Катерина Врублевская - Дело о пропавшем талисмане

Лакей отошел, а она повернулась к беседующим гостям и громко произнесла:

— Прошу к столу, господа!

Ко мне приблизился Мамонов:

— Позвольте предложить вам руку, г-жа Авилова.

За столом мне досталось место рядом с незнакомым молодым человеком, одетым в серый сюртук и черный галстук. В его внешности было что-то байроническое: кудри, зачесанные на виски, капризный изгиб губ. Он коротко представился «Иннокентий Мефодьевич Карпухин. Я племянник Сергея Васильевича» и тут же отвернулся. Пурикордов сидел слева от меня, и я облегченно вздохнула: будет хоть с кем-то перемолвиться словом — разговаривать с надменным «Чайльд-Гарольдом» мне что-то не хотелось.

Подошел, извинившись, Сергей Васильевич Иловайский, высокий, представительный мужчина с холеной бородой и бакенбардами. Костюм по моде начала века, кафтан в талию и белые панталоны, безукоризненно очерчивал его фигуру. Холеные пальцы украшал массивный перстень с печаткой. Он поцеловал Марину и сел рядом с ней. Два места напротив них оставались свободными.

— Ну, что ж, начнем, пожалуй!

Этого момента ждали все присутствующие за столом. Пурикордов поднялся с места и постучал ложечкой о край бокала.

— Дамы и господа! Прошу внимания! Позвольте мне сказать от всего сердца те слова, что рвутся из души, — и, повернувшись к Иловайским, сидевшим во главе стола, произнес:

Не мастер я слова плести,Подвластны мне лишь скрипки звуки,Я обреку себя на мукиКоль не сумею донестиИ свой восторг, и восхищенье,В сей очень редкий день рожденья.Прими, Марина, мой сонет!Желаю жизни сотню лет,И красоты, и вдохновенья,Любви, здоровья, наслажденья,Ведь ты отмечена судьбой,Пребудет счастие с тобой!

— Браво! Браво! — захлопали гости. Польщенный Пурикордов раскланялся и сел на свое место. Зазвенели бокалы и я отметила про себя, что шампанское у Иловайских отменного качества.

— Вы сами сочинили? — спросила я на ухо скрипача. — Очень мило!..

— Бросьте, дорогая Аполлинария Лазаревна, — усмехнулся он. — Стишок этот я взял из «Письмовника на все случаи жизни». Мне не под силу двух строк срифмовать. Изменил Алину на Марину, вот и все искусство. Попробуйте лучше вот это фрикасе из утки с грецкими орехами. Чудесно, доложу я вам.

Да и все остальное было не хуже. На столе, между пирожками с раковым фаршем и выпускными яйцами в раковинах стояли супницы кузнецовского фарфора, в которых зеленел суп из шпината, подернутый золотистым жирком. Воронов, сидевший напротив, налегал на телятину и паштет из рябчиков, а его жена уткнулась в тарелку и щипала крылышко перепелки.

— Разрешите за вами поухаживать, г-жа Авилова, — вдруг обратил на меня внимание Карпухин. — Рекомендую вот эту кабанью ногу, фаршированную каштанами. Здешний повар готовит ее мастерски — не раз пробовал. Прежде чем забить, кабана откармливают желудями с кулак величиной. Деревенские мальчишки собирают по окрестным лесам и приносят на скотный двор.

— Спасибо, Иннокентий Мефодьевич, обязательно отведаю.

— А вас не спрашивали при приезде, какое вино вы предпочитаете? — спросил он. — Здесь так принято. У дядюшки великолепный винный погреб.

— Он достался ему вместе с особняком? — спросила я. — мне известно, как трудно собрать хорошую коллекцию. Мой отец, адвокат Рамзин, научил меня ценить тонкие вина, и я уже отдала должное шампанскому. Чудесный вкус!

— Сергей Васильевич сам собирал, бутылка к бутылке, — в голосе Карпухина послышалась нескрываемая гордость. — Посмотрите, какой выбор вин на столе.

Действительно, выбрать было нелегко. Иловайский с размахом приказал выставить на стол все, чем богаты его запасы: мадера в пузатых бутылках, марсала, шато д` икем, холодное токайское самого высшего сорта.

— Дядюшка пьет вот только это вино, «Херес-Массандру», — показал мне бутылку Карпухин. — В прошлом году купил партию в Ливадии, у Сербуленко. Вам говорит о чем-нибудь эта фамилия? О! Это великий винодел, по словам Сергея Васильевича! Из крестьян, между прочим. По мне, так оно несколько сладковато, я предпочитаю хорошую водку, но дядюшка в восторге. В будущем году снова в Крым поедет закупать. Говорит, раз царь эти вина пьет, то и ему они по вкусу. Монархист…

В голосе Карпухина прозвучало неодобрение, но я не стала обращать внимания. Зато племянника услышал Сергей Васильевич:

— Кеша, скажи мне, гостям понравился винный подвал? Ты предлагал дегустировать?

— Да, дядюшка, всем очень понравилось, — наклоняясь ко мне, прошептал: «Так понравилось, что когда мы ушли из подвала, то не досчитались Гиперборейского, он решил остаться там жить. Так Перлова пошла и вытащила его за шиворот. Решительная дамочка!»

Постепенно гости оживились, разговоры стали громче, трюфели, огарнированные жареными мозгами в сухарях, сменились цельной форелью в белом соусе. Иловайский с Вороновым пустились в пространные рассуждения о древесине и производстве бумаги, о дешевых перевозках по железной дороге и акцизных тарифах. Слушать их было неинтересно, но они не обращали на общество за столом никакого внимания.

Пурикордов отвернулся от меня и занялся певицей, Воронова так и сидела молча, только теперь она смотрела перед собой, уставившись в некую точку позади меня. Я почувствовала себя неуютно: ем я мало и уже вполне насытилась, а поговорить было не с кем.

— Не забудьте, Алексей Юрьевич, — раздался звонкий голос Марины, — после того, как Онегин вас убивает, вы не падаете, как рогожный куль, а аккуратно ложитесь. Не то вы мне всю мизансцену испортите. И к огням рампы близко не подходите. Не то упадете и обожжетесь.

— О, моя повелительница Марина Викторовна! — пылко отвечал ей Мамонов, — Ради вас я готов, как Джордано Бруно, войти на костер из огней рампы и там петь «Куда, куда вы удалились?…»

— Прекратите паясничать, г-н Мамонов! — нахмурилась моя подруга, и золотой обруч на ее лбу сполз до переносицы. — Я впервые выступаю в роли театрального постановщика, а вы путаете мне все карты, вместо того чтобы помогать и исполнять все мои указания!..

— Слушаю и повинуюсь, — ответил молодой человек и так наклонился, что чуть не угодил носом в тарелку.

От охватившей скуки мне захотелось поучаствовать в разговоре.

— А кто будет играть Ольгу? — спросила я, и после моего вопроса в воздухе повисла напряженная пауза. Почувствовав, что сказала что-то не то, я попыталась исправить положение: — Если нужно, я сыграю, туалет на мне подходящий. Только скажите, с какой сцены начать.

— Замечательно! — наконец, отреагировала Марина, но ее оживление выглядело неестественным, каким-то наигранным. — Я тебе писала в письме, что Татьяна — это моя роль. Впрочем, Ольгу сыграть нетрудно — будешь смеяться и махать веером. Согласна?

Не успела я кивнуть, как неожиданно в столовую вошла девушка и направилась к Иловайскому. Гладкие русые волосы были заплетены в косу и уложены на затылке. Я не увидела цвета ее глаз, так как они были опущены. Она куталась в пуховый платок, накинутый на платье светло-голубого цвета, украшенного по подолу вышитыми фиалками. Ее поддерживала под локоть пожилая дама в чепце с оборками.

— А вот и доченька моя, Олюшка, — протянул к ней руки Иловайский. — Подойди, сядь рядом со мной. Давай я тебе налью капельку токайского. Оно сладкое, как мед, и очень полезное. Будешь?

Девушка присела, так и не поднимая глаз. Дама в чепце прошла к другому концу стола и устроилась рядом с Гиперборейским.

— Ну что, Аристарх Егорович, — громко произнес Иловайский, продолжая прерванный приходом девушки разговор с Вороновым, — дашь мне бумагу по хорошей цене? Или к другим заводчикам обращаться, посговорчивей? Или ты забыл: у меня большие связи на железной дороге, перевезут тебе товар по самому низкому тарифу, если со мной в долю войдешь. И лес, и бумагу — всё, что пожелаешь! Про телушку, что за морем, помнишь? Как бы не прогадать!..

— А чего ж не дать, ежели на хорошее дело, да с прибылью, — степенно ответил Воронов. — Наше дело торговое, вложил капитал, покрутил его хорошенько, получил обратно, да приварок к нему.

— Да вы, милейший Аристарх Егорович, — засмеялся Карпухин, — Адама Смита на досуге почитываете. Так совсем экономом заделаетесь!

— Это вам, молодой человек, по роли вашей театральной положено его читать, да Гомера с Феокритом бранить, а мы сызмальства привычные к такому образу мыслей, безо всякого Смита.

Мы с Карпухиным переглянулись — не прост старик, как кажется, и я поинтересовалась у Иловайского:

— Сергей Васильевич, и давно вы интересуетесь железной дорогой?

— Ох, давно, — засмеялся он, вытирая салфеткой пышные усы. — С младых ногтей тянуло. Помню еще те времена, когда крестьяне, на паровоз глядя, крестились и называли его бесовским вымыслом, вслед плевались. Публика по чугунке ездить боялась, особенно по мосту через Волхов, а искры из паровозной трубы жгли им лицо и одежду.