Крупа бывает разная (сборник) (СИ) - Дашкевич Виктор

— Удивительно, — ответом на эти мысли стал голос Аркадия, — еще пара-тройка лет, и его без опасений можно будет выдавать за вашего фамильяра.

Див неожиданно опустился на колени, по японской традиции коснулся лбом пола и замер, очевидно ожидая приказа или того, зачем его позвали. Никогда прежде он не выказывал наследнику такого почтения.

Владимира же, несмотря на уже принятый дивом истинный облик, всё не отпускал озноб. И это противное липкое чувство точно не связано с личиной. Это страх? А может, наоборот? Непрошенная мысль о том, что бесконечно могущественное существо, без принуждения заклятием, вот так запросто подчиняется, да еще и на глазах у вечного конкурента и друга, взбудоражила какие-то струны в душе?

— Пусть покажет японку, вели ему, — напомнил Аркадий. Владимир почему-то избегал смотреть на товарища, он не мог отвести взгляд от существа, распростершегося на полу у его ног. Приказать ему… Вот так запросто? Такую… ерунду?

Владимир судорожно сглотнул, понимая, что терять лицо ему сейчас никак нельзя, и сказал бодрым и веселым, как ему казалось, голосом:

— У тебя ведь есть среди личин японские девушки. Покажи нам самую красивую.

Он ожидал вопросов, может, даже спора, но нет. Не успел он моргнуть, как с пола поднялась в полный рост совсем юная японка. Длинные черные волосы спадали чуть ли не до пола, а сама она была такая маленькая и хрупкая, что казалась совсем ребенком. Однако небольшая, но красивая и крепкая грудь виднелась в вороте слишком широкой, не по размеру огромной для такого маленького тела рубашки, закрывшей девушку чуть ли не до щиколоток. Остальная одежда свалилась и лежала грудой на полу.

Владимир, чтобы не смотреть на эту грудь, поднял взгляд выше, на тонкую шейку, и ему показалось: кожа девушки настолько тонкая и прозрачная, что видно, как над выпирающей ключицей пульсирует голубая жилка.

В лицо диву он смотреть тоже избегал. Застыл, боясь лишний раз вздохнуть.

— Кем была эта красотка? — вывел его из ступора привычно-беспечный голос Аркадия.

— Любимой наложницей моего князя, — немедленно ответил див. Голос оказался нежным и звонким, как колокольчик.

— За что же… твой князь казнил ее? — наконец-то справившись с собственными голосовыми связками, проговорил Владимир.

— Он ее не казнил. Ее отравили из зависти. И когда она умирала, господин велел ее поглотить, понимая, что спасти ее нельзя. Он думал, это поможет ему перенести утрату. Он очень любил ее.

— И как? Помогло? — в голосе Аркадия явственно слышались и насмешка, и искренний интерес.

— Нет, — коротко ответил див.

На несколько мгновений повисла тишина. Которую опять нарушил Аркадий.

— А что, Володя, одолжишь мне эту принцессу сегодня на ночь? Охота почувствовать себя сёгуном.

Владимир наконец повернулся к нему. И увидел в глазах товарища огонек страсти. Вот только сложно было понять, была ли это похоть, или та, другая страсть, что временами захватывала Аркадия целиком.

Позже, когда Императорский див уже поглотил отца и стал фамильяром, Аркадий много раз просил разрешения исследовать его. И каждый раз Владимир отказывал товарищу. Но тогда, в тот вечер, он, наверное, впервые жестко ответил Аркадию:

— Нет.

И, повернувшись к диву, добавил:

— Можешь идти.

Он так до сих пор и не знает, что им двигало в тот момент. В первый раз охватившее ощущение истинной власти и силы? Уверенность в своих правах? Или… банальная ревность и чувство собственника?

Но что бы это ни было, без всякой связи Императорский див почувствовал это. И понял о Владимире что-то важное, чего сам подвыпивший юнец еще не понимал.

…И потом, много лет спустя, когда через полгода после смерти жены Владимир рыдал в подушку от бессилия и бессонницы, именно в облике той японки зашел к нему в спальню Императорский див. И Владимир не смог, не нашел в себе сил его прогнать. И это было не начало. Это был конец. Понимал ли он тогда, что обречен?

…Аркадий… как он мог предать? Бросить в самый тяжелый момент жизни?

… А может, друг детства, наоборот, хотел его спасти? Эти мысли последнее время всё чаще приходят в голову, он гонит их, но они всё равно не отпускают, как и тяжелое, щемящее чувство вины. И голос Аркадия всё чаще звучит в ушах:

«Отправь в Пустошь эту тварь, сразу же, как получишь над ним власть, Володя. Пока он еще слушается тебя. Не играй с огнем. Ты справишься и сможешь править без него».

— Я не справился, Аркаш… Не справился… один.

И вот сейчас он стоит в парадном мундире в золоченой зале, а его портреты красуются в кабинетах важных чиновников, но он сам — лишь бледная тень, которая давно уже ничего не решает.

И, конечно же, никого не сможет отправить в Пустошь.

Но разве он сам не может освободиться… по-другому?

Рука касается рукояти проклятого меча. Всего одно движение, один небольшой порез, он же колдун, он это делал сотни раз, еще будучи ребенком. Это совсем не сложно!

И всё будет кончено. Не будет ни вины, ни страха, ни бессонных ночей. Душа? А осталась ли у него душа?

Меч уже на треть выдвинут из ножен, когда он ощущает на своем запястье сжавшие его горячие пальцы.

— Вам так плохо со мной… отец? — шелестит голос у него прямо в голове.

Ни скрипа двери, ни шороха. Ни колдун, ни даже див не способны увидеть, как движется это существо. Бесшумное и внезапное, как сама смерть.

Владимир поворачивает голову и…

Видит перед собой растерянное и расстроенное лицо удивительно похожего на него юноши. Александр давно не использует личин, он столько лет играл роль ребенка, что сейчас выглядит совсем юным даже в истинной своей форме. На нем тоже парадный мундир. Ведь отец и сын собираются на прием.

Владимир хочет рассмеяться от того, как всё глупо и нелепо. Сейчас ему опять придется натянуть на лицо маску уверенности и выйти в распахнувшиеся перед ним двери, потому что он не властен больше ни над чем, даже над собственной жизнью, но вместо смеха с губ срывается стон.

— Почему ты не отпускаешь меня? Зачем я тебе нужен? Чтобы ты мог, связанный со мной, стареть? Или боишься, что министры не примут правителем мальчишку? Но они все давно уже верны тебе, трясутся и не смеют возразить. Все, кто знают твою тайну. И те, кто догадался, кому принадлежит власть.

— Не надо так говорить, отец, — лицо юноши становится озабоченным, губы по-детски надуваются, а глазах мелькает обида.

— Я верен вам так же, как и ваши министры. И я много раз говорил, что буду служить и защищать вас до самого конца. И никогда не предам. Ведь я ваш единственный сын. И я не допущу, чтобы страна погрузилась в хаос.

Владимир опускает голову. Потому что Александр прав. У императора имеется долг. Ведь не от скуки, черт побери, они затеяли эту дьявольскую игру. В прошлом выбора просто не было, а сейчас? Есть ли он сейчас?

— Мы уже столького добились, — продолжает Александр, его голос звучит напряженно и даже несколько испуганно, а пальцы продолжают сжимать запястье «отца». И то, что сначала казалось жаром, теперь превращается в приятное тепло. И в мысли снова тихим шепотом вплетается:

— Разве вам плохо со мной?

И Владимира накрывает бессилие. Оно ложится на плечи тяжелым одеялом, оборачивает коконом, сплетает по рукам и ногам. Всё бесполезно. Он больше не властен ни над чем. Он проиграл, окончательно и бесповоротно. Эта попытка сохранить хотя бы жалкие остатки прежнего себя была последней. И остается только одно, принять свое поражение достойно. И от этой мысли вдруг становится легко. Так легко, что кокон, только что сжимавший грудь, вдруг перестает душить, а меч на поясе теряет свою тяжесть. Если нет никакого смысла бороться, значит, можно больше этого не делать. Не сомневаться, не терзаться, спокойно спать по ночам. И эти слова, что говорит Александр… разве он может лгать колдуну? Разве страна теперь не в самых надежных руках?

От этих мыслей становится тепло и приятно.