Далия Трускиновская - Кот и крысы

Ознакомительный фрагмент

Спальня старой княжны была переполнена. Войдя, Левушка первым делом споткнулся о протянутые босые ноги и услышал звонкий лай. Опираясь спиной о комод, у самых дверей сидели две пожилые богомолки. Дальше - еще страшнее, девки, бабы и старухи плотно сидели на полу, не оставляя прохода к огромной кровати под балдахином, и говорили довольно громко. Три моськи, две - белые и лохматые, третья - вроде мопса, скакали по бабьим коленям, но слишком не приближались - нападали издали.

Женщина, что привела Левушку с Федькой в эту спальню, закричала, перекрывая лай, так, как кричат девки-ягодницы в дремучем лесу, только что рук ко рту не поднесла:

– Матушка-барыня, от полицмейстера приехали! Господин Тучков, что через Квашниных-ершей с вами в родстве! Пущать?

Левушка, стоя в дверях, вытянул шею, но и с высоты своего роста не смог разглядеть здешнюю хозяйку - на ее постели сидели какие-то дамы в пышных вздыбленных платьях. Только и маячило, что чепец-дормез, увенчанный посередке ленточной розеткой неизъяснимого цвета - петиметры и щеголихи давали таким цветам свои названия, но Левушке за служебными делами не всегда удавалось уследить за ежедневно меняющейся модой.

Из-под края мехового одеяла, это среди лета-то, явилась рука в кружевных воланах, сделала вот этак - пущать!

Следовало раскланяться, но проделывать правильный придворный поклон с риском для жизни Левушка не желал. Да и что за поклоны в дверях?

– Нельзя ли всех этих особ попросить вон? - обратился он к женщине, которая привела его сюда, как видно - доверенному лицу старой княжны, однако сама не двигалась с места.

– Нешто они тебе, батюшка, мешают?

Тут Левушка безмолвно пожелал чертей любимому другу, пославшему его в это бестолковое бабье царство. И вслух попытался объяснить, что разговор со старой княжной должен происходить наедине.

– Как же наедине, когда она - девица?!.

Левушка растерялся. Видать, забота о нравственности в этом московском доме была на недосягаемой высоте. Неудивительно, что воспитанница сбежала.

Не растерялся Федька.

– Она - девица, а мы - полицейские, - попросту сказал он. - Ну-ка, тетенька, пусти.

Он вошел в спальню и тряхнул сидящую богомолку за плечо.

– Ну-ка, освободи местечко, матушка!

Та дернулось под рукой, но пальцы были цепкие.

– Давай, вставай, нечего тут рассиживаться, - еще довольно ласково попросил Федька.

– Архаровец!

– Архаровец, - подтвердил он. - Ну, живо, живо, живо! Девки, выметайтесь!

– Ты чего там творишь? - раздался недовольный голос старой княжны. - Ты моих девок не трогай!

Богомолки встали, и в спальню смог войти ободренный Федькиной отвагой Левушка.

– Вашим девкам, сударыня, при важном разговоре делать нечего! - так же громко отвечал он. - Велите им в людскую убираться!

С великими препирательствами удалось выгнать из спальни ни много ни мало, а восемнадцать особ женского полу, не считая мосек. Оставались две родственницы-гостьи - но про этих княжна и слышать не желала. Оставила также молодого доктора приятной наружности - всякая дама в годах была бы рада, когда такой любезный круглощекий кавалер, благоухающий французской пудрой «марешаль», подает пилюльки, по утрам выслушивает судьбоносные сны, а по вечерам - как проведен день.

Левушке поставили стул в двух шагах от постели.

Княжну приподняли и обтыкали подушками, как если бы она, помирая, вовсе лишилась сил, но Левушка видел, что до смерти тут далеко, а просто охота переживать за воспитанницу со всеми удобствами. А по тому, как мощно помирающая княжна отодвинула сидевшую на одеяле, раскинув юбки, родственницу, Левушка понял - ей бы на театре играть, в пиесах господина де Мольера, которые уже в немалом количестве переведены на русский.

– Когда и каким образом пропала означенная девица? - стараясь подражать архаровскому спокойствию, осведомился он.

– Каким образом? Сами который уж день понять не можем!

Оказалось - из горенки своей в окно Варвара выбраться не могла - окно было изнутри закрыто. В парадные двери выйти не могла - изнутри закрыты, да и всю ночь в сенях кто-то обретается. Через службы уйти не могла - на заднем дворе ночью псов спускают, да и ворота заперты. Остается - улетела на помеле…

– Сие значит, что среди дворни у нее есть пособник. Он ее выпустил и двери за ней запер.

– Такого пособника выпороть бы не худо, - тихо сказал молодой доктор. - Но сперва сыскать и доказать.

Они обменялись взглядами, и Левушка понял - именно с этим человеком стоит потолковать, а не со старой девушкой, которая чуть что - за сердце хватается и спасительных декохтов требует.

Пока он домогался, какие носильные вещи пропали вместе с Варварой, да не взяла ли она с собой деньги и драгоценности, Федька забрался в людскую.

– Ну, архаровец, и что же? - держал он речь перед дворней. - Нас понапрасну порочат.

Он далее толковал о том, что за внешними безобразиями, зуботычинами и выбитыми окнами, народ не видит основного, толковал и видел - не верят!

Да и ту же «Ленивку» вспомнить - кто теперь поверит, что три архаровца просто-напросто хотели тихонько завершить день ужином и скромной выпивкой? И завершили бы, никто - ни Тимофей, ни Клаварош, ни сам Федька! - не имел намерения буянить и бить посуду! Они вообще люди мирные, не случись там этого дурака Вельяминова - расплатились бы и ушли. А так - говорят, большую, на шесть задниц, скамью разломали. Невозможно такую скамью человеку без топора разломать, нет такого способа, а теперь на архаровцев ее вешают…

Все-таки сердца умягчились, кое-что ему про воспитанницу Варвару поведали, а тут и Левушка за ним прислал - собираемся, уезжаем.

Левушка был сильно недоволен.

– Я бы таких дур порол! - пожаловался уже возле кареты. - Сидят, слушают, а потом та, в накидке, говорит этак жеманненько: тебе бы, сударь, говорит, в полку служить, а ты вон в какой должности, стыдно! Я было брякнул - Преображенского полка поручик Тучков к вашим услугам, сударыня! То-то бы рот разинула! Им, московским дурам, хоть без ноги, хоть без башки, лишь бы гвардейского полка!

– И что же? - осторожно спросил Федька.

– А ничего! Я ей так ответил: должен же, сударыня, кто-то и ваших беглых родственниц ловить. В другой раз с архаровскими комиссиями в преображенском мундире поеду. Чтоб с порога зауважали!

Они сели в архаровскую карету, но трогать Левушка пока не велел и дверцу оставил открытой.

– Кое-чем все-таки разжился, - он добыл из кармана некий овальный предмет на длинной ленточке. - Год назад немцу портрет заказывали. Вон она, Варвара…

Федька уставился на миниатюру, приоткрыв рот.

На него из глубокого полумрака смотрело девичье лицо, чуть оживленное модной полуулыбкой - одними уголками сомкнутых розовых губ. И скатывалась на грудь большая трубчатая прядь пушистых темных волос.

Нежностью от него веяло неизъяснимой. Румянец - никакой краской такого не наведешь, свой, живой, прозрачно-неустойчивый, как отсвет на фарфоровой белизне… и не захочешь, а заглядишься…

– Вот и я тоже, - признался Левушка. - Ведь красавица! Редкая красавица! Такой при дворе место, фрейлиной быть, а ее в Москве держат.

Федька отрешенно покивал.

У нее были печальные черные глаза, глядевшие не прямо, а вниз, хотя были распахнуты, как полагается. И волосы, высоко поднятые, совсем просто уложены, и нет четкой границы между мраком и этими пушистыми волосами…

– Врут… - севшим голосом сказал Федька. - Немцы так не рисуют.

– А ты почем знаешь?

– Видел. У них все гладенько и розовое.

Левушка забрал миниатюру и старательно в нее вгляделся.

– Ну, вот тебе розовое - платье…

Он задумчиво покачал портрет на шелковой ленточке и вдруг надел себе на шею.

– Не потерять бы, - объяснил.

Федька безмолвно согласился. Ну да - не простому полицейскому, бывшему мортусу, а до того - будущему каторжнику, таскать на груди под мундиром такие портреты, кишка тонка…

Из-за угла выбежала босая девчонка, проскочила карету, добежала до другого угла и, озадаченная вернулась. Встала перед Левушкой с Федькой.

– Вы, что ли, архаровцы? - спросила дерзко.

– Я ее удавлю, - тихо сказал Левушка.

– А что, не похожи? - полюбопытствовал Федька.

Девчонка оглядела изящно одетого Левушку.

– Не-е, не похожи. Мне господин Ремизов велели архаровцам, что у дверей ждут, передать, - она показала зажатый в ладошке сложенный листок. - Ушли, не дождались…

И она побежала обратно - туда, где за углом были, надо думать, ворота заднего двора. Федька, сообразив, выскочил, догнал и без лишней учтивости отнял записку.

– Не обманул доктор, - сказал, прочитав, Левушка. - Просил вечером жаловать к нему в гости, в дом Флейшмана, что в Колымажной.

– И все?

– А чего еще? Коли бы записку перехватили, то не к чему даже придраться - ни, к кому адресовано, написал, ни подписи своей не поставил.

– Больно умен.

– Так доктор же.