Тревожная весна 45-го - Валерий Георгиевич Шарапов

Ознакомительный фрагмент

года знаменитая коллекция переехала в новое здание берлинского Музея народоведения, который с 1933 года стал именоваться «Музеем древнейшей и древней истории».

В 1939 году «Золото Трои» по приказу Гитлера вывезли из музея и спрятали в надежном месте. А в конце 1941 года троянские сокровища наряду с другими ценными предметами музейных коллекций упаковали в три ящика и перевезли в зенитную башню люфтваффе Flakturm I, расположенную на территории Берлинского зоопарка.

В 1945 году за дальнейшую эвакуацию «Золота Трои» отвечал директор Музея древнейшей и древней истории профессор Вильгельм Унферцагт. На свой страх и риск он ослушался приказа фюрера, оставил сокровища в Берлине и лично занимался их охраной, дабы предотвратить мародерство и расхищение.

В конце Второй мировой войны Унферцагт передал ящики с бесценной коллекцией советским властям.

* * *

— И сколько в эшелоне таких ящиков?

— Три, товарищ нарком.

— Всего три? — удивился тот. — Ты же доложил о девяти тысячах предметов! Как они могут уместиться в трех ящиках?

— Они в основном все мелкие, товарищ нарком: кольца, бусинки, серьги, пластинки сердцевидной формы. А в этом ящике собраны самые крупные.

— Ладно. Где остальное?

— Вся коллекция размещена в штабном купе, — кивнул Дружинин в сторону пассажирского вагона. — Прикажете принести?

— Нет, пусть пока полежат, — сказал нарком. Отыскав кого-то взглядом среди сопровождавших, приказал: — Меркулов, принимай коллекцию. А ты… — нарком повернулся к майору, — сдашь все по инвентарным листам, подпишешь акты и можешь быть свободен. Даю два дня отдыха, доволен?

— Так точно!

Отдав необходимые распоряжения, нарком уехал. Внутри штабного купе пассажирского вагона уединились двое: директор Пушкинского музея Сергей Меркулов и член трофейной бригады — майор Серафим Дружинин. Оба спешно готовили коллекцию к перемещению в специальное хранилище.

Глава третья

Москва

Июль 1945 года.

Деревянный павильон с надписью «Пиво-воды» был до отказа набит посетителями. В воздухе висела плотная табачная пелена, сквозь которую отовсюду доносились гомон, пьяный смех и мат. Шум не раздражал, а к едкому дымку солдатской махорки Васильков относился спокойно — привык за четыре года окопной жизни. Чего не скажешь о кисловатом запахе местного «Жигулевского», дешевой водки и еще бог знает чего.

Васильков отхлебнул из кружки, поморщился. На вкус пиво здорово отличалось от того, каким угощали москвичей довоенные питейные заведения.

— «СПГ с прицепом», — подмигнул сменившийся сосед, поставил на высокий столик кружку с пенной шапкой, полстакана водки, а на клочок газеты положил бутерброд. — Не желаешь?

— Спасибо, я только по пиву, — отказался Александр.

— Ну, как знаешь…

Сосед был на костылях. Вместо левой ноги из брючины торчала круглая деревяшка. Приспособив к стойке один костыль, мужик оперся на другой, опрокинул в рот водку, занюхал кусочком хлеба с тонкой пластинкой серого плавленого сырка и вытянул из кармана мятую пачку ленинградского «Беломора».

Васильков забрел в павильон по дороге домой, отстояв у слесарного верстака первую смену. Оказавшись за проходной, он вдруг почувствовал страшную усталость: голова гудела, руки висели словно плети, ноги налились свинцом, каждая сотня метров давалась с трудом. «Это из-за погоды, — поглядел Александр в хмурое небо, — или с непривычки. Никогда в своей жизни не выполнял такую однообразную и монотонную работу. Потому, видно, мне слесарное дело и не нравится. Не мое это…»

Номерной завод выпускал авиационные моторы. Очень нужное производство даже в мирное время. Василькова приняли на работу сразу и без проволочек. Майор в отставке, член партии с трехлетним стажем, семь боевых орденов и столько же медалей — все это говорило о нем лучше любой характеристики. Он не подводил, относясь к новой профессии со всей серьезностью: вникал, присматривался, учился. Уже неплохо получалось, но… с каждым днем Александр все отчетливее осознавал, что эта профессия не для него.

— Я раз в месяц в этом «шалмане» пивком балуюсь. Что-то тебя раньше не встречал, — заметил сосед.

Отвечать не хотелось. Не было настроения завязывать новое знакомство, откровенничать. К счастью, мужик не настаивал.

— Курить будешь? — пододвинул он пачку.

Васильков вытянул папиросу, привычно смял мундштук. Чиркнув спичкой, все же справился:

— А чего же раз в месяц? Или «шалман» не каждый день работает?

Инвалид усмехнулся.

— Я, мил человек, сюда рад бы каждый день захаживать, да жизнь моя, с тех пор как потерял ногу, шибко переменилась. Пенсию мне положили по третьей группе — аж триста двадцать два рублика, выдали рабочую карточку, прикрепили к инвалидному спецмагазину. В нем и продукты получше, и сразу за месяц можно отовариться.

«Так чего ж тогда?» — непонимаючи глядел на соседа бывший майор.

— Ну, пенсия моя, сам понимаешь, только паек выкупить, — объяснял тот, неспешно потягивая пиво. — А пайка на месяц, как ни растягивай, не хватает. Его в три дня можно слопать, за исключением хлеба. Хлеба прилично дают, да невкусный он — много не съешь. Вот так, мил человек.

— Как же вы… справляетесь?

— Хочешь жить — соображай. В пайке мне две бутылки водки полагается. Я их выкупаю по тридцать целковых каждую. Одну, конечно, употребляю — как же без нее, родимой? А вторую тащу на базар. За триста, может, и не продам — стоять долго придется, а за двести или двести пятьдесят — верняк. На эти деньжата и тяну: где килограмм картошечки перехвачу, где немного маслица или сальца. Вот так, мил человек. Ну, а пиво… — Он снова сделал мелкий глоток, экономя напиток. — С пивом в Москве порядок. Два с полтиной — кружечка, или за пять — «СПГ с прицепом». Это почитай даром. Тут неподалеку год назад грелка[1] открылась. Так я тебе доложу по секрету: там стакан сладкого чаю с таким же бутербродом всего за полтора целковых подают. Мне когда с голодухи совсем припечет — туда ковыляю…

Покончив с пивом, Васильков отправился к прилавку и купил еще две — для себя и соседа.

— Угощайтесь, — вернулся он к стойке.

Инвалид удивленно вскинул левую бровь, но возражать не стал — принял.

— Спасибо, мил человек. Уважил…

Александр сдул пену, хлебнул и достал очередную папиросу.

И вдруг услышал:

— Саня!

Чиркнул спичкой, прикурил. Крутить головой и искать зовущего не стал — мало ли вокруг тезок?

— Сашка! Васильков! Ты? — совсем громко прокричал кто-то за спиной.

Совпадение исключалось. Повернувшись, майор прищурился, всматриваясь сквозь завесу дыма. Распихивая посетителей и опираясь на палочку, к нему пробирался Старцев.

— Иван?! — изумленно прошептал майор.

И кинулся обнимать фронтового товарища.

* * *

Внешне Старцев почти не изменился. Опираясь на трость, он шел рядом: такой же худощавый, но статный, широкоплечий, с открытым скуластым лицом и