Перст указующий - Пирс Йен

Англия была на краю пропасти: извне и изнутри теснили ее враги, и малейшей искры хватило бы, чтобы вновь разгорелся пожар. И на этой пороховой бочке самые могущественные вельможи королевства вступили в схватку за милость короля, завоевать которую мог лишь один человек. Кларендон, Бристоль, Беннет, герцог Бекингемский, лорды Кавендиш, Ковентри, Ормонд, Саутгэмптон, всем разом не было места в фаворе у короля, и только один человек мог стать во главе его правительства, ибо никто не потерпел бы товарищей. Война велась под покровом тайны, но последствия ее затронули многих, я был одним из таких и взвалил на себя тяжкое бремя гасить пламя, прежде чем оно поглотит все. Льщу себя мыслью, что преуспел в этом, невзирая на старания Марко да Кола. В начале своей рукописи он говорит, что опустит «многое, но лишь то, что никакого значения не имеет». Это – первая великая ложь. Он пишет обо всем, только не о том, что имеет значение. И мне придется восполнить упущенное, дабы разоблачить его вероломство.

В тайные дела, которые так тщится скрыть этот Кола, я был вовлечен за два года до того, как он прибыл на наши берега, когда я приехал в Лондон, дабы присутствовать на собрании натурфилософов, близких мне по убеждениям и взглядам, в Грэшем-колледже высокое сообщество, которое впоследствии превратилось Королевское Общество, теперь уже совсем не то, невзирая на такие светила, как мистер Ньютон. Тогда оно было закваской познания, и только тот, кто сам был их участником, мог знать, какое кипение умов сопровождало те первые собрания. Былой дух исчез, и, боюсь, безвозвратно. Кто может сравниться с той плеядой? Рэн, Хук, Бойль, Уорд, Уилкинс, Петти, Годдард и множество других имен, которые останутся жить в веках. Теперь члены Общества уподобились муравьям, вотще собирают жуков и камни, вечно что-то накапливают, но не смеют мыслить и отворачиваются от Господа. Нечего удивляться, что они вызывают лишь пренебрежение.

Но тогда все было исполнено радостных надежд, король вернулся на трон, в стране вновь воцарился покой, и весь мир опытной философии только и ждал своего исследователя. Мы чувствовали себя, думается, моряками Кабота, впервые завидевшими Новый Свет и предвкушение новых открытий кружило головы. Само собрание было весьма изысканным, как и подобало случаю, ведь сам король почтил нас своим присутствием и милостиво даровал Обществу жезл в знак королевского покровительства нашим стараниям, и многие могущественные министры явились тоже – по утверждению образования Королевского Общества некоторые из них были избраны в наши ряды, пусть и привнесли они немного, помимо блеска своих титулов.

Его величество произнес изрядную приветственную речь, а после всем нам представился случай отвесить ему поклон, и мистер Хук показал действие одного из своих самых хитрых (и занимательных) механизмов, дабы завлечь королевское воображение, и вот тогда ко мне обратился человек среднего роста с быстрыми темными глазами и надменными манерами. Над переносицей у него чернел продолговатый пластырь, который скрывал (так говорят) рану от удара шпагой, полученную в сражении на стороне покойного короля. Сам я в этом не уверен никто и никогда этого прославленного увечья не видел, а пластырь более напоминал о его верности трону, нежели прятал шрам. Тогда он был известен как Генри Беннет, хотя позднее мир знал его как графа Арлингтонского, и он только что вернулся из посольства в Мадриде (хотя это еще не было общеизвестно). Я слышал туманные рассказы о том, что он берет на себя заботы о спокойствии в королевстве, и тотчас получил тому подтверждение. Иными словами, он просит меня назавтра явиться утром в его дом на Стрэнде, так как он желал познакомиться со мной поближе.

И потому на следующее утро я пришел, почти ожидая, что буду принужден выстоять утренний прием в толпе просителей претендентов, ищущих внимания человека, близкого ко двору. Однако в приемной ждали лишь несколько человек, и на них не обращали внимания. Из этого я заключил, что звезда мистера Беннета еще не взошла достаточно высоко, или же из важных соображений он скрывает свои связи и даже самое свое присутствие в Лондоне.

Не могу назвать его приятным – церемонность его манер граничила с нелепостью, так ревниво он соблюдал все тонкости этикета и подчеркивал разницу своего положения с вашим. Думаю, виной тому было слишком долгое пребывание в Испании которая прискорбно известна приверженностью к подобной вычурности. Он дал себе труд объяснить, что мне поставили кресло с обивкой из уважения к моему званию доктора университета, прочим, по всей видимости, приходилось довольствоваться жестким стулом или стоять на ногах – в зависимости от сословия и ранга. С моей стороны было бы неблагоразумно намекнуть, что подобную церемонность я считаю нелепой я не знал, чего он от меня хочет, а правительство вот-вот должно было начать чистку университетов, дабы изгнать членов факультета, назначенных Республикой. Сам я был введен в совет Нового колледжа именно так, и потому мне не следовало раздражать мистера Беннета. Я хотел сохранить свое место.

– Как вы находите состояние королевства его величества? – без околичностей спросил он, ибо не любил терять попусту время на то, чтобы дать своим гостям освоиться или завоевать их расположение. Влиятельные особы, на мой взгляд, нередко прибегают такой уловке.

Я ответил, что все подданные его величества, разумеется, в восторге от его благополучного возвращения на законный трон. Беннет фыркнул.

– Тогда чем же вы объясните тот факт, что нам на днях опять пришлось повесить полдюжины фанатиков за то, что они злоумышляли против правительства?

– «Род сей лукав», – сказал я. (Евангелие от Луки, одиннадцать, двадцать девять).

Он бросил мне связку бумаг.

– Что вы скажете о них?

Я внимательно проглядел их, потом пренебрежительно отмахнулся.

– Шифрованные письма.

– Вы можете их прочесть?

– Сию минуту – нет.

– Вы могли бы их прочесть? Раскрыть их смысл?

– Если они не содержат особой хитрости, то да. У меня обширный опыт в подобных делах.

– Это мне известно. Вы работали у Турлоу не так ли?

– Я не сообщал ему сведения, которые могли бы нанести урон делу Короля, хотя в моих силах было причинить немалый вред.

– А теперь вы готовы употребить свои дарования во благо?

– Разумеется. Я верный слуга его величества. Полагаю вы помните, что я поставил под угрозу мое состояние, коего мог бы лишиться, когда выступил против убийства покойного короля.

– Вы успокоили свою совесть, но не настолько, чтобы оставить место в университете или, насколько мне помнится, отклонить повышение, когда оно было предложено, – холодно ответил он тоном, какой не оставил мне особых надежд добиться его расположения. – Не важно. Вы будете рады случаю показать, как далеко простирается ваша преданность. Расшифруйте мне эти письма к завтрашнему утру.

На том аудиенция окончилась, и я не знал, благословлять или проклинать мне мою Фортуну. Я вернулся в гостиницу, где по обыкновению останавливался в Лондоне – это было до того, как по смерти отца моей жены я приобрел дом на Боу-стрит, – и сел за работу. Она заняла у меня весь день и добрую половину ночи. Искусство расшифровки дается непросто и становится все труднее. Зачастую все сводится к тому, чтобы угадать, как одна буква или группа букв была подменена другой вы вычисляете это посредством подстановки, так что (к примеру) «4» замещает слово «король», буква «г» – букву «в», д = л, х = он, ф = д, и потому нетрудно догадаться, что «4гдхфх» означает «король в Лондоне» Следует заметить, что, если сам по себе метод подстановки довольно прост (и потому пользовался в годы войны особой любовью роялистов, которые, должен сказать, были сущими простаками), та его разновидность, в которой одна буква в одном случае заменяет одну букву, а в другом – слог или целое слово, гораздо сложнее. Тем не менее он все равно не таит в себе особых препон. Много сложнее тот метод, при котором значение, придаваемое буквам, постоянно меняется, впервые он был предложен лордом Бэконом в Англии, но, насколько я понимаю, на деле изобретен неким флорентийцем более ста лет назад, теперь же его присвоили французы, эта наглая и дерзостная нация, которая не в силах снести, чтобы что-то происходило не из их страны. Они крадут то, что им не принадлежит, я сам пострадал, когда жалкий писец по имени Ферма посмел заявить, будто мой труд по натуральным числам принадлежит ему.