Борис Акунин - Азазель

Ознакомительный фрагмент

Все оглянулись на него, но как-то мельком, видно, вновь прибывший юнец их не заинтересовал. Довольно скоро стало ясно, что центр интереса в этом обществе только один. Гости между собой почти не разговаривали, обращаясь преимущественно к хозяйке, и все, даже важного вида старик с бриллиантовой звездой, наперебой добивались одного – привлечь на себя её внимание и хоть на миг затмить остальных. Иначе вели себя только двое – молчаливый Ахтырцев, беспрестанно тянувший из бокала шампанское, и гусарский офицер, цветущий малый с шальными, немного навыкате глазами и белозубо-черноусой улыбкой. Он, похоже, изрядно скучал и на Амалию Казимировну почти не смотрел, с пренебрежительной усмешкой разглядывая прочих гостей. Клеопатра этого хлюста явно отличала, звала просто «Ипполитом» и пару раз метнула в его сторону такой взгляд, что у Эраста Петровича тоскливо заныло сердце.

Внезапно он встрепенулся. Некий гладкий господин с белым крестом на шее только что произнёс, воспользовавшись паузой:

– Вот вы, Амалия Казимировна, давеча запретили про Кокорина судачить, а я узнал кое-что любопытненькое.

Он помолчал, довольный произведённым эффектом, – все обернулись к нему.

– Не томите, Антон Иванович, говорите, – не вытерпел крутолобый толстяк, по виду адвокат из преуспевающих.

– Да-да, не томите, – подхватили остальные.

– Не просто застрелился, а через «американскую рулетку» – мне сегодня в канцелярии генерал-губернатора шепнули, – значительно сообщил гладкий. – Знаете, что это такое?

– Известное дело, – пожал плечами Ипполит. – Берёшь револьвер, вставляешь патрон. Глупо, но горячит. Жалко, что американцы, а не наши додумались.

– А при чём здесь рулетка, граф? – не понял старик со звездой.

– Чёт или нечет, красное или чёрное, только б не зеро! – выкрикнул Ахтырцев и неестественно расхохотался, глядя на Амалию Казимировну с вызовом (так во всяком случае показалось Фандорину).

– Я предупреждала: кто об этом болтать будет, выгоню! – не на шутку рассердилась хозяйка. – И от дома откажу раз и навсегда! Нашли тему для сплетен!

Повисло нескладное молчание.

– Однако ж мне отказать от дома вы не посмеете, – всё тем же развязным тоном заявил Ахтырцев. – Я, кажется, заслужил право говорить всё, что думаю.

– Это чем же, позвольте узнать? – вскинулся коренастый капитан в гвардейском мундире.

– А тем, что налакался, молокосос, – решительно повёл дело на скандал Ипполит, которого старик назвал «графом». – Позвольте, Amelie, я его проветриться отправлю.

– Когда мне понадобится ваше заступничество, Ипполит Александрович, я вас непременно об этом извещу, – не без яда ответила на это Клеопатра, и конфронтация была подавлена в самом зародыше. – А лучше вот что, господа. Коли интересного разговора от вас не дождёшься, давайте в фанты играть. В прошлый раз забавно получилось – как Фрол Лукич, проигравшись, цветочек на пяльцах вышивал, да все пальцы себе иголкой истыкал!

Все радостно засмеялись кроме стриженного кружком бородатого господина, на котором фрак сидел довольно косо.

– И то, матушка Амалия Казимировна, потешились над купчиной. Так мне, дураку, и надо, – смиренно проговорил он, напирая на «о». – Да только при честной торговле долг платежом красен. Намедни мы перед вами рисковали, а нынче неплохо бы и вам рискнуть.

– А ведь прав коммерции советник! – воскликнул адвокат. – Голова! Пускай и Амалия Казимировна смелость явит. Господа, предлагаю! Тот из нас, кто вытащит фант, потребует от нашей лучезарной… ну… чего-нибудь особенного.

– Правильно! Браво! – раздалось со всех сторон.

– Никак бунт? Пугачёвщина? – засмеялась ослепительная хозяйка. – Чего ж вы от меня хотите?

– Я знаю! – встрял Ахтырцев. – Откровенного ответа на любой вопрос. Чтоб не вилять, в кошки-мышки не играть. И непременно с глазу на глаз.

– Зачем с глазу на глаз? – запротестовал капитан. – Всем будет любопытно послушать.

– Когда «всем», то откровенно не получится, – сверкнула глазами Бежецкая. – Ладно, поиграем в откровенность, будь по-вашему. Да только не побоится счастливец правду от меня услышать? Невкусной может получиться правда-то.

Граф насмешливо вставил, картавя на истинно парижский манер:

– J'en ai le frisson que d'y penser.[7] Ну её, правду, господа. Кому она нужна? Может, лучше сыграем в американскую рулетку? Как, не соблазняет?

– Ипполит, я, кажется, предупредила! – метнула в него молнию богиня. – Повторять не буду! Про то ни слова!

Ипполит немедленно умолк и даже руки вскинул – мол, нем как рыба.

А проворный капитан тем временем уж собирал в фуражку фанты. Эраст Петрович положил батистовый отцовский платок с монограммой П.Ф.

Тянуть поручили гладкому Антону Ивановичу.

Первым делом он достал из фуражки сигару, которую сам туда положил, и вкрадчиво спросил:

– Что сему фанту?

– От баранки дыру, – ответила отвернувшаяся к стене Клеопатра, и все кроме гладкого злорадно расхохотались.

– А сему? – безразлично извлёк Антон Иванович капитанов серебристый карандаш.

– Прошлогоднего снегу.

Далее последовали часы-медальон («от рыбы уши»), игральная карта («mes condoleances»[8]), фосфорные спички («правый глаз Кутузова»), янтарный мундштук («пустые хлопоты»), сторублёвая ассигнация («три раза ничего»), черепаховый гребешок («четыре раза ничего»), виноградина («шевелюру Ореста Кирилловича» – продолжительный смех в адрес абсолютно лысого господина с Владимиром в петлице), гвоздика («этому – никогда и ни за что»). В фуражке остались всего два фанта – платок Эраста Петровича и золотой перстень Ахтырцева. Когда в пальцах объявляющего искристо сверкнул перстень, студент весь подался вперёд, и Фандорин увидел, как на прыщавом лбу выступили капельки пота.

– Этому, что ли отдать? – протянула Амелия Казимировна, которой, видно прискучило развлекать публику. Ахтырцев приподнялся и, не веря своему счастью, сдёрнул с носа пенсне. – Да нет, пожалуй, не ему, а последнему, – закончила мучительница.

Все обернулись к Эрасту Петровичу, впервые приглядываясь к нему всерьёз. Он же последние несколько минут, по мере увеличения шансов, всё лихорадочнее обдумывал, как быть в случае удачи. Что ж, сомнения разрешились. Стало быть, судьба.

Тут, сорвавшись с места, к нему подбежал Ахтырцев, горячо зашептал:

– Уступите, умоляю. Вам что… вы здесь впервые, а у меня судьба… Продайте, в конце концов. Сколько? Хотите пятьсот, тысячу, а? Больше?

С удивительной для самого себя спокойной решительностью Эраст Петрович отстранил шепчущего, поднялся, подошёл к хозяйке и с поклоном спросил:

– Куда прикажете?

Она смотрела на Фандорина с весёлым любопытством. От этого взгляда в упор закружилась голова.

– Да вот хоть туда, в угол. А то боюсь я с вами, таким храбрым, уединяться-то.

Не обращая внимания на насмешливый хохот остальных, Эраст Петрович последовал за ней в дальний угол залы и опустился на диван с резной спинкой. Амалия Казимировна вложила пахитоску в серебряный мундштучок, прикурила от свечи и сладко затянулась.

– Ну, и сколько вам за меня Николай Степаныч предлагал? Я же знаю, что он вам нашёптывал.

– Тысячу рублей, – честно ответил Фандорин. – Предлагал и больше.

Агатовые глаза Клеопатры недобро блеснули:

– Ого, как ему не терпится. Вы что же, миллионщик?

– Нет, я небогат, – скромно произнёс Эраст Петрович. – Но торговать удачей почитаю низким.

Гостям надоело прислушиваться к их беседе – всё равно ничего не было слышно, – и они, разделившись на группки, завели какие-то свои разговоры, хоть каждый нет-нет да и посматривал в дальний угол.

А Клеопатра с откровенной насмешкой изучала своего временного повелителя.

– О чём желаете спросить?

Эраст Петрович колебался.

– Ответ будет честным?

– Честность – для честных, а в наших играх чести немного, – с едва уловимой горечью усмехнулась Бежецкая. – Но откровенность обещаю. Только не разочаруйте, глупостей не спрашивайте. Я вас за любопытный экземпляр держу.

И Фандорин очертя голову устремился в атаку:

– Что вам известно о смерти Петра Александровича Кокорина?

Хозяйка не испугалась, не вздрогнула, но Эрасту Петровичу показалось, будто глаза её на миг чуть сузились.

– А вам зачем?

– Это я после объясню. Сначала ответьте.

– Что ж, скажу. Кокорина убила одна очень жестокая дама. – Бежецкая на миг опустила густые чёрные ресницы и обожгла из-под них быстрым, как удар шпаги, взглядом. – А зовут эту даму «любовь».

– Любовь к вам? Ведь он бывал здесь?

– Бывал. А кроме меня тут, по-моему, влюбиться не в кого. Разве в Ореста Кирилловича. – Она засмеялась.

– И вам Кокорина совсем не жаль? – подивился такой чёрствости Фандорин.

Конец ознакомительного фрагмента