Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

– Под дверь просовывали и в окошко выбрасывали. Дядь Леш, так нельзя с детьми обращаться! Куда комсомольская ячейка, деткомиссия и учком смотрят?

– Но он же не беспризорник. У него семья.

– Нет у него никого! Я говорю! А вы меня не слышите, – исступленно вскричала Майка. – Он уже так ослаб, что к двери не подходил. Я думала, он умер!

Все это время, пока отец находился с Асей в больнице и бегал по каким-то своим взрослым делам, Майка пыталась пробраться в пустую квартиру Коли, чтобы отпереть шпилькой дверь в кухню. Его дядя приходил раз через три дня и давал ему лишь стакан воды и ломоть хлеба. Но стакан воды и кусок черствого хлеба недельной давности в день – это невозможная в наши советские дни жестокость, считала Майка. Почему он так поступал? И почему Коля упорно называл его отцом? Это она обдумать не успела, потому что вся ее голова была занята только одним – как попасть в квартиру. Большая дубовая входная дверь запиралась на сложный замок, такой она открывать не умела, да и поначалу боялась поцарапать, испортить полировку и красивую резьбу. А потом, когда Коля не отзывался и перестал показываться в окне, она основательно исцарапала дерево вокруг замочной скважины, уже и со злости, но замок не поддался.

Пришлось идти к соседям, живущим над Колей, чтобы просить разрешения спуститься по веревке из их окон в квартиру пленника – у него оставалась открытая фрамуга. Но загвоздка состояла в том, что над Колей жил Мишка Цингер, а он до сих пор не простил однокласснику его поступок, а из-за того, что Майка продолжала дружить с таким отпетым негодяем, гордый венгр и на нее обиделся. Всегда, проходя мимо девочки, отворачивался, на приветствие не отвечал. Она уже поднималась к ним, звонила в дверь, хотела рассказать, что Коля тоже жертва, да еще и кого – настоящего атамана, но юноша ее не впускал и своим братьям и сестрам строго-настрого запретил отворять ей дверь. Майка билась в нее по нескольку раз в день, пока однажды не открыла мать Миши. Окруженная кучей черноволосых лохматых мальчиков и девочек мал мала меньше, как какая-то лесная колдунья, она строго посмотрела на Майку.

– Ну что тебе нужно? Чего шумишь?

И Майка, впервые в жизни чуть не ударившись в слезы, принялась рассказывать про несчастного пленника из квартиры снизу, про то, как жестоко с ним обращается его дядя после смерти отца, желая наказать за то, чего он не совершал. Мать Мишки недоверчиво смотрела на нее, слушала, обстоятельно вытирая руки о цветастый фартук. Майка задыхалась от поспешности, стараясь высказать все, пока перед ней не захлопнется дверь.

Тут за спиной тети Белы показался сам Мишка, сказал матери что-то на мадьярском и повернулся к Майке.

– Что за атаман, о котором ты говоришь? – спросил он с интересом, которого ранее не выказывал.

– Атаман Степнов. Он в Москве и каким-то образом терроризирует семью Коли. Это он на него плохо влиял, понимаешь? Кисель был его пособником.

– И что? – Мишка почесал голову и скривился – у него до сих пор постреливал затылок, заживало долго.

– А теперь Коля в квартире один и его дядя – прокурор – в воспитательных целях мучает его голодом.

– За то, что отца застрелил? – Мишка был непреклонен.

– Он его не убивал. Коля ведь сознался уже, что наврал.

– А зачем наврал? Он же – пионер.

– Когда тебе смертью грозят, будь ты пионером, тысячу раз подумаешь и жизнь выберешь, – не выдержала Майка. – Все это пионерство яйца выеденного не стоит, если оно не будет стоять на справедливости. Вот так вот! А ты, – она ткнула его пальцем, да так больно, что Мишка отскочил. – Чего ломаешься, как девчонка! Неужели с первого раза нельзя было понять, что Коля ни в жизнь тебя бы и пальцем не тронул, если бы не обстоятельства.

Миша посторонился, стараясь не глядеть на мать, которая уже готовилась вступиться за Майку.

– Ладно, идем, посмотрим, что можно сделать, – сказал Мишка. – Комната, где спят маленькие у нас, – как раз над его гостиной. У него форточка открыта?

– Да, – Майка проскочила в переднюю, стянула на ходу за пятки ботики, сбросила сумку и пальто на пол и исчезла в дверях комнаты. Она быстро сориентировалась, поняв, какое окно совпадает с тем Колиным, у которого осталась открытая фрамуга. Забралась на подоконник и, смешно прижавшись к стеклу, расплющив о него нос, глянула вниз. Заходящее солнце косо светило в комнату, делая окна фасада матовыми, непрозрачными, почти черными.

– Ого, высоковато. А простыни у вас найдутся?

– А ты сама спустишься? – Мишка тоже, прижавшись лбом к стеклу, пристреливался взглядом.

– За кого ты меня принимаешь? Конечно, сама! – она бросила на худого и нескладного юношу оценивающий взгляд. – У тебя еще сотрясение не прошло. Так что и не мечтай.

– Да, но ведь это очень опасно, Майя, – подошла к окну и мать Мишки.

– Нет, теть Бела, не опасно, если все сделать математически точно. Подоконники не скользкие. Хорошо, дождя нет. Так что надо прямо сейчас и действовать.

Женщина смотрела на Майку с недоверием, сузив глаза.

– Ох, и влетит мне потом от твоей мачехи, если я позволю из моих окон к соседу лазать.

– От Аси-то? – дернула бровью Майка. – От нее уж точно не влетит. Она добрая да к тому же сейчас в больнице лежит. Так что не вижу препятствий.

Тетя Бела пожала плечами и стала снимать простыни с детских кроваток, под нос бормоча, что делает это, только чтобы не дать Коле умереть с голоду. Сбросила их у окна, отправилась в другую комнату. И Майка с Мишкой сели за дело – связывали простыни концами, затягивая тугие узлы. Мать его принесла еще партию, некоторые были новыми, хранимыми дочерям в приданое. В общем, ушло простыней довольно много – почти все, что были в квартире, придется младшим братьям и сестренкам Мишки поспать денек на голых матрасах. Один конец длинной веревки Майка привязала к железной кровати, на которую сверху уселся сам Мишка, чтобы та не покатилась по полу и не вылетела вслед за Майкой в окно.

– Когда я залезу внутрь – дерну веревку, ты ее отвяжи, – давала она указания. – Я ее сразу втяну за собой, потому что неизвестно, сколько там пробуду. Может, Коля умирает и его надо возвращать к жизни. Такие вещи обычно затягиваются, сам знаешь, – она деловито почесала за ухом. – Нехорошо, если из ваших окон будет свисать