Мертвый невод Егора Лисицы - Лиза Лосева

выворочена. На земле, схватившись за лицо, сидел Гросс, вымазанный в глине.

— Федор там! Не успел выбраться!

Федора Сведыню мы скоро откопали. Вытащили бледного, но живого. Он продержался в камере, где оставался воздух.

— Балка, сволочь, мне по голове! Аж звон пошел. — Он продолжал говорить, что ему второй уж раз бока намяли, повторялся, очевидно, был в шоке.

Я подступил к Гроссу:

— Где Мирон?

— Сушкин, — он заозирался, — и в самом деле. Вряд ли спит! Кругом такое. А вы, вы-то тут откуда? — Он спохватился, казалось, впервые увидел меня, Репина, милиционера с нами.

— Говорите скорее — кого еще не хватает? Пусть проверят палатки. Ружья на месте?

Сведыня немного оклемался.

— Ушел, ушел он! Мирон! Собака! Завалил меня в раскопе. — Сведыня заматерился забористо, закашлялся с хрипом. — Место я знаю, которое он ищет!

Из его слов я понял, что место, куда сбежал Сушкин, я тоже знал. Неподалеку от балки, где пали овцы.

— Он с вечера сам не свой. Дергался. Я его, сволочь, чуял. Чуял, что неладно. — Федору было тяжело говорить, видно, мысли путались, его мутило, он тряс головой. Я устроил его на земле, подсунув под голову чью-то куртку.

— Не поднимайтесь пока! Лежите!

— Оползень там. А он все лазил! Брехал, мол, округу изучает.

Запыхавшийся Гросс вернулся и сказал, что в палатках не хватает кое-чего из снаряжения. Нет фонарей, ружья, вещей Мирона. Сведыня рвался показать место раскопа. Пришлось удерживать. Едва не силой.

— Туда не успеем уже. Он обогнал нас.

Чтобы выбраться с мыса, Гросс дал пару человек из знающих местность. С ними мы быстро добрались до залива, где контрабандисты прятали лодки. Показалось, опоздали. Из камышей тянуло гарью. В свете фонаря я наткнулся на кострище с поваленным набок примусом, кусками жести. Сушкин пытался расплавить крупные предметы, чтобы вынуть камни. В песке обнаружилась мелочь: гнутая бляшка, подвеска — олень со скрученной спиной.

От досады я зло шикнул на Брегета, который юрко поспевал за нами всю дорогу. Сейчас он громко дышал, раззявив пасть.

— Толк! Вон, ищи теперь, псина!

— След большой давности, собака с трудом дифференцирует его, — пробубнил Репа хмуро и обиженно.

Спелись, голубчики. Черт! Осмотрелся: бесполезно! Сумерки были густыми. Бледная луна. Пес в камышах чем-то зашуршал и неожиданно глухо залаял.

— Вон, левее, левее! — Репа закричал шепотом, полез в рогоз. Мы за ним.

Мелькнула тень лодки. Потеряли время, раскидывая шалаш ряженских, вытащили оттуда плоскодонку, поволокли ее по камышам. Милиционер все твердил: «Там, выше, спустим. Обойдем с берега!»

Кинули на воду. Молодой служивый сел на весла.

— Эх, не догоним, тут как в лесу, ни зги не видать. — Репа, пригнувшись, осторожно раздвигал камыш.

— Не бузи. Я тут как в спаленке у крали, все знакомо, — еле слышно откликнулся милиционер и нырнул в темную протоку.

Поворот налево… направо… налево… направо… Брегет, чуть подвывая, напряженно всматривался, бок дрожит под рукой, рычание низкое, рванулся. Краем глаза я заметил тусклый блеск металла, успел крикнуть: «Пригнись!» — и пуля ушла в воду.

— Вот он, гад!!! — возбужденно выпалил Репа на удаляющуюся в сумрак тень.

— Стреляйте! Он в лиман идет! — крикнул сдавленно милиционер.

Мы с Репой пытались удержаться в лодке, подскакивающей на волнах. Я кое-как привстал, нащупав опору. Над водой глухо зависли выстрелы. Обшивка лодки треснула. В сумерках было видно, как Сушкин встал на корме и прыгнул в воду. Репа и я сиганули за ним. В прибрежном иле вязли ноги, у самого берега я запнулся о валун, чуть не упал. Но все-таки, исхитрившись, прыгнул вперед, перехватил его поперек корпуса и повалил на землю. Позади раздался глухой плеск, подоспел Репа.

Сушкин, я уже привык его так называть, держался спокойно. Поднял на меня глаза — взгляд обычного человека, немного уставшего, немного растерянного, движения его были неторопливы. Я (в который раз!) задумался: как отличить внешне убийцу? Рогинский перевязал его, я не стал подходить. Принесли сухую рубашку переодеться. Сушкин, неловко дергая рукой, попробовал натянуть ее. Рогинский посмотрел на меня и вышел. Я, опершись о подоконник, стоял у окна.

— Где ваше пальто?

Услышав мой вопрос, он перестал дергать рубашку, нахмурился.

— При чем тут? Не знаю, запропало.

Он немного напрягся, поглядывал на Васю Репина, который не отходил от двери, и пробовал заговорить с ним. Репин отвечал односложно и неохотно.

— Мирон, — продолжил я, — или как вас называть теперь?

— Давайте уж так и оставим, я, признаюсь, привык. А я вас стану называть гражданин сыщик!

— Как угодно. Мы знаем, что на раскопе вы работали под чужим именем. Знаем и про ваши дела с ряженскими, и про остальное.

Сушкин замолчал, раздумывая, как много на самом деле мне известно. В действительности я знал почти все, за вычетом мелочей.

— Вы в прошлом выпускник юнкерской школы, несколько лет трудились по гражданской специальности — инженером. Однако, когда повсеместно начались чистки, вам пришлось уносить ноги. В Ростов попали, скрывая происхождение и участие в Гражданской войне. Интересно вот что: как Гросс-то вам поверил? Почему разрешил примкнуть к партии?

— У меня было к нему письмо от общих знакомых. Он человек интеллигентный, проявил сочувствие. Не расспрашивал. Меня ведь могли и арестовать, а непросто «вычистить» со службы. Да и за что? Только лишь потому, что семья моя не «пролетарского происхождения»! Уверен, в душе он большевиков презирает. С Гроссом мне повезло — такая удача, — при краеведах и музее. Меньше внимания, в постоянных разъездах, копаю себе и копаю.

— Настоящий-то Сушкин где сейчас?

— Черт его знает. Небось доживает где-то под Астраханью, а может, в бега подался. Могу я поинтересоваться, так сказать, на правах арестованного, откуда у вас о нем сведения?

— Очень просто, малярия.

— Что?

— Малярия. Вы обмолвились, что не бывали на крупных археологических раскопках. А Гросс, напротив, назвал вас опытным специалистом. Признаться, я тогда больше заинтересовался личностью Сведыни. И не слишком обратил внимание на это несовпадение. Но в музее, в городе, когда листал старые документы, наткнулся на интересную штуку. В отчете было сказано, что раскопки пришлось прервать по причине болезни одного из исследователей, представьте, как раз Мирона Сушкина. Он мучился от последствий малярии. Малярия — болезнь довольно экзотическая. Я поискал еще и обнаружил, что настоящий Сушкин человек уважаемый, ученый со степенью, не раз бывал на раскопках в пустынных районах, в Хивинских степях. Все это никак не вязалось с вами. Я запросил его биографию. По ней выходило, что вы, как вундеркинд, защитили докторскую едва не гимназистом. Да и вряд ли можно сохранить такую моложавость в семьдесят четыре года. А именно столько настоящему Сушкину.

— Да уж,