Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Ознакомительный фрагмент

И уж наглости им было не занимать. В Москве они выкупили деревянное здание вплотную к цирку Саламонского – почти вход ко входу. И начали перебивать публику, которая ходила в прежний цирк. Саламонский начал терпеть страшные убытки, однако как раз пять лет назад сумел-таки выкупить цирк Никитиных. И подписать с ними контракт, по которому они не имели права выступать в Москве. Никитины уехали, но уже через год вернулись и снова принялись устраивать свой цирк – правда, теперь уже в другом месте. Взбешенный Саламонский подал на них в суд, предъявив подписанный контракт, но… проиграл. Поскольку под контрактом стояла подпись старшего Никитина – Дмитрия. А в новом деле директором значился его брат Петр, бумаги не подписывавший и потому никакой ответственности не несший.

Однако, подумал я, странное совпадение – борьба Саламонского с цирком Никитиных велась в то же самое время, когда на афишах первого появились черепа. Нет ли тут какой-то связи? Могли ли Никитины таким образом запугивать конкурента? Проверить это было нелегко, так что я начал с той самой детали, которая меня заинтересовала чуть ранее. С племянницы Беляцкого, скрывавшейся под псевдонимом Лили Марсель. Помнится, и Дуров говорил о племяннице, последней в этой цирковой династии… Именно она была ближе всех к первой жертве черепа на афише.

Вечером я снова поехал в «Тошниловку». Мой старый знакомый Сидор Прокопьич Статуй уже восседал на своем законном месте. Купив ему водки, я спросил:

– Прокопьич, а знал ли ты канатоходца Беляцкого, который пять лет назад разбился у Саламонского?

– Как не знать. Знал. Хороший был артист, упокой господь его душу. Но непьющий.

– А осталась от него семья?

Старик воздел свои кустистые брови:

– Смеешься, что ли? Откуда мне знать?

– Племянница у него была ли?

Статуй усмехнулся:

– Мало ли таких племянниц?

– Значит, не знаешь?

– Как ее звать-то?

– Лили Марсель.

Старик задумался.

– Ну… есть такая. Лили. Лизка Макарова. Не знал, что она племянница Беляцкого.

– Где она сейчас?

– А где ей быть? У Саламонского и служит.

– Что делает?

– Акробатка на канате, кажись. С ее-то внешностью – самое оно.

– Хороша?

Старый шпрехшталмейстер ощерил гнилые зубы:

– Не то слово. Будь я помоложе…

Он закашлялся, ударил себя несколько раз по груди, брызгая слюной.

– Хочешь повидать?

– Хочу.

Статуй обернулся и крикнул мальчишку, гревшегося в углу:

– Петруха!

Мальчик, видимо, тоже был из цирковых – отчего его и не гнали половые. Он подскочил к старику.

– Беги в цирк Саламонского, найди там Лизавету Макарову, акробатку. Скажи, ее в «Тошниловке» ждет Сидор Прокопьич. Поговорить надо.

Мальчишка получил от меня полтинник и выбежал за дверь.

– Так и придет? – с сомнением спросил я у старика. – С чего бы это?

– Придет! – уверенно ответил старик. – У таких, как она, всегда дырка в кармане. Деньги им нужны. Вот они и бегут по первому зову – вдруг что удастся перехватить.

– А если репетирует сейчас?

– Все равно придет, – упрямо гнул свое Статуй.

И правда, не прошло получаса, как в «Тошниловку» вошла Лили Марсель. И цирковой кабак как будто вспыхнул рождественскими огнями.

Она была молода и красива. И пусть ее платье, видневшееся под шубкой, было не от Ламановой, но оно облегало столь гибкий стан, увенчанный столь выпуклой грудью, что ткань и покрой уже не имели значения. Кокетливая миниатюрная шляпка была приколота к туго скрученным пышным волосам темно-рыжего цвета, открывавшим длинную беззащитную шею. Но карие глаза при этом блестели так ярко, будто девушка только что выплакалась и тут же забыла причину печали.

– А! Какова! – крякнул Прокопьич.

Лиза оглядела зал и уверенно направилась к нашему столику. Сняв шубку и нагнувшись, она поцеловала старика и села на стул, который я для нее отодвинул.

– Привет, дядя Сидор! – сказала она низким грудным голосом. – Видишь, как я быстро – чуть не бежала всю дорогу.

Старик погладил ее по плечу, и мне показалось, что она чуть подалась вперед, демонстрируя, что эта ласка ей очень приятна.

– Ох, обманываешь! – сказал Статуй. – Ты ж даже не запыхалась.

Лиза вытащила из рукава платочек и стала обмахиваться.

– Запыхалась! Бежала, как бешеная! Слушай, времени у меня мало. Зачем позвал? Есть ангажемент?

– А может, и есть, – ответил старик.

– Ну, какой? – девушка бросила на меня быстрый заинтересованный взгляд.

– А вот, Владимир Лексеич тобой интересуется, – указал Прокопьич на меня.

Лиза повернулась ко мне всем телом, расправив плечи так, что ее грудь обрисовалась совсем рельефно, натянув ткань лифа платья.

– Это интересно! Где надо выступать?

– Здесь, – ответил я. Артистка даже приоткрыла ротик, чуть выпятив очаровательно алую нижнюю губку.

– Здесь?

– Не бойтесь, – ответил я, – мне от вас ничего не нужно, кроме разговора на интересующую меня тему.

Ее глаза погасли.

– Только разговора…

– Который я, впрочем, оплачу по обычной таксе, как выступление в концерте.

– Я дорого беру!

– Пятерки хватит, – осадил ее старик.

– Прокопьич!

– Хватит, Лизок!

Артистка обмякла.

– Ну, хватит так хватит. Вы пользуетесь моим положением…

Я позвал полового и, спросив у Лизы, заказал ей чай с кремовой трубочкой.

– Вы ведь работаете у Саламонского? – спросил я.

– Да, – ответила Лиза, дуя на чай.

– И слышали уже про череп на афише?

Она вздрогнула, чуть не обжегшись.

– Слышали?

– Слышала. А что? Почему вы спрашиваете?

Поставив чашку на блюдце, Лиза затравленно поглядела на меня. Мне было неудобно вести дальнейшие расспросы – ведь придется говорить о трагедии, свидетельницей которой она стала. Трагедии, в которой погиб близкий ей человек и которая снова возникла из небытия. Но мне нужна была информация, и потому я продолжил вопросы, видя, что они приносят ей мучения.

– Пять лет назад погиб ваш дядя, Евгений Беляцкий. Канатоходец.

Она кивнула.

– Мне сказали, что кто-то налил ему в бутылку из реквизита спирт вместо воды.

– Да, – прошептала она.

Я положительно отвлекался на вид ее влажных трепетных губ…

– Лиза, это ведь вы ассистировали ему в том номере?

Она кивнула.

– Вы обычно наливали воду в бутылку?

– Да.

– Прямо перед номером?

Она задумалась.

– Когда как. Иногда и заранее.

– И бутылка все время была при вас?

Она наклонилась ко мне очень близко, так что я почувствовал не только запах ее недорогих, но приятных духов, но и оттенок аромата молодой разогретой репетицией кожи.

– Вы подозреваете, что это я убила его? Скажите честно!

– Нет, – ответил я, – вас я не подозреваю. Но ответьте – бутылка все время была при вас?

– Нет. Я ставила ее у кулис.

– Кто-нибудь мог вылить воду и заменить ее спиртом?

– Конечно, – уверенно сказала Лиза с придыханием, – любой мог. Народу за кулисами много. Кто-то тайком сделал это.

– Вы не думали, кто это мог сделать?

– Подозреваю.

– Кто?

– Кто-то ловкий. И еще…

– Что еще?

– Тот, кому это было нужно.

– А кому?

Она откинулась на спинку стула.

– Владимир…

– Алексеевич.

– Владимир Алексеевич. Вы ведь не из полиции?

– Нет.

– Зачем вы меня спрашиваете?

– Затем, что один мой знакомый очень обеспокоен появлением черепа на вчерашней афише.

Она взяла пирожное своими тонкими пальцами и откусила – так что белые крошки прилипли к ее алой губе. Мне вдруг захотелось осторожно снять их, но тут Лиза быстро облизнулась.

– Кто ваш знакомый?

– Неважно.

– Это не Гамбрини?

– Почему вы так решили?

– Просто так.

– Но почему именно Гамбрини?

– Я угадала?

– Я не отвечу.

– Как это похоже на Артура! Вы давно его знаете?

– С Гамбрини мы познакомились два дня назад, – ответил я, решив не раскрывать своих карт. Если она решила, что я интересуюсь по просьбе Гамбрини – то пусть остается в такой уверенности. Интересно же, почему именно его она предположила в числе моих знакомых – именно его, а не того же Дурова или кого-то еще.

– Значит, вы его не знаете как человека?

– Практически нет.

Лиза снова близко наклонилась ко мне.

– А вы знаете, что Гамбрини всем говорил, что третий череп предназначался ему.

– Да. Ведь был пожар, и он чудом спасся.

– Чудом спасся? – саркастически улыбнулась артистка. – Пожар? Ерунда! Когда появился третий череп, цирк была забит народом! До того публика шла неохотно. А тут – аншлаг! И знаете еще что?

– Что?

– К этому представлению Гамбрини готовил новый номер. Очень хороший! Очень! После того представления о нем говорила вся Москва!

Я задумчиво посмотрел на Лизу.

– Вы намекаете… вы обвиняете Гамбрини?

– Нет. Никто не поймал его за руку. И я его не обвиняю. Но он достаточно ловок, чтобы заменить воду на спирт так, чтобы никто не заметил. Он же иллюзионист! И ему вся эта история с черепами пошла на пользу. Вот и все, Владимир Алексеевич.