Иоанна Хмелевская (Избранное) - Хмелевская Иоанна

— Не уверена. И вообще с ним все не так просто. Вспомни, ведь шла речь о какой-то краже в семье. И если это тот самый Баранский, который украл марки у своего дядюшки… И если он распродавал их направо и налево, то сейчас он уже наверняка распродал все и тогда совсем нам не нужен.

— Э, не выдумывай. Сама вспомни — он украл не все, только часть марок. И мог продавать понемногу марки из той части, потому что нужны были деньги. А остальное оставил себе.

— Вот именно, раз оставил себе, надо узнать, что именно у него осталось. А как узнать — не имею понятия. Ведь если человек эти марки когда-то украл, он ни за что не признается!

Оптимист Павлик настаивал на своей версии:

— А может, и признается. Ведь это уже давно было…

Яночка вышла из себя.

— Ну и что! Думаешь, теперь может явиться к людям и заявить — глядите, какие у меня марки, когда-то я свистнул их у дядюшки, ну да это было давно, стоит ли вспоминать… Так по-твоему?

— Дядюшка его умер, может говорить, что марки он ему подарил.

— А у нашего дедушки сохранилось письмо, и этот дядюшка там написал — марки у него украли.

— И что с того? Дедушка ни в жизнь не станет об этом трепаться. Доносить не станет!

Подперев по своему обыкновению щеку рукой, Яночка глубоко задумалась. В чем-то Павлик прав. Баранскому совсем не обязательно обнародовать свою кражу, а о дедушкином письме он может и не знать.

Короче, мошеннику ничто не грозит, он действует свободно и даже нагло. И тогда узнать о том, какие у него марки, очень легко, достаточно заявить о своём желании кое-что из них у него приобрести. Для этого не обязательно быть взрослым, марки собирают люди всех возрастов.

— Ну, хорошо, — сказала Яночка, додумав до этого места и убирая локти со стола. Но тут ей что-то вспомнилось, и она добавила:

— Нет, постой! Погоди!

— Да я и так стою, — удивился Павлик. — И никуда бежать не собираюсь.

— Да нет, я только что собралась сказать тебе — едем на Бонифация!

— И что?

— И тут вспомнила, как пани Наховская велела нам держаться от этого Баранского подальше. Помнишь? «Держитесь от него подальше», это её слова. Помнишь?

— Да помню, помню, не такой уж я склеротик! — рассердился брат. — Помню, конечно. И что из этого?

— Ох, и сама не знаю что. Павлик не столь серьёзно воспринял предостережение пани Наховской.

— Нам совсем не обязательно сразу кидаться ему на шею, — наставительно заметил он. — Мы можем посмотреть на него издали. Хочешь — даже в бинокль. Это во-первых. А во-вторых, она уж очень была вздрючена, вот и сказала. Не кусается же этот Баранский. И не бодается.

Как оно часто бывает, замечание брата подтолкнуло творческую фантазию Яночки, и из неё так и посыпались версии, предложения, идеи.

— Ты прав, Баранского мы с тобой обязательно должны увидеть, и для начала издалека. И как можно скорее, придумай что-нибудь. А во-вторых, надо обязательно сообщить пани Пекарской о том, чем занимается Очкарик. Пусть что хочет делает, но доберётся до оставленных пани Спайеровой марок и посмотрит, какие они, чтобы он не мог ничего заменить. Погоди, у меня и в-третьих есть. Хорошо бы подпустить к ней Зютека и посмотреть, что он попытается схимичить. — Ясно что, постарается всучить ей завалящую дрянь.

— Я хочу знать, какую именно дрянь. А пани Пекарскую предупредим, чтобы ушки на макушке… И надо скорей, может, он уже едет к ней!

— Сию минуту точно не едет. Уже полдесятого, а вряд ли пани Пекарская пригласила нашего Зютека к ужину. Но вообще ты права, надо нам с тобой пошевеливаться, медлить опасно.

Так что мы решим?

— Завтра же едем сразу в два места.

— Вместе?

— Да, а что?

— Не успеем. Эта проклятая школа… Я освобожусь только в четыре. А ведь вечером нам надо махнуть в аэропорт.

— О Боже, насмерть забыла! Ну хорошо, тогда я одна сразу же после школы поеду к пани Пекарской.

— А я сразу же после школы поеду на Бонифация. И Хабра возьму с собой. Не возражаешь? С пани Пекарской они уже знакомы, а Баранского надо ему показать.

— А вечером встречаемся в аэропорту.

Сначала Павлик ознакомился с обстановкой. Как уже говорилось, участок, на котором стоял дом Баранского, был угловым и граничил с двумя соседними. Один из них был совсем голым и ничем не ограждённым, другой, напротив, окружён сеткой и весь зарос деревьями и кустами. Проникнуть на нужный участок можно было с двух сторон, и проще с той, где не препятствовала никакая загородка, но Павлик избрал второй вариант. Перемахнуть через сетку — плёвое дело, зато потом скроешься в зарослях, а на том, первом, будешь весь как на ладони.

Все эти рассуждения были чисто теоретические, пока мальчик не собирался никуда проникать, пока его задачей было лишь знакомство с Баранским. Ну, не совсем знакомство. Требовалось увидеть этого человека, эту тёмную лошадку, хотя бы посмотреть на него, а для этого — дождаться, когда Баранский вернётся домой или, наоборот, выйдет из дома. В особняке кто-то был, об этом свидетельствовали приоткрытые окна и свет в одном из них. Спускались сумерки, и это позволяло надеяться на то, что, выходя из дома, хозяин зажжёт лампу над входной дверью, и тогда Павлик сможет его рассмотреть.

Быстро темнело. На улице зажглись фонари, но, как всегда, большинство из них не горело, и к сожалению, как раз те, что находились поблизости.

Время шло, а ничего не происходило. Пёс проявлял ангельское терпение h выдержку, чего никак нельзя сказать о мальчике. От ожидания он уже места себе не находил. В голову лезли самые мрачные мысли. Ну, например, что этот холерный Баранский привык шастать по ресторанам, вести ночной образ жизни и возвращаться домой лишь на рассвете. Или, наоборот, что этот человек — инвалид и вовсе не выходит из дому, а связь с остальным миром поддерживает исключительно по телефону. Или вот ещё вариант: у хозяина особняка мерзкое обыкновение проворачивать свои дела исключительно в первой половине дня, когда они с сестрой торчат в школе, и тогда увидеть его вообще не удастся. А что, очень даже просто! Выходит из дому этот Баранский ранним утром, обделывает свои делишки, к полудню возвращается домой и уже сидит там сиднем. Ему так удобно, видите ли, а что в таком случае делать Павлику?

Прошла целая вечность. Совсем стемнело. Терпение окончательно иссякло, и окончательно же победило поначалу робкое решение — не ждать больше, а подобраться к дому и заглянуть в окно. Эх, давно надо было это сделать, а не околачиваться тут без толку. Времени остаётся в обрез, скоро придётся мчаться в аэропорт.

Значит, за дело! На всякий случай Павлик обошёл соседний участок, тот самый, заросший, и осмотрел третий, соседний с ним. Он оказался чрезвычайно перспективный. Окружал его низкий штакетник на каменном основании, преодолеть который мог и младенец, а дом стоял тёмный, необитаемый. Вот тут, в углу, и перескочит, под прикрытием какого-то развесистого куста.

И в этот момент к мальчику примчался оставленный на шухере Хабр. Он был явно взволнован и беспокойно вертелся. Коротко тявкнув, пёс повернулся и помчался обратно, оглядываясь, чтобы убедиться, что Павлик следует за ним. Павлик, естественно, последовал быстрым галопом, по возможности стараясь не топать как лошадь.

И успел буквально в последний момент. У дома Баранского стояла машина, и Очкарик как раз захлопнул её дверцу. Воздержавшись от криков торжества и восторга, лишь удовлетворённо засопев, мальчик попятился и притаился за углом ограды, откуда и стал наблюдать.

Очкарик подошёл к калитке и нажал на кнопку звонка. Услышав бренчанье, он толкнул калитку и прошёл ко входной двери, которая тем временем распахнулась. Возможно, из неё кто-то и выглянул, там зажёгся свет, но со своего места Павлик не мог видеть входной двери. Надо же, как не повезло! Может, это сам Баранский. И выглянул, и свет зажёг, были все возможности на него наконец посмотреть, а он тут, как последний дурак, торчит за углом и ничегошеньки не видит! Ведь мог бы занять наблюдательный пункт напротив двери!