Еремей Парнов - Мальтийский жезл

Доступный и снисходительный, Протасов привык видеть вокруг заискивающие улыбки и считал себя всеобщим благодетелем.

И несмотря на то что через его руки прошли сотни и сотни тысяч в сущности краденых денег, он вполне искренно относил себя к числу честных тружеников, к людям благонамеренным и достойным. Он научился вести себя так, что месяцами не вспоминал о действительном происхождении исправно прибывающих казначейских билетовг Единственное, что заботило его в этой связи, была извечная проблема размещения капитала.

Начав было скупать картины, он вскоре поостыл, так как ничего в живописи не смыслил, да и свободных стен в квартире для подобного предприятия явно недоставало. К тому же признанные шедевры появлялись в продаже достаточно редко, а в перспективность доморощенных авангардистов Протасов не верил. Платить же четырехзначные суммы за надпись «неизвестный художник» он побаивался. Не лучше обстояли и его упражнения со старинными часами и бронзой. Наполнив дом позолоченными уродцами в стиле «второго рококо», Вячеслав Кузьмич признал свое поражение и на этом фронте.

Даже для того, чтобы только суметь увидеть стоящую вещицу, требовался особый талант. По крайней мере, знания. Ни супруга Протасова Мария Васильевна, ни он сам, ни его новая пассия — Альбина, которую он именовал не иначе как «подруга», этим свойством никак не обладали. Все, сколько ни дай, Альбина могла выбросить на цветные камни. При этом ничего в них не смыслила. С ума сходила по фианитам и авантюрину, который называла почему-то «коварство и любовь», и, уж конечно, не могла отличить природный самоцвет от выращенного. Нет, кто-кто, а одноклеточная Альбинка была ему не помощница.

Оставалось испробовать себя на букинистическом фронте. Особой мудрости, как почему-то казалось Вячеславу Кузьмичу, это дело не требовало. Уважая во всем основательность, он приобрел четыре застекленных полированных шкафа, купил недоступные простому любителю ценники и горячо взялся за дело. Вскоре новоявленного библиофила знали чуть ли не во всех букинистических магазинах Москвы. Протасов предпочитал брать что подороже. Ему безумно импонировали толстые дореволюционные тома с золотым обрезом, благородно потертая кожа и узорное тиснение. Хватая все, что попадалось под руки, он обзавелся помпезными собраниями Пушкина, Байрона, Шиллера, торжественно водрузил на полки Элизе Реклю, «Мужчину и женщину», «Всемирную историю», «Живописную Россию».

Это было не столь уж и глупо, хотя подлинные редкости, конечно же, прошли мимо его совершенно дилетантского ока: первые выпуски «Евгения Онегина», сборники «Стрелец», раскрашенная вручную «Маркиза», скорпионовское издание Сведенборга. Войдя во вкус, Вячеслав Кузьмич вскоре решился расширить ассортимент закупок и стал, невзирая на иностранные названия (языками он не владел), чохом приобретать альбомы по искусству. Это дело понравилось ему даже пуще прежнего. Книги хоть и стоили соответствующе — триста, а то и четыреста рублей, зато выглядели как новенькие. С ними промаха никак не предвиделось. Сверкая глянцем суперов, пахучие и гладкие, словно пачки ассигнаций, они ласкали глаз завидным товарным видом.

На этой стадии своего усовершенствования директор гастрономического оазиса даже не подозревал, что существуют издания, стоимость которых превосходит самые смелые устремления. И не мудрено. В закупочных ценниках они не упоминались, а на прилавках если и возникали, то, по-видимому, не чаще, чем раз в десять лет. Таким образом, Протасов хоть и сумел обзавестись в рекордно короткие сроки роскошной, невзирая на некоторую односторонность, библиотекой, но главной проблемы никак не решил. К моменту ареста в его тайниках хранилось еще столько хрустящих вещественных доказательств, что ни на какое снисхождение суда рассчитывать не приходилось. Если, конечно, ОБХСС сумеет эти доказательства отыскать.

Обыск и вся обстановка ареста произвели на Вячеслава Кузьмича удручающее впечатление.

У следствия были все основания подозревать, что директор гастронома захочет кое-что припрятать у своей «подруги». В шкатулке, где Альбина хранила всевозможные браслеты и кольца, была найдена гемма, похожая на солитовскую, подробно описанную в ориентировке. На вопрос следователя, каким путем к ней попала столь необычная вещица, она назвала некоего Алексея, с которым познакомилась в конце лета. Знакомство завязалось на веселой пирушке, которую Протасов устроил по случаю постройки садового домика в товариществе «Столичный композитор». В том, что по сути совершенно посторонний человек мог сделать ей такой подарок, сама Альбина не находила ничего странного, но не захотела дать об Алексее более подробные сведения. Поскольку ожидаемого тайника с деньгами не обнаружилось, а других претензий к Альбине у ОБХСС не было, ее оставили в покое.

На другой день гемма вместе с протоколом об изъятии уже лежала у Люсина в сейфе.

— Я пригласил вас для очень серьезного разговора, Альбина Викторовна. Надеюсь, вы не откажетесь нам помочь? — начал Владимир Константинович, исподволь разглядывая сидевшую перед ним женщину. Ее смуглое, тонко очерченное личико олицетворяло полнейшую безмятежность. Лишь бисеринки пота на лбу и чуточку оттененной пушком верхней губе свидетельствовали о некотором напряжении.

— Пожалуйста. — Она поправила затейливую прическу.

— Вот и превосходно! — приветливо улыбнулся Люсин и энергично потер руки. Он и в самом деле находился в приподнятом настроении. И не только потому, что в деле, которое рисовалось абсолютно безнадежным, неожиданно обозначился перспективный след. — Меня, Альбина Викторовна, интересует все, что связано с этим камешком. — Лучась доброжелательностью, он убрал бумажную салфетку, скрывавшую гемму. — Узнаете, надеюсь?

— Конечно, — Альбина закинула ногу на ногу. — Все, что могла, я уже рассказала товарищам, которые… которые у меня были.

— У нас несколько разные задачи, у товарищей и у меня, так что не сочтите за труд повторить.

— Как вам будет угодно. — Альбина с видом оскорбленной добродетели вскинула голову. — Вас, конечно, интересуют интимные подробности?

— Все без исключения, вплоть до самых мельчайших!

— Не знаю даже, с чего начать… Может, уточните?

— Можно и так, если вам больше нравится. — Люсин привстал, чтобы захлопнуть форточку, откуда била морозная тугая струя. — Начнем с пикничка. Кстати, какого числа это было?

— Двадцать шестого августа. Я этот день очень даже хорошо запомнила.

— Почему, не скажете?

— С самого утра голова разболелась. Я вообще и ехать сперва не хотела, но Протасов уговорил.

— Перечислите, пожалуйста, всех, кто был с вами.

— Ну, Зуйков Геннадий Андреевич, который, значит, строил, еще районный архитектор Петров, потом шабашники, конечно, двое их было… И все, и больше, кажется, никого… Ах нет, еще композитор зашел, Витя Фролов.

— А этот ваш Алексей?

— Так ему и приезжать не надо было! — Альбина удивленно заморгала жирно подмазанными ресницами. — Он чуть не все лето в доме прожил вместо сторожа.

— И откуда же он такой взялся?

— Мало ли их увивалось, всяких, вокруг Протасова!

— И в самом деле… Только, сдается, он немножечко из другого теста. Вам не кажется? Мне так определенно нравится этот сторож, направо и налево раздаривающий античные геммы!

— Дорогая, должно быть, вещица! — Альбина не могла отвести взгляда от геммы. — Мне ее вернут, как считаете?.. Когда все закончится?

— Сомневаюсь, Альбина Викторовна, — Люсин устремил на нее долгий, испытующий взгляд. — Судите сами: камешек, которым вас столь щедро одарил по сути первый встречный, имеет самое непосредственное отношение к убийству.

— Вы шутите! — Альбина испуганно вскрикнула.

— Ничуть. Такими вещами вообще не шутят. Гемма принадлежала человеку, который был убит и ограблен поблизости от места вашей веселой пирушки. Она была вправлена в браслет, но кто-то — не исключено, что убийца, — счел нужным ее выковырять. Зачем? Надеюсь, у нас будет возможность задать такой вопрос непосредственному виновнику. Пока же я вынужден вновь спросить, Альбина Викторовна: как эта вещь очутилась у вас дома? Дело, как вы теперь могли убедиться, исключительно серьезное.

— Вот уж не было печали! — Альбина с неподдельным отчаянием всплеснула руками. — Я-то тут при чем?

— Сочувствую и понимаю, но ничего изменить не могу. Что сделано, то сделано. Ваш Алексей оказал вам очень дурную услугу, он просто-напросто подвел, я бы даже сказал, подставил вас… Будем выходить из положения вместе, Альбина Викторовна, я помогу. — Люсин демонстративно пощелкал по сеточке микрофона.

Альбина не нуждалась ни в чьей помощи. Все и так стояло перед глазами.

…Когда стало смеркаться, она зажгла керосиновую лампу — дом еще не успели подключить к линии, — и к смолистой свежести сосновых плачущих досок примешался тягучий привкус угара. Все вдруг заторопились и стали прощаться, неохотно отрываясь от струганых лавок.