с несколькими страницами, исписанными карандашом…

— Вроде бы стихи?

— Убежден в этом.

При виде двух объемистых кучек Мере возликовал и тут же утащил все в свою берлогу под крышей. Вскоре один из инспекторов положил комиссару на стол дело Бронского. Безжалостно резкая, как все антропометрические снимки, фотография совершенно не соответствовала описанию Маршана: у молодого человека было усталое лицо, двухдневная щетина, крупный кадык.