В бесшумном полете гналась я за ним - Мацей Сломчинский

и честных людей, мои родители и их родители были людьми безупречными, да и сам я начал свою жизнь как человек честный, каковым и намеревался остаться до самого ее конца. Однако, к сожалению, я поддался искушению. И уже тогда хотел покончить с собой. Я знал, что не смогу лгать так легко, как другие. Но мне не хватило мужества. А потом, когда понял, что ничего не смоет с меня совершенного преступления, я начал увязать все глубже. Моя прекрасная репутация помогала мне в этом. Всем казалось, что я последний из людей, кого можно заподозрить в нечестности и взяточничестве. Тем не менее, я был обманщиком и взяточником, и проделывал все это с такой непонятной мне самому страстью, будто верил, что одно грязное пятно смывает другое. А может, я думал, что таким образом научусь быть циником? Что в конце концов забуду, чем на самом деле являются все мои достижения? Но я не забыл. Решение, которое сегодня должен превратить в действие, назревало во мне давно. Оно не является для меня ничем новым, хотя для многих моих знакомых и коллег по работе будет, наверно, большой неожиданностью. Нет, нет, я вовсе не „Катон финансов“. Я даже не обычный честный человек. Я множество раз предавал свою страну и свое честное имя ради барышей. И ничего уже не могу вернуть назад. Но признаваясь в этой ужасной правде за минуту до смерти, я верю, что, быть может, Господь всемогущий простит хотя бы малую часть моей огромной вины, а люди, которые доверили мне так много и которых я так жестоко обманул, поверят, что я не был совсем уж плохим. Я сам себе вынес приговор. Пусть моя судьба станет предостережением для всех тех, кто считает, что деньги являются целью и движителем всего в этом сложнейшем из миров. Чистую совесть нельзя купить ни за какие деньги. До свидания, моя дорогая Сильвия! Ты была светлым лучом в моей жизни. Ты была чистой, верной и честной, в сто раз достойнее меня. Я пишу „до свидания“, ибо верю, что мы еще когда-нибудь встретимся там, куда уже не доходит эхо человеческих слабостей, а длительное покаяние, наконец, искупает все грехи. Да будет так! И это единственное, что меня утешает: желание увидеть тебя в том, лучшем мире. Пусть твоя большая душа и безукоризненная честность найдут хоть немного сочувствия ко мне. На веки вечные твой Гордон».

Алекс сложил письмо и осторожно положил его на край стола.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил Паркер и, взяв письмо, вложил его в большой белый конверт, вынутый из бокового кармана пиджака.

— Настолько слащаво и банально, что могло бы даже быть правдивым, — сказал Джо. — «Чистую совесть нельзя купить ни за какие деньги…» Все это правильно, но очень плохо написано… — Он осматривался вокруг, и всюду взгляд его натыкался на бабочек с раскрытыми крыльями, больших и маленьких, тусклых и неожиданно разноцветных, насаженных на булавки, мертвых и неподвижных, как… Джо перенес взгляд на стол. — Тело сейчас находится точно в том же положении, в каком было обнаружено?

— Да. Если даже и есть какие-то минимальные изменения положения тела, то у нас имеются снимки, и мы можем внести поправки…

Джо обошел стол и посмотрел вниз, вдоль вытянутой руки покойного. Под ней лежала разбитая чашка со следами остатков кофе. По другую сторону тела лежало разбитое блюдечко.

— А что ты об этом думаешь? — спросил Алекс, указывая на блюдечко, затем присел и понюхал фрагмент разбитой чашки.

— Ну что?.. — Паркер пожал плечами. — Он явно держал в руках чашку на блюдечке, как это многие делают. Когда выпил — смерть наступила мгновенно. В этот момент чашку он, вероятно, держал в правой руке, а блюдечко в левой…

— Да, ты прав… — Алекс покивал головой. — Стало быть, чашка упала, когда он выронил ее из стынущей руки, а блюдечко соскользнуло у него с колен… Вот тут есть след от кофе… — Он указал на брюки покойного. — Так… — Джо еще раз обошел кресло и снова посмотрел вниз. — Это должно было произойти так… Любопытно…

— А мне куда больше любопытно, почему тебя не интересует второе письмо самоубийцы?

— Нет, как же! Очень даже интересует! — Джо поднял брови. — Но еще больше меня интересует, что здесь произошло. Это первое письмо было напечатано на пишущей машинке, и даже подпись стоит машинописная. Это вот та машинка?

— Да, — Паркер кивнул, подошел к маленькому столику и легонько ударил по клавише плоской открытой пишущей машинки. — Это портативный «Андервуд», купленный полгода назад и всегда досягаемый для всех домочадцев. Оба письма написаны на этой машинке. Второе я нашел вот тут… — Паркер подошел к столу и поднял лежащую там раскрытую книгу. Под ней находился сложенный вдвойне лист бумаги. Паркер молча протянул его Алексу.

«Я больше так не могу. Я встал на пути любви двух людей, которых ценю и уважаю. Если бы я не ушел, то стал бы виновником их длящейся всю жизнь трагедии. А поскольку их счастье представляется мне гораздо более важным, чем моя жизнь, размышляя о них и о себе, нашел единственное решение, которое представляется мне возможным. К сожалению, я не смог бы жить без этой единственной женщины в моей жизни, которую так полюбил. Любимая, не сердись! Не обижайся на меня за этот шаг. Пойми, что я здесь страдал бы непрерывно, глядя на вас. А там… там будут лишь тишина и пустота… Страшно подумать, что я уже никогда больше не буду держать тебя в своих объятиях, Сильвия, моя единственная. Но в борьбе с роком еще никто не побеждал. Так, видимо, и должно быть. Спокойной ночи. Храни тебя Господь. Вспоминай обо мне иногда. Это все, о чем могу тебя попросить. Я любил тебя так, как никто никогда никого. Спокойной ночи — навсегда…»

Закончив читать, Джо передал письмо Паркеру, а тот вложил его в конверт в котором уже находилось первое письмо.

— Да. Очень забавно.

— Меня это забавляет несколько меньше… — сказал Паркер. — Ну, ты хоть что-нибудь из этого понял?

— В лучшем случае, сэр Гордон Бедфорд кажется человеком, который, желая совершить самоубийство, пытался найти себе наиболее эффектный повод для этого. Пока что он открыл нам два из таких поводов: угрызения совести и обманутая любовь. Жаль только, что он предложил нам оба этих повода одновременно. Кроме того, меня интересует, как можно писать такие, что ни говори, экзальтированные письма на пишущей машинке?.. А ведь он умел