Энн Перри - Смертная чаша весов

Ознакомительный фрагмент

— А Уильям, по просьбе Оливера, расследует это дело. Поэтому я обо всем и узнала, — прибавила леди Дэвьет.

— Понимаю. — На самом деле Эстер совсем ничего не понимала. — Так, значит, если вы уверены, что барон и баронесса Олленхайм меня ждут, я должна собрать саквояж и явиться к ним, — сменила она тему.

— Буду рада вас подвезти, — великодушно предложила ее приятельница. — Их дом находится на Хилл-стрит, около Беркли-сквер.

— Спасибо.

Калландра хорошо подготовила почву, и барон с баронессой с радостью приняли профессиональную помощь Эстер. Бремя забот о сыне было тяжелым для родительской любви. Они глубоко страдали. Баронесса Дагмара произвела на мисс Лэттерли впечатление женщины, которая во времена менее напряженные, когда ее не давили горе и тревоги, была, очевидно, прекрасна собой. Но сейчас она побледнела от усталости, от бессонных ночей у нее под глазами залегли тени, и она не имела ни времени, ни желания одеваться наряднее.

Барона Бернда тоже глубоко мучила тревога, но он ценой больших усилий старался скрывать ее, как подобает мужчине и аристократу. Тем не менее он был в высшей степени любезен с Эстер и не скрыл своего облегчения при виде нее.

Сам Роберт Олленхайм был молодым человеком, возможно, лет двадцати, с приятным лицом и густыми светло-каштановыми волосами, прядь которых падала ему на лоб слева. В нормальном, здоровом состоянии он, наверное, показался бы медсестре красавцем. Даже сейчас, измотанный недавней лихорадкой, лежащий в постели, слабый и все еще страдающий от болей, Роберт все же нашел в себе силы любезно приветствовать Эстер, когда она представилась как его новая сиделка. Наверное, он сознавал всю серьезность своего состояния и не раз опасался навсегда остаться инвалидом, хотя никто об этом даже не заикался.

В том, что касалось физической стороны, Лэттерли считала свой уход за ним нетяжелым. Его надо было кормить, создавать ему самые удобные условия, стараться облегчить боли и устранять дискомфорт. Было необходимо следить, чтобы он часто пил бульон и укрепляющий чай, и постепенно увеличивать порции его еды. Доктор приходил регулярно, и сиделке не надо было принимать ответственные решения. Проблема заключалась в душевном состоянии пациента и его родных: всех мучила тягостная мысль, насколько полным будет его выздоровление. Никто не упоминал о параличе, но дни шли, а ноги молодого человека были по-прежнему бесчувственны, нижняя часть его тела не обретала способности двигаться, и поэтому страхи всё возрастали…

Эстер не забывала о чрезвычайно необычном деле, которым сейчас занимались Монк и Рэтбоун. Раз или два она слышала, как его обсуждают Бернд и Дагмара, не зная о ее присутствии.

— А что, смерть принца Фридриха принесет большие политические перемены? — спросила мисс Лэттерли как бы между прочим спустя неделю после приезда. Они с Дагмарой в этот момент убирали в комод чистое белье, принесенное прачкой. С тех самых пор, как Эстер познакомилась с Монком и узнала об убийстве Джослина Грея[5], у нее стало в обычае расспрашивать знакомых о делах, которые он вел, чтобы помочь ему возможными нужными сведениями.

— Да, наверное, — ответила баронесса Олленхайм, внимательно разглядывая угол наволочки. — Сейчас много толкуют о возможности воссоединения германских княжеств под одной короной, что, естественно, означает исчезновение нашей независимости. Прусский король очень к этому стремится, а, как известно, Пруссия очень воинственна. А добыча у нее будет большая: Бавария, Ганновер, Гольштейн, Вестфалия, Вюртемберг, Саксония, Силезия, Померания и Люксембург, не говоря уже о Нассау, тюрингских землях, Гессен-Касселе и, главное, Бранденбурге. И хотя Берлин ужасно скучный город, он очень хорошо расположен, чтобы стать нашей общей столицей.

— Вы хотите сказать, что все немецкие княжества могут объединиться в одно государство? — спросила Эстер, никогда прежде об этом не задумывавшаяся.

— Да, об этом сейчас много говорят, хотя не знаю, может ли это когда-нибудь случиться.

Дагмара взяла в руки другую наволочку.

— Вот эта прохудилась. Палец можно просунуть в дырку; ей конец, если не починить… Некоторые из нас стоят за объединение, другие — против. Герцог уже очень дряхл и, возможно, больше года-двух не протянет. А потом герцогом станет Вальдо, а он сторонник объединения.

— А вы? — Возможно, этот вопрос был нескромным, но Эстер спросила, не подумав. Он так естественно вытекал из сказанного ее собеседницей… Та немного поколебалась, прежде чем ответить. Руки ее застыли на белье, а брови нахмурились.

— Не знаю, — ответила она наконец. — Я не раз об этом думала. В таких вещах надо быть очень осмотрительными. Сначала я была непримиримо настроена против объединения, желая сохранения нашего суверенного естества. — Прямо взглянув на Эстер, баронесса закусила губу, словно опасалась рассмеяться при воспоминании о такой глупости. — Наверное, с вашей, английской точки зрения, это неумно, тем более что ваша страна — сердце величайшей империи в мире, но для меня это многое значило.

— Но это вовсе не глупо! — искренне возразила медсестра. — Знать, кто ты и что ты, — условие счастья.

Внезапно она с болью подумала о Монке, потому что три года назад с ним произошел несчастный случай: он был ранен и совершенно потерял память. Несчастный не узнавал в зеркале самого себя. Мисс Лэттерли имела возможность наблюдать, как он болезненно переживал, когда в его сознании всплывали обрывки прошлого или когда какое-то событие заставляло его думать и гадать, кто он и что он. Даже сейчас Уильям помнил только фрагменты из прошлого, причем разрозненные. Не все воспоминания были приятны, и некоторые из них нелегко было принять, но основная их масса таилась за пределами сознания, и он не мог обрести их, а спрашивать, что было, тех, кто мог это знать, ему было мучительно. Слишком много среди них было его врагов, соперников или просто тех, с кем он работал, но на кого не обращал тогда внимания.

— Знать свои собственные корни — большой подарок судьбы, — вслух сказала Эстер. — И если их по собственному желанию вырвать, можно заполучить смертельную рану.

— Но ранит также и непризнание того факта, что жизнь меняется, — задумчиво ответила Дагмара. — И если мы будем выступать против объединения, хотя другие государства, по-видимому, стремятся к этому, это может привести нас к изоляции от мира. Или, что гораздо хуже, спровоцировать войну. Тогда нас могут проглотить без нашего на то согласия.

— Неужели? — Сиделка взяла у хозяйки худую наволочку и положила ее в отдельную стопку.

— О да. — Олленхайм взяла простыню. — И гораздо лучше стать частью объединенной большой Германии, чем быть завоеванной, как прусская провинция. Если б вы знали хоть что-нибудь о прусских политиках, то думали бы так же, как я, поверьте. В душе король Пруссии — неплохой человек, но даже он не может держать в узде армию или бюрократов с землевладельцами. Именно на этой почве происходили революции сорок восьмого года в других странах. Некий средний класс стремится получить права, некоторую свободу — печати и литературы, — а еще, более широкое избирательное право.

— В Пруссии или в вашей стране?

— Да, в сущности, повсюду. — Дагмара пожала плечами. — В тот год почти во всей Европе прошли революции, и только Франция как будто выиграла на этом. Но Пруссия, уж конечно, нет.

— И вы думаете, что, если вы попытаетесь отстоять свою независимость, может вспыхнуть война?

Эстер ужаснулась при одной только мысли об этом. Она слишком близко была знакома с реальностями войны — изуродованные тела на полях сражений, физические страдания, увечья и смерть… Для нее война являлась не отвлеченной политической идеей, а бесконечной и все увеличивающейся мукой, измождением, страхом, летним зноем и зимним холодом, иногда кончающимся смертью. Ни один здравомыслящий человек, кто хоть раз видел войну, не захочет ее опять, если только ему не угрожает оккупация и рабство.

— Да, война возможна, — донесся до девушки, словно издали, ответ Дагмары, хотя она стояла в шаге от нее в коридоре, выходившем на залитую солнцем лестничную площадку. Мысленно Эстер сейчас бродила очень далеко. Она снова видела себя в кишащем крысами госпитале, рассаднике всяческих болезней, в Скутари, и в кровавой бойне на Балканах и в Севастополе.

— Многие люди делают деньги на войне, — мрачно продолжала баронесса, забыв о простынях. — Они видят в ней прежде всего возможность нажиться на продаже оружия и амуниции, лошадей, солдатских рационов, военного обмундирования и тому подобного.

Эстер невольно прищурилась. Навлекать ужасы войны на любой народ, только чтобы нажить на этом капитал, — это казалось ей самым отъявленным пороком и проявлением низости.