Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов

не замечал, и Турину подумалось: — Ну а кому же расхлёбывать все, что здесь приключилось, как не мне? К раздаче как раз и подоспел. Будто специально торопился, и сердце рвалось, видно, чувствовало беду. Ночью этой и убили Брауха…»

И уяснив вдруг для себя всю серьезность ситуации, почувствовал он, как покидают его суматошная тревога и гнев, взвинтившие там, на вокзале, как просветлело и напряглось сознание, настраивая весь его организм к сопротивлению, на поиск если не успеха, то выхода из тупика.

— В Саратов на повышение, значит? — ещё весь там, в своих мыслях, переспросил он Витька и не смог не улыбнуться ему в ответ, чувствуя на себе его прямо-таки собачьи глаза, искрящиеся преданностью и восторгом. — А ведь это ты, Витёк, всё и выдумал! Сознайся, ты брехню пустил?

— Нет! Они, дураки! — рассмеялся тот, захлёбываясь и не скрывая разбирающего его веселья. — Ляпин первым сочинил муру! И ведь никто и не засомневался. Никто!

— Я вот уши надеру, — не в силах побороть смех, подмигнул ему Турин. — И язык укорочу, — но удержаться уже не мог, губы сами разъезжались. — И на какую же должность ты меня сосватал? Небось в комиссары?

А смех уже сотрясал их обоих от чудовищной этой нелепости, видно, нервы, захлёстывавшие через край минутами ранее при встрече, теперь, разметавшись, освободили психику обоих, и они захохотали неестественно громко и безудержно.

— У нас только об этом и велись разговоры. — Витёк, не сводя теперь глаз с начальника, схватил его за рукав и, косясь по сторонам, быстрей потащил к автомобилю.

— Знаешь, Витёк, — не сопротивлялся Турин, — историю я когда-то слышал. Крепость осадил грозный шах и никак не мог её одолеть. Дважды посылал шпионов, они твердят: плачут осаждённые, пора штурм начинать. А тот запрещает: вот когда смеяться начнут, тогда самый раз. Тогда ни сил, ни надежды уже не останется…

— Наших так просто не взять! — хлопнул себя по коленке шофёр.

— Вот черти! — всё ещё не успокаивался Турин. — Такое придумать! Это от безделья. От безделья, не иначе. И находятся же хохмачи!

Но ругательство прозвучало довольно ласкательно, с неожиданной для Витька нежностью, что шофёр и сам отпустил на этот счёт лихую завертушку, но нахмурил тут же брови Турин и буркнул:

— Ростом в комиссары я не вышел, а Саратову гвардейцы требуются. Куда нам.

И смолк так же внезапно, как развеселился. Остальное время, пока добирались до автомобиля, лишь покачивал головой, недоумевая, а когда распахнул дверцу и уселся на сиденье, произнёс с укором:

— Это что же получается? Без меня не умеют? Не научил я их, значит?.. Тогда не только в Саратов, отсюда погонят в три шеи.

— Кнута ждут, — оставаясь в добродушном настроении, добавил и Витёк.

— А я вот разберусь! — погрозил пальцем Турин. — Гони на квартиру Брауха. Осмотр-то не завершили, конечно?

— Там хоромы такие, за сутки не обойти, — с места дал по газам шофёр и рванул вперёд автомобиль. — А Нетребко вам напраслину плёл, Василий Евлампиевич, он на Легкодимова взъелся.

— Вот пусть и гуляет по вокзалу, — не обернулся тот. — Лучше работать будет, чем интригами заниматься. До Легкодимова ему расти да расти.

— Прибаливал последние дни Иван Иванович, — погрустнел Витёк. — С лёгкими у него беда. Несколько дней отлёживался. Я ему про врачей заикнулся, в больницу, мол, свожу, Камытин и не заметит, он ни в какую. Залечат, говорит. У него своё средство на каждую болячку.

— Ну и как?

— Вышел сегодня. Покачивало, но на своих двоих. Сейчас на квартире у Брауха с нашими.

— И что же они там окопались? — вскинулся опять Турин. — Сиднем успеха не достичь.

— У Камытина своя стратегия, — улыбнулся Витёк. — Поговорка у него, сами знаете: плясать от печки.

— Стратег!

— Паша Маврик накопал кое-что, — доверительно продолжал тем временем шофёр. — Только не желает слушать его Пётр Петрович. В больших сомнениях, как обычно. Заведёшь, говорит, со своим наполеоновским размахом. Иван Иванович Легкодимов втолковывал ему насчёт шмона по воровским хазам[35]. Не решается Камытин затевать его без вас.

— Хватит, — перебил его Турин. — Зря не трещи. Разберёмся. Брауха жаль. Знал я его. Чего к нему полезли? Брать там нечего, одни книжки. Кому помешал врач-еврей? Здесь какая-то несуразица…

— Вот, — протянул ему свежий номер газеты шофёр. — Купил на вокзале, пока поезда дожидался. Полдня не прошло, а пацанва уже по всему городу растаскивает. Непонятно, зачем нужен розыск, если писакам про убийство всё известно?

— Дай-ка, — ухватил листок Турин. — Чего манежил-то всё это время? Прессу тут же читать надо. Тогда помогает.

Большим жирным шрифтом с листка таращились броские строчки, обрамлённые тревожной рамкой:

К убийству проф. Брауха

Подробности убийства

Вчера поздно вечером профессор Браух был в необычайно хорошем настроении. По словам соседей и старухи-прислуги, служившей у него более пяти лет, смеялся, шутил и даже, чего с ним раньше не бывало, насвистывал какие-то весёлые песенки. В половине одиннадцатого в передней раздался звонок. Прислуга с разрешения профессора впустила неизвестного человека, всё время старавшегося скрыть своё лицо и державшегося к ней спиной. Старуха доложила профессору о просителе, ожидавшем в коридоре, который ведёт в приёмную, а сама ушла на кухню.

Профессор, выйдя из кабинета к неизвестному, спросил его: «В чём дело?»

Неизвестный повышенным тоном что-то неразборчиво сказал. Профессор ответил ему тем же. Затем прислуга услышала два оглушительных выстрела и упала в обморок. Пришла она в себя, когда в коридоре были какие-то люди. Приняв их за бандитов, она подняла крик, когда соседи её успокоили, старуха, сбиваясь, рассказала, что видела, и вновь потеряла сознание.

Преступник скрылся, оставив дверь открытой, которой соседи и воспользовались, они же вызвали врача и милицию.