Холодные сумерки - Валерий Георгиевич Шарапов

чтобы взять в руки меч, окунуться в другой мир, но эти-то мечты при всей брутальности были конструктивны. Рыцарь, воин – все это направлено на улучшение себя и с точки зрения физики, и внутри, в душе. Для себя, для мира, потому что воин – всегда защитник, в каком бы мире ни оказался. А вот это, на кладбище, с осквернением памяти? Подражание вандалам, убийцам, извращенцам? Что оно делает лучше или ярче?

Только у Ларисы что-то мелькнуло в глазах, когда он рассказывал, к чему пришел тот Орден, чему именно они подражают, во что играют. К чему пришли бы, когда простой секс на кладбище и порезы на руке перестали бы возбуждать, на кого играют и что творит этот кто-то. Мелькнуло – и пропало, когда Дмитрий уже понадеялся было, что достучался.

Скука… им просто было скучно.

Дмитрий глотнул растворимый кофе, который заварил еще час назад, и поморщился: напиток успел остыть и оставлял на языке привкус жженой резины. И проснуться толком не помогал.

«А стал бы психиатром, работал бы по нормальному графику…»

Телефон разразился трелью. Снимать трубку Дмитрий не хотел смертельно, но пришлось. Долг есть долг.

– Майор юстиции Меркулов, слушаю.

– Дмитрий Владимирович? Это Евгения Кузьмина беспокоит. Вы простите уж, просто… не знаю, что еще делать. Вы оставляли номер телефона, на всякий случай?..

Имя, в отличие от голоса, было Дмитрию знакомо и заставило выпрямиться в кресле. С матерью Алены он так и не встретился – не хватило часов в сутках. А теперь вот звонила сама, и явно не просто так.

– Слушаю вас, Евгения Денисовна. Что-то случилось?

Договорив, Дмитрий поморщился от собственного вопроса. Психиатр. Случилось, да, смерть дочери. Но не переспрашивать же «что еще случилось». Иногда правильной формулировки просто не было.

– Я… – Женщина замялась, вздохнула. Дмитрий терпеливо ждал, жалея, что не заварил кофе покрепче. – Понимаете, Савелий Иванович взял ружье и ушел, сказал, что на охоту, и я боюсь.

Браконьерство на «случилось» не тянуло. Сезон, конечно, еще не начался, и охота была делом подсудным, но зачем бы этой Галине сдавать мужа? Да еще такого, которого она в телефонном разговоре со следователем именует по имени-отчеству, а не просто как «супруг», «муж» или «Савелий», если вовсе не «Сава».

«Суровые нравы у них дома».

– Чего именно вы боитесь, Евгения? – мягко спросил Дмитрий.

– Так он сумку и не взял. И Гавроша тоже, вон, слышите, как скулит? А какая же охота без собаки? А еще… еще он попрощался. А он никогда не прощался, когда на работу уходил, говорил, примета плохая.

– А если не охота, то куда, как вы думаете, он ушел?

– Не знаю, – тихо ответила женщина, и Дмитрий понял, что она едва сдерживает слезы. – Я просто боюсь. Нашла ваш номер телефона у него в книжке и решила позвонить. Зря, да?..

– Нет, – твердо ответил Дмитрий. – Вот это точно не зря. Спасибо, что позвонили, я попробую разобраться.

Кладя трубку, он хмурился. Что-то тут звенело тревожными колокольчиками – кроме самого факта, что мужик взял ружье и куда-то ушел. В принципе-то Савелий Иванович мог отправиться просто на стрельбище, чтобы не потерять навык в стрельбе. Но зачем при этом врать? Нет, это все перекликалось с чем-то знакомым. Да, тогда ему тоже хотелось спать и не хотелось думать. Чертово опознание с туманными словами. А туманными ли? Как этот охотник говорил?

«Если бы сочувствовали, то сделали бы то, что должны».

И еще тот пассаж про справедливость, и уверенность в себе, и неверие милиции… «Что должны». А что должны? Посадить или расстрелять Гошу за убийство Алены. Сделали? Нет, потому что оснований нет. И что тогда должен cделать такой вот иркутский мужик, который даже бухгалтера не сдал, а просто избил? Дмитрий поставил себя на место Савелия и сорвал телефонную трубку.

Давешний генерал, звонивший ему насчет наружки, ответил спустя несколько гудков, и его голос звучал недовольно. Дмитрию было плевать.

– Вы все еще ведете слежку за Григорием Зиновьевым?

«Пожалуйста, скажите, что да…»

– Нет, – сухо ответил генерал. – Наружка выполнила свои задачи, и вчера ее сняли. Это все?

– Мне нужно узнать, где Григорий сейчас. Это важно.

– Ничем не могу помочь.

В трубке раздались короткие гудки.

«Да твою мать!»

Выполнила задачи! Небось ходили следом просто узнать привычки и решить, достойно ли чадо того, чтобы связаться браком с партией. Сюрреализм. И ведь небось развлечения на промке – наверняка не препятствие. Это все было настолько неправильно, что у Дмитрия не находилось цензурных выражений, но сейчас были вопросы поважнее партийной политики и государственного устройства.

«Хотя если по Марксу – нет ничего важнее, но у Маркса, вероятно, были другие приоритеты. Так. Если я не знаю, где найти этого Григория, то откуда знает охотник? Допустим, у него было время последить. Допустим, даже были навыки, чтобы следить… а откуда? Охотники ж не в городе дичь выслеживают. А что тогда?»

Дмитрий прокрутил в голове несколько совершенно фантастических вариантов, а потом хлопнул себя по лбу. Охотник наверняка знал рутину просто по рассказам дочери, а дальше – дело техники. Одно дело – выслеживать маршруты, другое – подготовить засаду в известных местах. Но это все работало в обе стороны.

Дмитрий вытащил блокнот с записями, относившимися к Алене, бросил на стол заодно стенограммы опросов подруг, добавил собственные заметки после разговора с Гошей. Учитывая специфику маньячного дела, образ жизни жертв и их окружения было первым, о чем он расспрашивал, и сейчас это пришлось кстати.

Если исключить промку и дом, то излюбленных мест оставалось не так много. Набережная, кафе «Университет», парк неподалеку от маяка.

«Кто ходит в кафе еще до полудня?.. Да еще в такое кафе?..»

Кафе в красивом трехэтажном здании с ажурным балконом относилось к очень приличным, и простой человек туда просто так, без повода, ходил редко. Впрочем, желающий породниться с партией вор к простым людям не относился. Что тоже было в корне неправильно.

В кафе Дмитрий решил ехать сам. Набережная, парк – там хватало патрулей, которым можно было позвонить и предупредить, а вот рядом с кафе, как назло, не нашлось ни одного экипажа, так что всем было одинаково далеко.

В машину он садился с чувством, что уже опоздал: и сейчас, потому что ехать предстояло по пробкам, и, главное, тогда, на опознании, не договорив, не разговорив человека.

II. Кафе «Университет»

Дурное предчувствие росло с каждым километром, и не зря: подъехав наконец к кафе, Дмитрий увидел выбегающих из двери людей. Все-таки опоздал, хотя и не слишком. И здесь «не слишком» вполне могло составить разницу между жизнью и смертью.

Остановив машину прямо на дороге, Дмитрий под негодующие гудки автомобилистов выскочил из двери и поймал за плечо женщину в дорогом, подогнанном по фигуре костюме. В руках она судорожно сжимала сумочку, так, что пальцы побелели. Женщина глянула на него невидящим, ошалелым взглядом и дернулась, пытаясь вырваться. Пришлось встряхнуть, и посильнее, так, что щелкнули зубы.

– Милиция. Что там внутри?

– Там человек, с ружьем! Мы просто… а он вошел, я сначала не поняла, он официанта прикладом… столько крови…

– А потом?

– Потом он сказал… я не помню… махнул ружьем на выход.

«Хоть что-то хорошо. Хотя бы лишние жертвы ему не нужны».

– Хорошо. – Дмитрий отпустил женщину и огляделся. – Видите вон там телефонную будку? Вызывайте милицию и «скорую». Если дежурный будет в чем-то сомневаться, сошлитесь на майора Меркулова. Запомните?

– Сказать, что майор Меркулов просил вызвать милицию, – механически, но точно повторила женщина.

– Правильно. – Поняв, что женщина продолжает стоять, потирая плечо, Дмитрий слегка подтолкнул ее в нужном направлении. – Идите же!

Кто-то наверняка и без того позвонил бы в отделение, но всегда стоило перестраховаться.

Дверь в кафе была нараспашку, и изнутри раздавались только слабые стоны. Прижавшись к стене, Дмитрий вытер вспотевшие ладони о джинсы, чтобы рукоять табельного не скользила. В отличие от засады на Переплетчика сейчас не было времени ни настроиться, ни подготовиться. Не было и группы захвата рядом. Когда еще сюда доберется патруль? Сирен Дмитрий не слышал – значит, до прибытия подмоги еще далеко. А с ружьем в руках опытного стрелка шутки плохи. И все же идти надо было.

Он скользнул внутрь, крутанулся влево-вправо, как учили, разворачивая одновременно тело и пистолет. Опрокинутые столы