Убийство по-китайски - Анастасия Юрьевна Попандопуло

отбирает. Из-за грязных тысяч. Ведь у тебя миллионы, Дима, миллионы. А тут брат, кровь. Да неужто тебе меня не жалко?! Почему вам всем меня не жалко?! Да, я проигрался! Да! Но я не знал, что не смогу покрыть долг. Пятьдесят тысяч. Что это? Неужели цена жизни? Да это меньше десятой части моего наследства! Моего! Понимаешь? Моего по праву. Слышишь ты?! Каждый день я вставал и говорил себе: «Зато у меня есть деньги». Эта мысль меня на свете держала. Я для другой жизни приспособлен. Язык, обращение, умение себя подать. Думаешь, это просто? Мне-то, которого до пятнадцати лет то в доме с иконами маменька держала, то отец на складах с самой последней сволочью, с мужичьем да с конторщиками. Но я все это перенес и себя сделал. Да! Сделал.

– Ой, Сашка. Деньги тратить много ума не надо. Вот заработать их – это наука.

– Надо, Митенька. Надо и в этом ум иметь. Одних денег для того, чтобы в свете принятым быть, недостаточно. И ты это прекрасно знаешь. Отца вон как в Москве приняли. И миллионы не помогли. А я пробивался в свет. На самую последнюю нашу ступень. Для семьи. Для фамилии. Для себя. Я там жить хотел. Иначе, благороднее, тоньше. А ты, оказывается, все эти годы крал мое будущее, отбирал у меня все: свободу, Петербург, общество, а теперь и жизнь мою? Пятьдесят тысяч – жизни моей цена!

Он закрыл лицо руками и затрясся в рыданиях.

Борис обернулся и поискал глазами свой саквояж (он его бросил, вбегая в комнату). Дмитрий сидел на стуле. Руки его сжимались в кулаки, лицо кривилось. Он не отрывал взгляда от брата.

– Цена твоей жизни, – тихо повторил он. – Нет, братец, это не твоей жизни цена. Твоей жизни цена копейка, а я и той не дам. А в тысячи эти ты папеньку оценил.

– Дмитрий, опомнись, – простонала Ольга Михайловна.

– Молчи, Оля. Я уж знаю. Сейчас такое время, видимо, правда наружу просится. Да и что говорить. Ты сама все знаешь. Ведь ты слышала, как они ссорились, когда Сашка из Петербурга приехал. Перед самым этим чертовым балом. А и как не поссориться? Могу себе представить, что папенька сказал, когда эта мокрица у него пятьдесят тысяч на покрытие карточного долга просила, а отец сам уже банкротом был! – Дмитрий с нервным смешком хлопнул себя руками по коленям. – Вот уж прелестная была сцена, надо думать. Семейная идиллия. Жаль, я не присутствовал. Шумно было – а, Сашка?

– Да! Да, он взбесился! Ты это хочешь услышать?

– Еще бы! А ты и понять не мог отчего, правда?

– Давай. Веселись. Разорил отца. Боже мой! Если бы я знал, что он банкрот!

– Не убил бы тогда? Да?

– Что ты мучаешь меня? При чем тут вообще это все? Ведь сейчас речь о моей жизни. Ты это пойми. Жизнь моя на кону. Слышал князя? Он страшный человек. А хочешь, я просить стану? В ноги тебе кинусь при всех. Только дай ты мне эти деньги!

Он бросился на колени и пополз к Дмитрию.

– Саша! – в отчаянии Ольга Михайловна прижала руки к груди.

– Просить начал, вот как. Уже не требуешь? Правильно. С меня тебе требовать нечего. Долгов перед тобой не держу. Или тебе напомнить, как я из этого дома уходил? Много тогда помощи я от тебя видел? Ты мне вслед только что не смеялся! И это я про прочее молчу, о чем ты знаешь. Так с чего же я сейчас тебе помогать должен? А? Тебе, предателю, лживому трусу, убийце. – Он внезапно дернулся всем телом, тяжело задышал, потер лицо.

Самулович подался было к нему, но Дмитрий от него отмахнулся и тихим, каким-то усталым голосом продолжил:

– Я теперь тебя, Саша, со свету сживу. Не за отца, отец свое получил, хоть и не так, как я хотел, а все одно. А вот за предательство твое. Да еще за Вареньку. За Варвару Тихоновну. Что ж ты, забыл, как она нас от отца защищала, как кусок послаще дать старалась? Мало людей ко мне в жизни хорошо относились, а она одна из них. И за нее я тебя не прощу.

– Дима, что ты?

– Пусть говорит, Оля, – визгливо вскрикнул Александр.

Он поднялся и теперь стоял посреди комнаты. Волосы его были всклокочены, на лбу выступили капельки пота. Его трясло, он с ненавистью смотрел на брата.

– Пусть говорит, а мы послушаем. Ведь это бред. Самый настоящий бред. Ты, Дима, опиумист. Я читал, что у вас видения бывают…

– Читал? Ах ты умница, – почти спокойно продолжил Дмитрий. – Но ведь ты не только читал. Ты к профессору писал. Да? Такая тяга к знаниям. Только все зря. Зря ты все это затевал, зря в расходы вошел. Не получится у тебя меня безумным признать и состояние мое под управление взять. Ведь ты собрался моим состоянием управлять! Ты! Анекдот. Да ты в своем кармане неспособен порядок навести. Считать-то без ошибок выучился, нет? В детстве-то никак не мог осилить науку. Что смотришь? Я все про твои похождения знаю. Я последние дни только тобой занимался, а возможности у меня большие. Я пока в тюрьме-то сидел, многое передумал. Так ли, этак ли, а родителя нашего убили. Вот и стал я размышлять, кто бы это мог решиться. Кто мне дорожку перешел и план мой, что я столько лет лелеял, коту под хвост засунул. А все просто оказалось.

– Дима, остановись.

– Нет, Оленька. Не остановлюсь. Что Сашка отца убил, тут и доказывать нечего. Все ясно. Если не я, не Иван (с чего ему), так только он и остается. И способ такой паскудный только Сашка бы и выбрал. Тем более долги, виды на наследство. Как ты обманулся, а? Ведь уже богатым себя видел. Миллионщиком. Да, впрочем, черт с ним, с отцом. Туда и дорога. А вот за что ты Варвару жизни лишил, я понять не мог, пока не догадался, что она как-то про тебя прознала. Так, нет? Что ты, Оля, рукой машешь. Мне вот и Самулович интересно сказал. Было, Оленька, письмо анонимное, которое Аркадий Павлович собирался отцу передать, а отдал Сашке-мерзавцу. А в письме предостережение – дескать, убьют Василия Кирилловича. Сашка почерк-то и признал. А впрочем, и не в письме дело. Вспомни, что на балу случилось. Могу представить, как у тебя подошвы загорелись. У-у-у-у!!! – он сжал кулаки. – Тварь! Негодяй!

Он снова весь вздрогнул, покрутил воротник сорочки.

– Дмитрий Васильевич, – двинулся