Луиз Пенни - Что скрывал покойник

Клара замерла. Она сидела неподвижно, глядя перед собой. Вот оно. Вот в чем дело. Ее убежище. Вот куда она могла поместить свое горе и тоску. Джейн умерла. И сейчас она с Господом. Питер прав. Она или верит в Бога, или нет. И то, и другое нормально. Но она не могла больше говорить, будто верит в Бога, а вести себя так, словно его не существует. Она действительно верила в Бога. А теперь она верила и в то, что Джейн ушла к нему. Внезапно боль и горе показались ей такими человеческими и естественными. И еще она поняла, что сможет жить с ними дальше. Теперь у нее было место, куда она может поместить их, то место, где Джейн находилась сейчас вместе с Господом.

Волна огромного облегчения накрыла ее с головой. Клара взглянула на Питера, склонившегося над ней. Под глазами у него выступили темные круги. Поседевшие волнистые волосы были в беспорядке. Она провела рукой по собственным волосам и нащупала заколку-«невидимку», запутавшуюся в том, что когда-то было прической. Вытащив ее вместе с волосками, она осторожно положила руку Питеру на затылок. Одной рукой она молча притянула его голову к себе, а другой принялась поправлять его непокорные волосы и заколола их «невидимкой». Она прошептала ему на ухо:

— Спасибо. Прости меня.

И Питер заплакал. К своему ужасу, он почувствовал, что глаза у него щиплет, как они наполняются слезами, а в горле застрял комок. Он больше не мог сдерживаться и дал волю своим чувствам. Он плакал так, как плакал однажды, когда ребенком, лежа в кровати и вслушиваясь в такой успокаивающий разговор родителей внизу, вдруг понял, что они обсуждают предстоящий развод. Он обнял Клару, прижал к груди и стал в душе молиться о том, чтобы никогда не потерять ее.

Совещание в штаб-квартире Сюртэ в Монреале длилось недолго. Коронер надеялась получить предварительный отчет сегодня после обеда и собиралась по дороге домой завезти его в Три Сосны. Жан Ги Бювуар доложил о своем разговоре с Робертом Лемье, сотрудником Службы общественной безопасности Ковансвилля, который по-прежнему не утратил желания помочь им.

— Он говорит, что Иоланда Фонтейн чиста. Есть смутные подозрения в кое-каких скользких делишках в качестве агента по торговле недвижимостью, но пока что ничего противозаконного не обнаружено. А вот ее супруг и сын хорошо известны полиции — и местной, и Сюртэ. Супруга зовут Андрэ Маленфан, возраст — тридцать семь лет. Пять приводов за пьянство и нарушение общественного порядка. Дважды обвинялся в нанесении побоев. Еще дважды — во взломе и проникновении.

— Он сидел? — поинтересовался Гамаш.

— Пару раз в Бордо. А в местной кутузке он вообще частый гость.

— А сынок?

— Бернар Маленфан. Возраст — четырнадцать лет. Похоже, весь в отца. Яблоко от яблони недалеко падает. Неуправляем. Постоянные жалобы в школе. Бесконечные жалобы от родителей.

— Мальчика обвиняли в чем-либо конкретном?

— Нет. Просто пару раз серьезно поговорили с ним.

Кое-кто из офицеров в комнате презрительно фыркнул, выражая свое отношение к сказанному. Гамаш знал Жана Ги Бювуара достаточно хорошо, чтобы понимать, что тот всегда приберегает самые лакомые кусочки напоследок. Что-то подсказывало старшему инспектору, что и на этот раз он не ошибся. Продолжение непременно последует.

— Есть одна вещь, — произнес Бювуар, и в глазах у него вспыхнул торжествующий огонь, — Андрэ Маленфан — охотник. Сейчас из-за судимостей он не имеет права охотиться с ружьем. Но…

Гамашу доставляло удовольствие смотреть, как Бювуар разыгрывает целое представление, потакая драматической стороне своей натуры. Похоже, на этот раз он наткнулся на что-то по-настоящему интересное. Последовала долгая пауза.

— …в этом году, в первый раз, он подал прошение и получил разрешение на охоту с луком и стрелами.

Вот это да.

Совещание закончилось. Бювуар раздал задания, и члены бригады разошлись по делам. Когда комната опустела, Николь поднялась с места, но Гамаш жестом попросил ее задержаться. Они остались одни, он хотел поговорить с ней так, чтобы никто не мешал. Он наблюдал за ней во время совещания. Она снова сидела в одиночестве, отодвинувшись подальше от соседей, и не прикоснулась к кофе с булочками, которыми с удовольствием угощались другие офицеры. Собственно говоря, она вообще не делала ничего из того, что делали остальные. Оно явно было намеренным и прямо-таки подчеркнутым, это желание обособиться от членов бригады. Одета она была скромно и просто, совсем не так, как должна была одеваться живущая в Монреале девушка, которой исполнилось всего двадцать с чем-то лет. В ней не было ничего яркого, запоминающегося, бросающегося в глаза, что обычно характерно для квебекцев. Он понял, что успел привыкнуть к тому, что все члены его бригады отличались определенной индивидуальностью. А Николь, создавалось впечатление, стремилась стать незаметной и невидимой. Ее костюм тускло-синего цвета был сшит из дешевого материала. Плечи подбиты ватой, причем небрежно и комковато, и это явно свидетельствовало о том, что он куплен на распродаже в каком-нибудь дешевом магазинчике. Под мышками виднелись светлые полукружья от пота. Очевидно, она не удосужилась почистить или выстирать его с тех пор, как надевала последний раз. Ему пришло в голову, что она, скорее всего, сама шьет себе одежду. И, наверное, до сих пор живет с родителями. Должно быть, они очень гордятся ею, а она постоянно испытывает на себе давление оттого, что непременно должна преуспеть. Может быть, раздумывал он, этим и объясняется единственная черта ее характера, которая действительно отличала ее от остальных. Ее самодовольство и самоуспокоенность.

— Вы стажер и находитесь здесь для того, чтобы учиться, — негромко произнес он, глядя ей прямо в лицо, которое исказила недовольная гримаска. — Поэтому я намерен преподать вам небольшой урок. Вам нравится учиться?

— Да, сэр.

— А как вы учитесь?

— Сэр?

— Я задал вам ясный и прямой вопрос. Пожалуйста, подумайте и ответьте мне.

Его темно-карие глаза, как всегда, искрились жизнью и теплотой. Он говорил спокойно, но твердо. Без всякой враждебности, по при этом явно требовал ответа. Он разговаривал так, что не оставалось сомнений в том, что он начальник, а она всего лишь стажер. Николь растерялась, она не ожидала такой перемены. Вчера он вел себя так дружески, так любезно, обходительно и учтиво, что она решила непременно воспользоваться этим его отношением. Сейчас она начала понимать, что опять ошиблась.

— Я учусь, наблюдая и слушая, сэр.

— И?

И что? Они сидели напротив друг друга, и у Гамаша был такой вид, словно в его распоряжении весь день, хотя она знала, что через два часа ему предстоит общее собрание жителей деревни Три Сосны, а им еще нужно добраться туда. Николь оцепенела. И… и…

— Подумайте о том, что я сказал. А вечером расскажете, что вы надумали. А пока позвольте познакомить вас с методами, которые я использую в работе. И чего жду от вас.

— Да, сэр.

— Я наблюдаю. Я очень хорошо умею это делать. Подмечаю разные вещи. И слушаю. Внимательно слушаю то, что говорят люди, какие слова употребляют, каким тоном их произносят. Слушаю и то, чего они не говорят. И это, агент Николь, самое главное. Право выбора.

— Право выбора?

— Мы имеем право выбирать. И выбираем свои мысли. Мы выбираем свое восприятие. Мы выбираем свое отношение к чему-либо. Мы даже можем не подозревать об этом. Можем не верить, но так оно и есть на самом деле. Я знаю это совершенно точно. Собственными глазами я видел достаточно тому доказательств, раз за разом, случай за случаем, трагедия за трагедией. И все из-за права выбора, которым мы обладаем и который делаем.

— Подобно тому, как мы выбираем школу? Или блюда на обед?

— А еще одежду, прическу, друзей. Да. Все начинается отсюда. Жизнь — это выбор. Ежедневный. С кем нам разговаривать, где присесть, что сказать и как сказать. И сделанный выбор определяет нашу жизнь. Вот так все одновременно просто и сложно. И следует помнить, что выбор обладает огромной силой. Поэтому когда я наблюдаю, то всегда слежу за этим. За выбором, который делают люди.

— А что могу сделать я, сэр?

— Вы можете учиться. Вы можете смотреть и слушать, и делать то, что вам говорят. Вы — стажер. Никто не рассчитывает, что вы знаете все. Если вы будете делать вид, что вам известно все на свете, то ничему не научитесь.

Николь почувствовала, что краснеет, и в очередной раз прокляла свое лицо, которое предавало и выдавало ее всегда, сколько она себя помнила. Она вообще краснела очень легко и быстро. «Может быть, — раздался откуда-то из-под румянца внутренний голос, — может быть, если ты перестанешь притворяться, то перестанешь и краснеть». Но это был очень слабый голос.

— Вчера я наблюдал за вами. Вы проделали очень неплохую работу. Вы натолкнули нас на мысль о возможности использования лука со стрелами. Превосходно. Но вы должны уметь слушать. Слушать деревенских жителей, слушать подозреваемых, слушать сплетни, слушать свои ощущения и слушать своих коллег.