Андрей Воронин - Русская княжна Мария

Продолжая бормотать, причитать и жаловаться на причиняемую ранами страшную боль, он быстро достал из-под тюка с шубами парчовый сверток, развернул ткань и ощупал задник иконы. Сообразив, каким образом прикреплен оклад, он при помощи карманного ножика отделил его от доски. Лейтенант не мог видеть, что он делает в темноте повозки; да он и не смотрел в сторону Поля, нетерпеливо прохаживаясь поодаль.

– Еще одну секундочку, сударь! – жалобно попросил Поль, торопливо заворачивая золотой оклад в парчу и заталкивая его на место, под тюк с шубами. – Она за что-то зацепилась, я боюсь повредить имущество капитана. Только секундочку… ну, вот! Возьмите, сударь! Всегда рад услужить господину капитану и вам, мой лейтенант…

Дюпре раздраженно выдернул из его рук икону и, сунув ее под мышку, сердито зашагал к дому. Поль проводил его взглядом и, кряхтя, улегся на свое нагретое местечко, с которого его так бесцеремонно согнали. Некоторое время он еще прислушивался к доносившимся из дома звукам, ожидая скандала, но все было спокойно, и Поль с облегчением откинулся на мягкие тюки. Все получилось просто великолепно: он сохранил драгоценный золотой оклад и в то же время избавился от мешавшей ему доски, причем сделал это так, что лучше нельзя было и придумать. Просто бросить изображение Сен Жоржа в костер или в придорожные кусты Поль побаивался: воинственный святой мог рассердиться и устроить ему что-нибудь похуже нескольких порезов на ягодицах; таскать же увесистую доску за собой было тяжело и неудобно.

Вскоре лагерь окончательно угомонился. Заснул и Поль, вновь огласив окрестности своим заливистым храпом, который сливался с доносившимися отовсюду такими же и даже более громкими звуками.

В глухой предутренний час, когда во всей деревне не спали только часовые, да и те заметно клевали носами на ходу, к деревенской околице приблизился ехавший верхом драгунский офицер, который вел в поводу еще одну оседланную, но без седока лошадь. На узком мостике через ручей дорогу ему заступил часовой.

– Послушай, приятель, – обратился к нему драгун, – не здесь ли стоит шестой уланский?

Часовой в ответ выставил перед собой ружье и потребовал назвать пароль.

– Какой пароль, болван! – крикнул драгун. – Еще одно слово, и я отправлю тебя на гауптвахту изучать уставы! Отвечай, здесь ли шестой полк улан, и если здесь, то где мне найти эскадронного командира капитана Жюно!

Грозно встопорщенные усы и уверенный тон драгуна совершенно сбили часового с толку. Он попытался вспомнить, что нужно делать в подобных случаях по уставу, ничего не вспомнил и махнул рукой: в конце концов, перед ним был французский офицер, а не какой-нибудь казак. Перспектива переполошить весь лагерь, подняв ложную тревогу, и быть за это наказанным представилась ему во всех малопривлекательных подробностях. Поэтому часовой выбрал из двух зол наименьшее и довольно толково указал переодетому в драгунский мундир пану Кшиштофу Огинскому дорогу к дому, где квартировал капитан Жюно. После того, как мнимый драгун удалился, ведя в поводу вторую лошадь, часовой снова сунул ружье под мышку и принялся мерно расхаживать взад-вперед по скрипучему деревянному настилу моста, вспоминая Сену и красотку Мими.

Пан Кшиштоф между тем, никем не остановленный, добрался до цели, два раза сбившись с пути и свернув в чужие дворы. Наконец, заглянув в очередные ворота, он увидел посреди двора знакомую карету – ту самую, в которой уехала из имения княжна Вязмитинова. Поодаль уродливым горбом торчал кожаный верх капитанского возка.

Пан Кшиштоф спешился, привязал лошадей к столбу ворот и осторожно вошел во двор. Сердце его билось где-то у самого горла, а в ногах ощущалась знакомая легкость. Чувствуя эту легкость, пан Кшиштоф понимал, что при первом же неожиданном и резком звуке бросится наутек, забыв обо всем на свете. Если он не сделал этого до сих пор, то лишь потому, что икона была нужна ему буквально позарез, а добыть ее теперь было некому, кроме него самого. Кузен Вацлав, несомненно, был убит напавшими на них по дороге сюда бандитами; в противном случае, думал пан Кшиштоф, мальчишка уже давно был бы здесь. Возвращаться, чтобы удостовериться в смерти Вацлава, ему даже не пришло в голову: это было чересчур опасно. Правда, сопляк уже однажды восстал из мертвых, но пан Кшиштоф очень сомневался в том, что это получится у него вторично: лесные разбойники не шутили, и уйти от них можно было либо сразу, как это сделал он сам, либо никогда.

Мысль о том, что он больше никогда не увидит своего кузена, заметно приободрила пана Кшиштофа. Пригибаясь на всякий случай и перебегая между повозками, он приблизился к возку капитана Жюно, из которого по-прежнему торчали босые ступни лежавшего на животе, но при этом все равно ухитрявшегося громко храпеть денщика.

Пан Кшиштоф пошире распахнул ворот мундира и осторожно, стараясь не шуметь, вынул из ножен саблю. Прошептав короткую молитву святой деве Марии, он схватился свободной рукой за верхнюю дугу навеса, уперся ногой и одним быстрым движением забросил свое мускулистое тело в темные, провонявшие потом и табаком недра возка.

Он сразу же ничком упал на Поля, одной рукой зажал ему рот, а другой приложил к горлу денщика лезвие сабли. Поль замычал, дергаясь и извиваясь под придавившей его тяжестью с такой энергией, словно вовсе не был ранен.

– Тихо, негодяй, – в самое его ухо прошипел пан Кшиштоф. – Тихо, или я перережу тебе глотку!

Денщик сразу же затих и перестал мычать. Его тело обмякло, сдаваясь на милость победителя. Денщик был не самого храброго десятка, и справиться с ним, да еще и раненым, оказалось совсем просто.

– Вот так, – похвалил пан Кшиштоф. – Только попробуй поднять тревогу, и я прорежу тебе еще один рот пониже подбородка, грязная свинья. Я пришел за иконой. За иконой, ты понял?

Денщик снова замычал ему в ладонь.

– Не вздумай шутить со мной, – в последний раз предупредил его пан Кшиштоф и осторожно убрал руку, которой до этого зажимал денщику рот.

Поль с хлюпаньем втянул в себя воздух.

– Пощадите, сударь, – торопливым шепотом забормотал он, – пощадите, умоляю! Я сдаюсь, я сделаю все, что прикажете, только не убивайте беднягу Поля!

– Замолчи, болван, – сказал ему пан Кшиштоф, – и живо подавай мне икону, которую ты украл в усадьбе!

– Но, сударь, мой капитан…

– Икону! – повторил пан Кшиштоф и сильнее прижал лезвие сабли к горлу денщика.

Поль почувствовал, как по коже, щекоча ее, потекла теплая струйка крови, и беззвучно заплакал, стараясь сдерживать рыдания, чтобы не порезаться еще глубже.

– У меня… нет… нет иконы, – с трудом выговорил он то, что было чистой правдой.

– Расскажешь это своему капитану, – тихо прорычал пан Кшиштоф, – завтра, когда иконы у тебя действительно не будет. А пока вот что: я даю тебе на выбор две возможности. Ты можешь отдать мне икону сам и взамен получить от меня отличную верховую лошадь под седлом – у меня как раз завалялась одна лишняя. В противном случае я зарежу тебя, как свинью, найду икону среди этого барахла и уйду, сохранив при этом свою лошадь. Скажи, приятель, какая из этих возможностей тебе больше нравится?

Поль вынужден был признать, что первая из названных паном Кшиштофом возможностей выглядит гораздо привлекательнее второй, хотя и она не является шедевром. В то время, когда он это говорил, до него дошло, что его, быть может, действительно оставят в живых, но лишь при том условии, если он отдаст проклятую икону, которая почему-то вдруг понадобилась всем на свете. Было совершенно очевидно, что, продолжая утверждать, будто иконы нет, он добьется только мучительной смерти, с другой стороны, иконы у него действительно не было, а значит, не было и выхода.

Но выход нашелся: его подсказал изворотливый ум бывшего лавочника. Выход этот был крайне рискованным и в случае неудачи сулил верную смерть. Но точно такую же, притом гораздо более верную, смерть сулило Полю бездействие, и денщик капитана Жюно решил рискнуть. Это была не самая выгодная сделка – обменять тяжелый золотой оклад на кавалерийскую лошадь, – но в придачу к лошади ему была обещана жизнь, а это несколько меняло дело.

– Извольте, сударь, – прошептал он, – протяните вашу руку и возьмите… Здесь, под этим тюком. Никто не может обвинить старину Поля в жадности, и чего только не сделаешь для такого великодушного и обходительного господина!

– Не вздумай шутить, – с угрозой повторил пан Кшиштоф и, протянув свободную руку, засунул ее под указанный денщиком тюк.

Пальцы его нащупали знакомый парчовый сверток. Под парчой ощущались гладкие выступы и впадины массивного золотого оклада. Несомненно, это была она, та самая икона, за которой столь долго охотился пан Кшиштоф, ежеминутно рискуя собственной жизнью и одну за другой губя чужие. Думать о величии этого момента было недосуг, да и положение, в котором находился Огинский – верхом на жирной туше денщика-француза, – мало подходило для произнесения торжественных речей.