Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

услуг. Офицеры, быть может, посмеялись и только, а вот из мужиков рядовые и младшие унтеры точно на уши бы весь перевязочный пункт подняли. Никогда прежде никому он не сообщал своей профессии, а никто, слава богу, и не спрашивал. Но чувство неловкости заставляло его быть в стороне, помалкивать, не выпячиваться. И так все три года службы. И вот к концу 17-го он позволил себе воспользоваться правом старшего по званию и поплатился за это.

Савелий Илиодорович Швецов не простил старшему врачу его жест и, почуяв вольный воздух революции, задумал месть. Но прежде решил узнать, с кем имеет дело, выбрав для этого способ самый подлый. Грених всегда держался ледяной горой, особняком, и про него никто ничего не знал, кроме того, что требовалось по службе. Унтер-офицер втихаря вскрыл его чемодан, прочел переписку, документы и прихватил трофей – учебник судебной медицины, который Константин Федорович увез с собой на фронт, чтобы совсем не позабыть тонкостей своей профессии.

На следующий день, когда Грених осуществлял обход раненых, Швецов влез в распахнутое окно избы и уселся на подоконнике.

– Приветствую, профессор, – с издевкой обратился он к Грениху. Тот глянул на него через плечо, отметил веселое расположение духа младшего офицера, держащего его учебник в руках, понял, что в его вещах основательно порылись, но ничего не сказал, вернулся к больному. Скандал поднимать – себе дороже. Повыделывается унтер, скучно станет – уйдет. Еще драки не хватало в перевязочном пункте. На кровати рядом расположился пациент с обвязанными головой и коленом, на которого Грених опять не обратил внимания, о чем пожалеет спустя одиннадцать лет.

– А вы не сказали нам, что вы, оказывается, профессор, – Швецов был настроен саркастически, собираясь вывести в конце концов врача на драку. – Однако почему же решили идти на фронт? Напортачили там у себя в Москве, да? Оттого и бежали сюда? Ну не просто так же люди отправляются на передовую, под пули, в окопы, когда в столице жизнь налажена, все есть, жена, дочь, родители, общество, служба в университете. Поделитесь своей тайной, профессор?

Тот закончил с одним больным и перешел к тому, что был с обмотанной головой. Затылок его был в ожогах второй степени после взрыва мины, но раны уже затягивались.

– Что скажете, пан доктор, останусь я лыс как черт? – растянул тот губы в улыбке.

– Нет, разве только несколько рубцов будет, – вместо него встряла Верочка, которая ужасно не хотела, чтобы ее ухажер и доктор подрались. – Волосы отрастут, верно я говорю, Константин Федорович?

– Отрастут, – буркнул Грених.

– За это спасибо, – облегченно вздохнул раненый.

– Эй, рядовой «как тебя там!», – крикнул с подоконника унтер-офицер. – Неужели ты доверяешь словам прозектора? На покойниках волосы уже не растут. Почем он знает? Эй, все вы, разлеглись тут, расслабились. А меж тем вас шинкует да пользует судебный медик, – Швецов потряс в воздухе книгой. К его словам никто с вниманием не отнесся, все знали, каким он был мастаком трепаться.

Швецов не сдавался.

– Между прочим, мы с вами, Константин Федорович… Могу я вас по имени-отчеству? Ведь вчера мы с вами у крыльца почти побратались. К чему теперь расшаркиваться друг перед другом. Вы – старший врач по военному ведомству, я – простой взводный. О чем я сказать хотел? А мы, между прочим, с вами почти что коллеги. Я на юридическом отучился, пятого года выпуск. Собирался в адвокатскую контору пойти, но война. Вот эту вот книжку тоже изучал. И, знаете ли, какое у меня насчет нее мнение сложилось?

Больные с любопытством разглядывали унтера, кто, лежа на боку и подперев рукой голову, кто сидя, кто прохаживаясь или стоя, тихо переговаривались, хихикали, но встревать в перепалку никто не собирался.

Грених делал свое дело и не обращал на разглагольствования унтера никакого внимания.

– Это самое настоящее собрание сочинений по преступлениям, учебник по убийствам. Такое не то чтобы вот так с собой носить я бы не разрешил, а запретил вообще к использованию. Вы же только гляньте, что тут у нас. И список всех возможных и даже невозможных ядов, – он с наигранно заумным видом прищурился, стал листать, – и как женщину обрюхатить и не попасться, и как младенчика кокнуть, удушить правильно, чтобы потом не дознались. Вот тут любопытное место есть. Послушайте!

И он стал зачитывать вслух:

– «…пришлось однажды исследовать труп старика-крестьянина, который, будучи огорчен потерею небольшой суммы денег, покончил с собою таким образом: снял с себя пояс, обмотал вокруг шеи, затем просунул под пояс свой посох и выкрутил его, постепенно стягивая наложенную петлю…»

Унтер оторвал голову от книги и посмотрел на Грениха.

– Что за литературу вы с собой возите, профессор? – с нарочитым гневом он повысил голос. – Запрещенная литературка-то. Получается, что каждый, кто хочет, может вооружиться этим учебником, пролистать, найти убийство по вкусу и обставить его так, чтобы ни один дознаватель не смог его раскрыть? Так выходит? Я правильно, рассуждаю, профессор? А сами-то небось и тело спрятать можете, так что ни один сыщик не найдет.

Грених распрямился, обернувшись к нему, глянул исподлобья черно-зеленым взглядом. Все затихли. Они минуту глядели друг на друга.

– А ежели завтра вот на этом подоконнике вдруг обнаружится сидящим труп, удушенный точно таким же способом, как здесь в учебнике описано, не подумают ли люди добрые и честные, что это ваших рук дело?

Грених отвел руку в сторону, стянул скальпель с подноса, который держала подле него Вера Гавриловна. Металлический инструмент зловеще звякнул в тишине, сестра милосердия ахнула.

– Ну что, что, что вы сделаете, а? – усмехнулся унтер Швецов. Профессор сделал резкий шаг, топнул, даже замахиваться не пришлось – унтера как ветром сдуло.

Следующее утро началось с истории. Еще не было четырех часов, едва пропели петухи и начало светлеть небо, когда перевязочный пункт сотрясся от истошного визга Веры Гавриловны, шумного топота, хлопанья дверей.

Грених тут же проснулся, думая, что на них напали, выбежал из горницы, которую делил с фельдшером, едва успев накинуть свой военный китель на голые плечи и схватить револьвер. Палата была необычайно в этот час оживлена, все повставали со своих коек, кто мог ходить, подошел к сестре милосердия, чтобы глянуть, что же ее так напугало. С разметанными волосами, в одной ночной сорочке, рукав сполз с плеча, она стояла против того самого подоконника, который вчера оседлал унтер Швецов и, зажав рот руками, тихо выла.

В окне синело небо с темной полосой леса у горизонта, можно было различить белые перистые облачка, дул тихий утренний ветерок