По высочайшему велению - Александр Михайлович Пензенский

– Во все не обязательно. Рассказывайте.

Через полчаса конфиденты прощались у восточных ворот парка.

– Итак, Михаил Фридрихович, как и условились, вы нынче же снесетесь с Кулябко по своим каналам, предупредите его о необходимости встречи с вашим беглецом. Пусть пока просто наблюдает за ним и ждет меня. Я буду в Киеве в субботу, тринадцатого, тогда мы обсудим все нюансы и выберем место и время. Главная его задача до моего приезда – обеспечить присутствие объекта в городе. Честь имею.

Он приложил два пальца к полям шляпы – солнечным зайчиком ударил по глазам полковника бриллиантовый перстень – и зашагал вверх по Садовой в сторону проспекта. Фон Коттен же двинулся обратно через сад: он планировал еще вернуться к себе на Мойку.

Глава 3

КИЕВ. Киевская губернская земская управа изъяла из народных библиотек «Кобзаря» Шевченко.

Конфискован номер «Киевских откликов» от 2 августа за напечатание неизданной статьи Герцена.

Газета «Внутреннiя извѣстiя», август 1911 года

* * *

Дмитрий Григорьевич Богров чувствовал себя древнерусским былинным витязем. Он был на распутье. Правда, без коня – мог смело идти направо – и без жены – то есть дорога налево тоже ничем особенным не грозила. Но уже ни к левым, ни тем более к правым душа его не лежала. Оставалось двигаться по прямой, однако этот путь всерьез сулил потерю молодой головы.

А ведь только-только все начало налаживаться: блистательный Петербург, казавшийся волшебной сказкой и после беспокойного Мюнхена и тем более после патриархального родного Киева; перспективная служба, не очень обременительная, но сулящая надежное будущее; оставшиеся в прошлом и господа анархисты, и те, кто их ловит.

К сожалению, столицу пришлось спешно покинуть из-за вновь возникшего интереса Охранного отделения (несомненно, тут не обошлось без вмешательства бывших «коллег» Богрова из киевской политической полиции), и несколько месяцев молодой человек вынужденно «поправлял здоровье» в приятной, только очень уж тихой зимней Ницце. Петербург был теперь закрыт для Дмитрия Григорьевича, а на Ниццу в вот-вот готовящемся начаться сезоне катастрофически не хватало средств, вследствие чего весной 1911 года помощник присяжного поверенного Д. Г. Богров вернулся в отеческий дом на Бибиковском[6] бульваре в Киеве, решив, что давний знакомый, киевский жандармский подполковник Кулябко, предпочтительнее абсолютно неизвестного петербургского полковника фон Коттена: с Николаем Николаевичем оставался шанс все-таки полюбовно договориться.

Тут стоит немного объясниться, осветив некоторые факты из жизни господина Богрова. Дмитрий Григорьевич, а в ту пору просто Митя, рос в весьма обеспеченной семье киевского присяжного поверенного. Помимо успешной адвокатской практики отец Митеньки являлся к тому же домовладельцем, а дед и вовсе отличился, добившись довольно заметных успехов на писательском поприще. Потому детство и отрочество Дмитрия было вполне безоблачным, а будущность его представлялась весьма прозрачной и легко прогнозируемой. Окончив Первую – лучшую в Киеве – гимназию, в 1905 году он легко поступил на юридический факультет Киевского университета, а когда в сентябре университет закрыли, папенька направил будущего юриста на учебу в Мюнхен.

Надо ли разъяснять, что в то неспокойное время в баварских бройхаусах собиралось огромное количество российских подданных, не отличавшихся любовью к отеческому престолу? Воздух свободы и витавший в нем бунтарский дух закружили молодую студенческую голову, втянули в бурлящий котел революционного варева с невероятным количеством ингредиентов. От одного многообразия партийных названий захватывало дыхание: анархисты, социалисты-революционеры, социал-демократы, кадеты, октябристы, монархисты, какие-то с совершенно непроизносимыми названиями этнические организации, стремящиеся то ли к государственности, то ли к пошлому разбою.

Вернувшись через год в Киев глубоко влюбленным в революционные идеи, девятнадцатилетний Дмитрий нашел родной город в таком же кипящем состоянии и, недолго сомневаясь, примкнул к группе анархистов-коммунистов.

Однако глубокая влюбленность в глубокую же любовь так и не переросла. Товарищи по группе на партийных собраниях больше обсуждали не идеалы французской революции, а планы экспроприаций. И ладно бы изъятые средства направлялись на искоренение социального неравенства. Увы – господа анархисты ограничивались выравниванием собственного материального положения и пополнением арсеналов для будущих эксов[7]. Революция показала молодому Богрову свою малоприятную сторону, оставив романтизм хождения в народ и покушений на царевых слуг другим, более дисциплинированным партиям. Вместо оваций Веры Засулич[8] явственно стал слышен приближающийся звон кандальных цепей, а вместо громких политических процессов – будничность уголовных статей.

Душевные метания на какое-то время даже привели юного искателя под крыло киевской полиции, той ее части, что отвечала за внутреннюю безопасность империи и презрительно именовалась у передовой молодежи охранкой, сделав его «господином Аленским». Подполковник Кулябко, начальник Киевского Охранного отделения, был с молодым человеком очень ласков, сочувственно кивал, слушая его речи, принимал даже дома, подолгу проникновенно говорил о России, о долге перед отечеством, но – на полицейском поприще разочарование постигло новоиспеченного сексота еще быстрее, нежели на анархическом. Очень скоро стало ясно, что все елейные речи обходительного Николая Николаевича имеют под собой весьма конкретную цель, в основе своей мало отличающуюся от побуждений бывших соратников: подполковника пуще безопасности династии и спокойствия обывателей волновали благодарности, награды и продвижение по службе, несущее за собой улучшение собственного благосостояния. Потому и последовало письмо с прошением о прекращении всяких сношений с полицией и фактическое бегство в Санкт-Петербург. Ну а дальнейшие приключения уже описывались выше.

Надо сказать, что после очередного возвращения в родной город Дмитрий Григорьевич виделся с Кулябко лишь единожды. На второй день по приезде Богров получил записку, в которой знакомым почерком было указано лишь место и время, без подписи, без карточки – привет из прежней жизни. Но встреча прошла спокойно, как будто два старых приятеля решили выпить кофе после долгой разлуки. Николай Николаевич получил от Богрова заверения в том, что с анархией покончено, равно как и с секретной службой, и, казалось, это не так чтоб его расстроило. Надо полагать, недостатка в менее щепетильных информантах он не испытывал, а встретился с бывшим сотрудником лишь для проформы, чтобы поставить галочку напротив выполненного рутинного дела.

С той встречи минуло чуть менее полугода, ничем особо не омраченных. Пару раз его навещали старые знакомые из анархического прошлого, однако, поняв (и, хотелось бы верить, приняв), что к прежнему возврата нет и не будет, визиты эти прекратили. Правда, прогуливаясь вечерами по весенним тихим киевским улочкам, Дмитрий Григорьевич иногда ощущал между лопатками неприятный холодок чужого недружелюбного взгляда, а пару раз ему даже казалось, что, обернувшись, он видел какое-то резкое движение по направлению к подворотням, но, так как встречи