Имеющий уши, да услышит - Татьяна Юрьевна Степанова

Его голос звучал глухо и… отчаянно. А красивое лицо кривилось в гримасе.

– Не смей ее трогать! – Клер изо всех сил дернула шнурок ридикюля, оборвала его, сумка ее открылась.

Но в этот миг Гедимин, прорычав чудовищное ругательство, отшвырнул свою невесту в сторону, с силой ударив ее о ствол березы.

Девочка упала, задыхаясь от сильной боли.

Гедимин стремительно бросился на Клер, а она выхватила свой пистолет и, не целясь…

Выстрел!

На белой сорочке Гедимина, справа, красное…

Фонтан крови ударил вверх!

Гедимин как подкошенный рухнул в траву, зажимая рану рукой и хрипя.

Клер обеими руками удерживала свой пистолет, прикидывая, сколько пуль в нем – она забыла. Однако была готова выстрелить снова.

Гедимин сделал усилие и приподнялся на одной руке, он смотрел на Клер, кровь текла сквозь его пальцы, марая белую сорочку и траву.

– Что ты наделала, сука английская?! Ты убила меня! Я умираю, – шипел он по-русски, его красивое лицо исказила боль.

– Ты не умереть. – Клер отвечала ему тоже по-русски, целясь в него, стараясь, чтобы и голос ее от великого волнения, и руки не дрожали. – Рана – грудь, не сердце. Ты сказать мне все сейчас. Правду. Я тебя перевязать и везти к лекарь. Ты не умирать. Правда – обмен твоя жизнь. Говорить французски – я понимать лучше, а девочка слышать, свидетель.

– Какая тебе правда нужна? – выкрикнул Гедимин по-французски.

– Почему ты насиловал, нападал, убивал? Ты же редкий красавец, любая женщина и так была бы рада принадлежать тебе! Или скажешь, Темный из могилы тебе приказал, ты слышал его голос?

– В моем случае Темный – это сифилис! Последний его рубеж! – выкрикнул Гедимин. – Когда я был еще юнцом, он заразил меня им. Заставлял меня пить вино из одного с ним бокала. Спаивал меня, мальчишку! Я сам не знаю, в какой момент я заразился, но это случилось. И вся жизнь моя пошла под откос. И сейчас никаких баб для меня уже нет и быть не может. Если бы только они увидели, что я представляю сейчас, каким я стал… То никто, никто, понимаешь? Никогда уже! От меня бы все шарахались в постели, но я не Карсавин, не Темный, тот сифилитик вообще не мог ничего, был не мужик, а я… я все еще могу и хочу… Да ты и сама, сука, убедилась там, у беседки, когда я… Нам помешали, иначе ты бы стала моей, как были полностью моими все те тупые коровы! Я дарил им наслаждение, я их брал, я заставлял их кричать в экстазе… Когда на меня накатывало… я как замок замыкался на ключ… Это был уже не я… Я так хотел… боже, как же я хотел, как я жаждал обладать, любить… Любить, понимаешь ты это?!

– Нет! Такой любви нет и быть не может!

– Такая любовь есть. Темный знал все о ней – о такой любви. И ты бы узнала… если бы осталась у беседки со мной, если бы нам не помешали… Я, когда тебя увидел на том вечере у рояля… я сразу тебя возжелал… А ты, дрянь… ты убила меня! О, как же мне больно! В грудь словно кол забили!

Он царапал траву, выл, как зверь, а кровь все текла. Он слабел прямо на глазах.

– А как же твой будущий брак с ней? – Клер кивнула на перепуганную Лолиту, которая успела уже немного оправиться от удара, сидела в траве и внимательно слушала, пристально наблюдая за ними.

– Это была целиком идея сначала отца, а потом брата. Брат Павел мечтал устроить мою жизнь, сделать меня богатым и счастливым… Он всегда хотел мне добра… Но через три года, когда маленькая богатая испанская дрянь подрастет, я превращусь уже в полного сифилитика, в развалину, в урода! Если сейчас мои язвы и гной видны, лишь когда я разденусь, то к ее брачному возрасту я весь покроюсь паршой, как Поль… Только это будет в сто раз хуже, страшнее. Я стану как прокаженный. Слышишь ты, оса? – Он обратился к Лолите. – Я бы никогда на тебе не женился! Думаешь, я не понимаю, чего ты от меня хотела уже сейчас, будучи маленькой развратной соплячкой-шпионкой? Может быть, я бы и развлекся с тобой… Но мужем твоим в церкви я бы не стал никогда.

– Ты хотел меня убить сейчас? За то, что я застала тебя с другой? – тоненьким детским голоском, но совсем как взрослая женщина спросила Лолита, поднимаясь на ноги.

И только тут Клер вспомнила о жертве! В горячке она даже не взглянула на несчастную изнасилованную.

Пятясь к кустам, держа Гедимина на прицеле, она посмотрела на ту, что лежала в траве. Женщина была жива! Она перевернулась на бок и дергала свои юбки, стараясь закрыть ноги, ее волосы, заплетенные в косу, уложенную короной на голове, были все в земле, платок сбился, платье разорвано.

– Как вы? – спросила Клер по-русски. – Вы ничего не бояться… Сказать мне – кто вы есть?

– Я… господи всемилостивый, стыд-то какой… я попадья! Жена священника церкви здешней Успения… Я от сестры из Заречья возвращалась, решила крюк срезать через этот лес по дороге… Шла, а меня как что-то вдруг толкнет сзади в спину, за волосы он меня и в чащу поволок, как зверь дикий… Снасильничал… Вы, барышня, не здешняя? Вы ради христа только никому не говорите, барышня! Стыд-то какой! – Попадья лихорадочно шептала все это, шаря по своей одежде, поправляя юбки, платок.

– Вы встать? Пытаться!

– Не могу встать, ноги не держат…

– Ты на нее напал в лесу, когда ехал за священником для отца. – Клер глянула на Гедимина. – Твой отец умер, а ты… Ты безумный! Сумасшедший! Ты насиловал женщин в округе! А Темный? Ты нападал в его маске – такой же, что у него в гробу! Но что случилось с ним самим тринадцать лет назад?

– Я его убил. Это я его убил, слышишь ты, английская сука! – Гедимин вскинул голову, синие глаза его сверкнули.

– Но ты был юнцом! Я не верю тебе!

– А ты поверь. Англичанка… что ты знаешь о нас, о нашей жизни здесь? О наших муках и слезах? О том, что я видел здесь с детства? Мой брат Поль пытался меня защищать, но что он мог? Он не выдержал всего этого, он сбежал на войну с Бонапартом тогда! Считал, если погибнет в бою, так будет лучше, чем… А меня мой родной отец посадил в подвал, чтобы и я