Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

Энергично работая сильными ногами, она взобралась на холм, а потом свернула на юг и пошла к своему дому, расположенному близ университета. Навстречу ей стали попадаться студенты и профессора, шагающие на вечерние лекции в широких мантиях, развевающихся у них за спинами, будто огромные черные крылья. Добравшись до своей просторной квартиры, Лиллиан первым делом отправила сосиски в ледник, где уже лежал славный пучок кресс-салата, купленный еще раньше у торговца близ Лонмаркетского рынка. Дверной звонок задребезжал в тот самый момент, когда она наливала сливки в кувшин из тонкого фарфора, полученный когда-то в подарок от сестры. «Бедняжка Эмили!» — подумала Лиллиан, поспешая по длинному коридору к входной двери, за дымчатыми стеклами которой виднелся стройный силуэт племянника.

— Здравствуй, тетушка, — сказал он и поцеловал Лиллиан в щеку, когда та закрыла за ним дверь. Потом Иэн вручил ей охапку тепличных гвоздик, и Лиллиан вдохнула пронзительный коричный запах, приносящий мысли о весеннем ветерке и надежде.

— Ох, ну зачем ты? — воскликнула Лиллиан, чувствуя, как ее глазговский акцент непроизвольно усиливается в присутствии племянника.

— Затем, что ты мне в жизни не простила бы, приди я с пустыми руками.

Лиллиан шутливо шлепнула племянника по плечу и втолкнула его в гостиную, где на салфетке, расстеленной поверх круглого столика красного дерева, уже стоял заварочный чайник. Опустив цветы в вазу, Лиллиан поставила ее на пианино, которое когда-то принадлежало Эмили. Пианино уцелело в пожаре, в котором погибла сестра, и Лиллиан восприняла это как знамение. Играть она не умела, но твердо намеревалась научиться. Несмотря на то что в христианского бога Лиллиан не верила, она была человеком глубоко суеверным, причем никакого противоречия в этом не находила. Засыпав нарезанные сосиски и картофель в кастрюлю с длинной ручкой и поставив ее на огонь, Лиллиан вернулась в гостиную к племяннику.

Газовые рожки были прикручены, в очаге мирно потрескивал огонь При мысли о том, сколько чашек чая она выпила за этим столом со своим дорогим Альфи, Лиллиан почувствовала в горле ком. Целых сорок лет они провели друг рядом с другом — пока сердечный приступ не лишил ее мужа. Лиллиан предпочитала находить во всем светлую сторону — так было принято в семье Грей, а вот в клане Гамильтонов на жизнь, увы, привыкли смотреть иначе.

— Тебе налить? — спросила она, берясь за чайник.

Иэн вдохнул аромат пара:

— Крепкий и горячий — все как я люблю.

— У тебя новое дело, — сказала Лиллиан, передавая племяннику чашку.

— От тебя ничего не скроешь, тетушка, — сказал Иэн, берясь за ячменную лепешку с изюмом.

— Смотри не перебей аппетит, впереди жаркое.

— Этого можешь не опасаться, — сказал Иэн и впился в лепешку, усыпая ковер крошками.

— Кто главный следователь?

— Надеюсь, что я.

— Иэн! Твое первое настоящее дело! — воскликнула Лиллиан и захлопала в ладоши, как школьница.

— Пока все неофициально…

— Это надо отметить! — продолжала Лиллиан, не обращая внимания на его возражения. — Придется откупорить что-нибудь подходящее!

Поднявшись из кресла, она наклонилась к пустому заварнику и не без труда сдержала стон, когда ее немолодые суставы воспротивились столь резкому движению. Слои шерстяной одежды не смогли полностью защитить хозяйку от зимней сырости, и теперь колени Лиллиан опухли и болели. Но она не хотела, чтобы племянник заметил это, и, взяв чайник, пошла на кухню, изо всех сил стараясь держаться прямо. Помешав картошку с сосисками, Лиллиан вернулась к столику с бутылкой односолодового виски и стаканами. Щедро наполнив их, она снова опустилась в кресло:

— Ну же, я жду подробностей.

— Тебе, случаем, не попадалось статей о молодом человеке, которого вчера нашли в парке Холируд?

— Нужно быть глухим и слепым, чтобы ничего о нем не знать, — газеты только о том и пишут, — тут Лиллиан придвинулась поближе к племяннику. — Выходит, убийство? Я так и думала.

— Ты не устаешь меня удивлять. Но почему ты так решила?

Лиллиан улыбнулась:

— Если я раскрою тебе все свои секреты, то больше не смогу удивлять.

Иэн сделал глоток виски.

— Может статься, ты была бы лучшим полицейским, чем я.

— Да что там, мы оба знаем, — откликнулась Лиллиан, — почему ты стал полицейским. — Увидев, как сжались губы племянника, она поспешила сменить тему: — Есть какие-нибудь зацепки?

— Пока нет. Я вот что хотел спросить — ты ведь по-прежнему член Общества любительской фотографии?

— Казначей! — гордо ответила Лиллиан.

— Не согласишься ли дать мне профессиональную консультацию?

— С превеликой радостью!

— Завтра ты свободна?

— Да.

— Сможешь подойти к моргу с утра? Часов в семь, например, — не слишком рано?

— Да что ты, я вместе с солнцем встаю. А с главным инспектором ты об этом уже разговаривал?

— Нет, но поговорю.

— Ужасно интересно! Но давай-ка уже есть. Я умираю с голоду, а уж ты, бьюсь об заклад, и подавно.

— Давай помогу с тарелками.

— Сиди где сидишь.

— Но…

— Потом поможешь убраться, коли так настаиваешь, — сказала Лиллиан, выходя на кухню. Какой бы независимой и самодостаточной она себя ни ощущала, а все же ей отчаянно не хватало мужчины, за которым можно было бы поухаживать. Лиллиан всегда доставляло огромное удовольствие обихаживать своего милого Альфи, хлопотать и кудахтать над ним, и она не собиралась упускать представившейся ей возможности окружить вниманием Иэна.

— Налетай-ка, тощий-длинный-тонконогий[4], — сказала Лиллиан, ставя перед племянником дымящуюся тарелку с сосисками, картофелем и кресс-салатом. Она очень любила пересыпать речь старинными шотландскими присказками.

Иэн скривился:

— Тетушка…

— Если не наберешь стоун-другой[5], на тебя ни одна девушка не взглянет, — перебила Лиллиан, намазывая лепешку свежим маслом.

— Да не нужно мне, чтобы на меня глядел кто-то.

— А вот у брата твоего проблем с аппетитом никогда не было, — ответила она и откусила кусок лепешки, смакуя нежный вкус. — Слышно что-нибудь от Дональда?

— Нет, — сухо ответил Иэн. — Знаю только, что до недавнего времени он не вылезал из пабов Глазго.

Когда пожар унес жизни родителей Иэна и все имущество семьи, Дональд, его старший брат, учился на медика, и ему прочили блестящую карьеру. Однако юноша так и не смог оправиться от поразившего его той ночью нервного потрясения, когда, вернувшись домой за полночь, он обнаружил, что дом пылает, младший брат заперт огнем в подвале, а родители погибли. Дональд бросил Эдинбургский университет и семь лет слонялся по Шотландии и континенту, перебиваясь случайными заработками в качестве портового грузчика, пастуха или бармена.

— Он по-прежнему играет? — спросила Лиллиан.

— И пьет.

— Жалко как, — вздохнула Лиллиан, и в комнате повисла тишина. Это была очень неприятная тема, и она уже жалела, что подняла ее.

— Горбатого могила исправит, — вдруг сказал Иэн, и Лиллиан стало грустно от обиды, которая сквозила в словах племянника.

Снаружи дождь колотил по крышам, не разбирая домов святых и грешников, выбивая монотонную непрекращающуюся дробь по древним жилищам города. Любой бедолага, что имел несчастье оказаться в такую ночь на улице и мимоходом заглянувший в окно гостиной, не сдержал бы чувства зависти при виде двух уютно устроившихся у потрескивающего огня людей. Но Лиллиан знала, что мысли ее племянника далеко отсюда — его длинные пальцы без конца терзали салфетку, а отсутствующий взгляд замер на языках пламени.

— Еще сосиску? — с надеждой спросила она.

— Нет, спасибо.

— Ну тогда иди уже.

Иэн удивленно взглянул на тетушку:

— Что?

— Я отлично вижу, когда тебе нужно побыть одному. Иди и берись за свою дудку — или во что ты там играть начинаешь, когда подумать надо.