Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую

Но королевич пылал такой страстью к Сисястой, что особо не огорчился. Он поселился в пещере неподалеку и каждое утро садился у дороги, с нетерпением высматривая своих посланцев.

Когда же наконец увидел их, сразу понял: случилось что-то не то. Во-первых, с ними не было Сисястой; во-вторых, или понурив головы, волоча ноги, к тому же птицеконь плакал, как зубр (сейчас бы сказали «как бобр», но тогда бобров на свете еще не было). Киска не плакала, потому что у нее не было глаз, зато каждые несколько минут выпускала несколько капель мочи, а это у нее всегда означало глубокую печаль.

– Что случилось? – спросил с волнением королевич, когда те наконец стали перед ним.

– Сисястая говорит, что выйдет за тебя лишь тогда, когда ты отдашь ей третий глаз, – сообщил птицеконь, горестно вздыхая. – До нее дошли слухи, что ты собирался жениться на Четвероглазке. А она не хочет быть хуже той, так что если ты ее в самом деле любишь и хочешь на ней жениться, то отдай ей свой последний глаз, чтобы у нее стало четыре.

– Ни за что на свете! – в гневе вскричал королевич. – Я ведь тогда сам ничего видеть не буду!

Он вернулся в пещеру и до самого вечера мерил ее шагами, кусая пальцы от ярости. Наконец, немного остыв, пришел к выводу, что слишком много вложил в это предприятие, чтобы останавливаться на полпути. Впрочем, он надеялся, что, если отдаст Сисястой свой последний глаз, ей уже будет нечего больше желать и она за него выйдет наверняка; а после свадьбы уж он ее уговорит вернуть ему один глаз. Ведь что за удовольствие быть замужем за слепцом?

Он снова вызвал птицеконя, и хотя тот старался отговорить его, выковырял себе ложкой последний глаз и устроил его на спине посланца.

Сисястая страшно обрадовалась, когда птицеконь с глазом и киской прибыли в замок ее отца. Она тотчас же воткнула себе глаз в затылок и побежала смотреться в пруд. Первый раз в жизни она видела свои плечи, ягодицы и ноги сзади. Довольная увиденным, она намазала себе попу бараньим салом, чтобы та красивее блестела.

– А теперь ты вернешься с нами к королевичу и станешь его женой? – спросил птицеконь, вглядываясь в ее неимоверные груди и с трудом сглатывая слюну.

– Опять двадцать пять! – возмутилась Сисястая. – Во-первых, отец его выгнал из замка, а я не собираюсь жить в темной пещере. Во-вторых, не хочу мужа-идиота, а королевича все так почему-то называют. В-третьих, не пойду за слепца, потому что хочу, чтобы мой муж глядел на меня и восхищался моей красотой. А ему же все едино, красавица у него жена или уродина, он ее все равно не увидит. Так что он может жениться на любой шантрапе.

После этих слов она развернулась и удалилась в сторону замка, энергично колыша лоснящейся попой.

– Она не хочет слепца! Она не хочет слепца! Она не хочет Слепца! – твердил раз за разом незрячий королевич, возмущенно нарезая круги по пещере и колотя себя по голове, когда птицеконь передал ему слова Сисястой.

Успокоившись немного, он отправился к отцу в замок, чтобы убедить его напасть на короля циклопов и отобрать у Сисястой три его глаза. Он надеялся: когда отец увидит, что он уже больше не циклоп, то сменит гнев на милость. Но старый король при виде сына-слепца впал в такую ярость, что велел прогнать его из замка и вдобавок науськать на него особенно злую собаку.

И королевич пошел себе по белу свету. С толстой палкой в руке он шагал куда ноги несут, беспрерывно оплакивая свою участь. Так он странствовал много недель, пока не свалился в канаву с водой. А когда начал кричать и звать на помощь, чьи-то сильные руки взяли и вытащили его на берег.

Поскольку королевич ничего не видел, то и не подозревал, что прошел семь лесов и семь гор и свалился в ров, окружавший дворец Четвероглазки. А из воды его вытащили подданные ее отца.

Четвероглазка страшно разгневалась на королевича, когда до нее дошла весть, что тот вместо нее хочет жениться на циклопке. Но теперь, когда увидела, что с ним стало, ей сделалось жаль несчастного. А поскольку она по-прежнему его любила, то решила отдать ему два из четырех своих глаз, что и сделала.

Королевич был ей бесконечно благодарен. Ему даже больше не мешало, что она плоская как доска. Они поженились жили очень счастливо. И поскольку у нас тоже по паре глаз, могло бы показаться, что мы их потомки. Ан нет.

Когда добрый Бог перестал наконец играть в шахматы с Сатаниэлем – проиграв к этому времени шестьдесят девять ангелиц из Своего хора и одну ножку от Своего золотого трона, – выглянул из-за туч и увидел двуглазое семейство, то впал в настоящую ярость. Разгневавшись, что кто-то посмел вмешаться в Его творение, Он поразил их молнией. Но вскоре, однако, решил, что выглядели они совсем не так уж плохо, а кроме того, нет никакого резону, чтобы у людей было больше или меньше глаз, чем у зверей. Поэтому всех одноглазых, трехглазых и четвероглазых людей он перебил, а затем слепил из грязи и коровьего навоза пару новых, двуглазых, которых назвал Адамом и Евой. Несколько циклопов спрятались, правда, в темных пещерах, и им удалось пережить избиение, потому что добрый Бог их не заметил. Но никто не знает, что стало с носителем глаза идиота, который так верно исполнял поручения королевича. Быть может, он тоже где-то спрятался и живет до сих пор?

– Эту сказку тебе правда мама рассказывала? – спросила недоверчиво Алиса.

Фрэнк расхохотался.

– Ну, может, я что-то где-то и переврал. Но мамина версия была не менее людоедской. – Он встал и протянул Алисе руку. – Пойдем, купаться пора.

Алиса с радостью вскочила. Она-то решила ехать в Исмаилию лишь потому, что Абиба не было в Каире, и даже думать не думала, что в обществе Фрэнка ей будет настолько приятно.

Они вбежали в воду и поплыли к большому бело-красному бую. Фрэнк доплыл первым, Алиса – через пару секунд. Вцепившись в буй, они тяжело дышали, хватая ртами воздух. Свободной рукой Фрэнк обнял Алису и притянул к себе; приблизив к ней лицо, он поцеловал ее в губы. Она не отстранилась и даже закинула руки ему на шею. Они целовались, а потом Алиса почувствовала, что Фрэнк принимается стаскивать с нее плавки. Она хотела было запротестовать, но вдруг подумала, что еще никогда не занималась любовью в воде; при одной этой мысли ее охватило возбуждение. Она обхватила Фрэнка ногами за пояс и прижала к своей груди его загорелое лицо.

8

Алиса в одиночестве завтракала на тринадцатом этаже отеля «Клеопатра», любуясь разноцветными попугаями и размышляя о том, что случилось накануне в Исмаилии. Когда они вернулись вечером в Каир, Фрэнк хотел подняться с нею наверх, но она отговорилась, что путешествие ее утомило. К счастью, он не настаивал – а то уломать ее было бы нетрудно. Неожиданно он начал ей страшно нравиться. «Что со мной творится в этом Египте? – думала она, улыбаясь собственным мыслям. – Я тут прямо как течная кошка».

Вдруг она увидела, что в зал входит старый египтолог. Она не знала, что ей делать: может, подойти и извиниться, объяснить, что когда она его спрашивала, то даже понятия не имела, как пишется имя фараона Хакау? Но египтолог сам направился в ее сторону.

– Добрый день, – сказал он. – В прошлый раз я на вас рассердился, подумав, что вы смеетесь над стариком. Но потом решил, что это все же была отличная шутка. Так что простите мне, пожалуйста, мое поведение. Можно я к вам присяду?

– Конечно, пожалуйста. Но, честное слово, я правда не знала…

– Чепуха! Даже не пытайтесь оправдываться. Все равно не поверю. – Он улыбнулся. – Нас, англичан, со времен королевы Виктории считают страшными ханжами. Но после Первой мировой войны все изменилось. Началось с так называемых обнаженных живых картин: девушки стояли на сцене голыми в позах античных статуй. Двигаться им было запрещено – иначе у хозяина отобрали бы лицензию. Зато теперь у нас уже полная свобода нравов, почти как в довикторианские времена, когда люди купались в море без одежды. Совсем голыми, правда-правда!

К столику подошел официант и подал египтологу, как и в прошлый раз, только чай. Алиса глядела на старичка с состраданием – сама она тем временем лакомилась превосходными гренками с джемом.

– К чему это я? Ах да, вспомнил. Я хотел вам сказать, что, когда за несколько лет до войны в Лондоне давали «Экстаз» Густава Махаты, я специально сходил на этот фильм три раза, чтобы увидеть, как Хедди Кизлер нагишом гонится за нахалом, который украл ее одежду, оставленную на берегу озерца. Нагота на экране у моего поколения просто в голове не укладывалась. Всякие стражи нравственности так перемывали несчастной актрисе все косточки, что она, когда переехала в Голливуд, сменила фамилию на Ламарр. А ее муж – он никак не хотел смириться с тем, что другие мужчины могут видеть его жену во всей красе, – постарался выкупить и уничтожить все копии фильма. Она с ним развелась. Так ему и надо! Но только вспомню, как Хедди мелькает на экране в чем мать родила… Эх, старость-старость!