Зверь в Ниене - Юрий Фёдорович Гаврюченков

По совету Клауса Хайнца купец Саволайнен уговорился с одним. Не для того, чтобы вернуть домой глумного сына, от которого отец очень хотел избавиться, а потому что положение в обществе обязывало нанять защитника, чтобы другие финны не принялись судачить о Валттери, будто он скупой как швед.

Отстаивать интересы в суде потянулись к адвокатам и мекленбуржцы. Звенели монеты. Скрипели перья, разгорались прения и заканчивались далеко не в пользу истца, если он не догадывался нанять другого адвоката из той же команды. Защитники выступали, не покладая языков. Было в их братстве единодушие и чувство локтя. Знали, на что идут и работали на износ. От сессии до сессии юристы жили весело, а как сессия — так хоть вешайся.

Пока заседатели выездного суда, не относящиеся к городу, рассматривали тяжбы бюргеров и жителей окрестности Ниена, в застенках Ниеншанца трудились дознаватель и опытный палач, специально обученный причинению боли без смертельных увечий, которые могут привести к гибели допрашиваемого или неспособности его выступить на судебном процессе. Урпо из Кяккисалми был дилетантом-самоучкой и годился только для наказания солдат.

Тойво во всём сознался. Для этого на допросах неизменно присутствовал Карл-Фридер Грюббе, который был в курсе мелочей всех эпизодов убийств и умел вовремя задавать наводящие вопросы.

— Следствие вести — не кётбуллар кушать, — говорил он товарищу, когда по вечерам ратуша пустела и Клаус Хайнц заходил узнать, как идут дела.

— Надёжны ли его показания? Не изменит ли он их на суде?

— Дурак запуган. Он трепещет при одном моём виде, и даже на людях согласится со всем, что ему скажут, а я при этом кивну, — самодовольно заявил Грюббе. — Все обстоятельства указывают на него. Тойво жил рядом с Утой. Он её постоянно видел. Они были погодками. У них было время встречаться где угодно, в том же хмельнике.

— А если встрянут какие-нибудь случайные бюргеры с показаниями? — сомневался Хайнц. — Например, против Грит. Давай не будем закрывать глаза. К ней часто приходили по ночам, чтобы вынимать плод или предотвращать рождение младенца. Многие захотят донести на соседа.

— А кто укажет на Ингмара? Эти безумцы все обречены, и Линда-Ворона, и даже Безобразная Эльза рано или поздно придут к Висельному дереву. У Тойво были причины убить повитуху, если Грит умертвила их с Утой младенца. Он в этом сознался. Не уточнил только, за что её зарезал, но с моей помощью рассказал, как спрятал концы в воду.

— Что насчёт Малисона?

— Попытался убить его, испугавшись мести за семью.

— А семью за что?

— Глумной Тойво вожделел Айну Малисон и собрался вершить насилие, но она стала сопротивляться. За время службы фогтом в Нюрнберге я видел великое множество лихо заплетённых побуждений, которые двигали людьми, ведя их к краю бездны. Навести язык дурака на что-то похожее оказалось достаточно легко, не вызывая подозрений у дознавателя.

— Ты и про священника ухитрился обосновать?

Карл-Фридер Грюббе желчно хмыкнул.

— Отец Паисий заподозрил его и однажды предложил покаяться, после чего Тойво не замедлил подкараулить попа в храме ночью.

— Дурачок сумеет это подтвердить?

— Сорок марок серебра штрафа за каждое нераскрытое убийство, а их восемь вместе с плотником, — напомнил юстиц-бургомистр. — Мы должны отчитаться перед генерал-губернатором во что бы то ни стало, любой ценой.

— Цена головы Тойво, — признал Клаус Хайнц. — А я бы и пеннинга не дал за Глумного.

Я ОБВИНЯЮ!

На слушание по делу Тойво Саволайнена в ратушу стащили все скамьи из «Бухты радости» и половину из «Медного эре» — столько вместилось в зал. Люди победнее толпились вдоль стен и в проходе. Съезжались мужики и бабы из дальних деревень, оставив скотину на детишек, благо, зима позволяла отрываться от хозяйства. Все хотели посмотреть на дьявола во плоти. Столь великого развлечения в Ниене от сотворения мира не было.

Судья Иеремиас Магнуссон не ожидал такого столпотворения. В ратуше образовался истинный Вавилон — шведская, германская, финская, карельская, водская, ижорская, славянская, датская и голландская речь звучали разом. Даже моряки, отставшие от корабля и севшие на мель в бордингаузе, упросили хозяев, к которым нанялись в батраки, отпустить на погляд и нашли понимание. Теперь эта пёстрая толпа покачивалась в зале собраний как великое мохнатое животное. Генерал-губернатор строго и пристально взирал на них, люди с трубками, сопящие, покашливающие, двигающие плечами и ногами, выжидательно поглядывали на него, а воздух густел от табачного дыма и незримых источений.

Судья посмотрел на Гюленштерну. Генерал-губернатор властно кивнул.

— Введите обвиняемого, — приказал судья.

Поджидающий у двери на лестницу Уве мышью шмыгнул на второй этаж.

Затопали шаги. Ровно и грузно — каблуки мушкетёров — и вразнобой, выдавая сильную хромоту, шаркали лапти подсудимого.

Когда конвой ввёл скрюченного Тойво, зал загудел. Кто слал ему приветствия, кто проклятия, кто доставлял то же самое своим соседям, но, в основном, беззлобно. Хоть сатана, а свой. Больше радовались, что представление началось.

Первым делом, судья вызвал свидетелей и потерпевших. Опрос начали с самого главного — с Егора Васильева Малисона.

Карл-Фридер Грюббе и Клаус Хайнц сидели рядом со столом обвинения и внимательно наблюдали за ним.

Губернаторский судебный стряпчий поднёс Евангелие, чтобы привести к присяге.

В первом ряду сидела Анна Елизавета Стен фон Стенхаузен с дочерьми Рёмундой Клодиной по левую руку и Марией Елизаветой по правую, рядом с женою приютился юнкер Якоб Конов. В начищенных ботфортах, новом камзоле с галунами и парадной, украшенной серебром шпагою он выглядел как любимая игрушка богатой девочки. За ними, на скамье второго ряда торчал как бревно Хильдегард Тронстейн.

Малисон пошарил глазами и нашёл Ингмара Тронстейна в проходе возле дверей. То ли запоздал, возясь с лошадьми, то ли места среди господ кучеру не было.

Ингмар впился в него глазами, и Малисон ответил ему пронзительным взглядом.

Когда торжественная клятва была принесена и судья приказал рассказывать, как было дело, Малисон расцвёл.

— Я обещал говорить чистую правду и в том клянусь! — Малисон поднёс руку ко лбу, груди и плечам, но не так, как делают лютеране.

Он понимал, что может в одночасье свалить всё нажитое в Ниене доброе имя со всем добром вместе как телегу в овраг, но согласиться с перекладыванием вины на непричастного под ликование настоящего убийцы, да и упускать случай разделаться со Зверем по Закону купец не мог.

— Я знаю, кто убийца моей жены и моих детей. Я знаю, кто убийца моего работника Яакко. Я знаю, кто покушался убить меня вместе с Яакко и это, Бог свидетель, не Тойво Саволайнен! Это не он зарезал Уту, столкнул с