Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга

– Это ты, разумеется, – пробормотал он. – Ну и что это за история с…

– Если позволишь, Мишель, то не прямо с порога… Я хочу сперва посетить твой музей, выпить стаканчик… Глупо было бы испортить твой маленький праздник скандалом, как ты полагаешь?

– Ты пьян.

– Так точно!

Он колебался всего лишь мгновение, затем кивнул охраннику и исчез. А двери остались широко распахнуты.

– Сезам! – гоготнул Крук. – Что вы ему там написали в вашей записочке? У него был какой-то странный вид…

– Почти что ничего. Я спросил у него, смотрел ли господин Дик регистрационную книгу Британских железных дорог за седьмое июня одна тысяча восемьсот семидесятого года…

Шотландец пожал плечами и вошел в дом передо мной.

Мне понадобилось некоторое время на то, чтобы мои глаза привыкли к колеблющемуся свету свечей, отражавшемуся в навощенном паркете, дрожавшему на дубовых стенных панелях и заставлявшему дверные ручки вспыхивать воспоминаниями о каком-то пожаре. Довольно просторная гостиная, в которую мы сразу попали, была полна народу: мужчины и женщины сидели на диванчиках, облокачивались на каминную доску или, сбившись в маленькие группки, прохаживались осторожными шажками в пространстве между столом и креслами, как киноактеры, придерживающиеся прочерченной на полу меловой линии, чтобы не вывалиться из кадра. В эту комнату набилось, наверное, человек тридцать. Все, или почти все, важно беседовали, но я их почти не слышал. Возможно, по причине виски. И этого гула у меня в ушах. Их голоса, смешиваясь, производили уже не больше шума, чем шепоточки в исповедальне; слова улетали в открытые окна, чтобы, кружась, как опавшая листва, замереть в цветниках или на траве.

Вместе с ними улетучивалось и мое хорошее настроение.

Пексниф. Боффин. Мардстон. Бетси Тротвуд и господин Дик. Билл Сайкс. Феджин. Пиквик и пиквикисты. Там были все. Все, кроме Эстеллы.

– Впечатляюще, – пробормотал я.

– И это еще не все! Вон за той дальней дверью – коридор, в который выходят ряд комнат. В каждой из них Мишель хочет создать интерьер, описанный в одном из романов Диккенса, с восковыми фигурами, представляющими персонажей… Чистый музей Тюссо…

Жилеты, белые манишки, рединготы. Крахмальные воротнички. Большие шелковые галстуки. Шиньоны, витые шнурки. Корсажи с бесконечными рядами пуговиц, увенчанные камеей или брошью. Кружевные чепчики. На столике с выгнутыми ножками приветствовали друг друга с дюжину пар кремовых перчаток. В стойке для зонтов трости с набалдашниками и омбрельки сплетничали так же чинно, как и их владельцы. А наверху на вешалке дремали капоры, котелки, цилиндры – плоды, отяготившие древо элегантности. Я поднес руку ко лбу.

– Что мы здесь делаем, Крук?

Шотландец странно посмотрел на меня.

– Вы имеете в виду – конкретно здесь или вообще в этом мире?

– Кто все эти люди?

– Вы. Я. Члены, друг мой. Члены Диккенсовского клуба.

Он уже нашел дорогу к бару и теперь тащил меня за локоть.

– Вот, к примеру, Сэм Уэллер, вон там, в своем полосатом жилете и в шляпе форейтора… Он делает вид, что не узнает меня, но я имел с ним дело в больнице, когда пытался лечиться от запоев: он – гастроэнтеролог и пьет как свинья…

– Но какое отношение имеют к Диккенсу все эти куклы?

– Очевидно, прямое, хоть и не по своей воле. Сегодня они ряженые и поэтому чувствуют себя большими ловкачами, но они не знают, что те штаны, рубашки, платья и пиджаки, которые они носят каждый день, – еще более смешные маскарадные костюмы! Карикатурные. Гротескные. Ничтожные. Типично диккенсовские, на мой взгляд… только менее живописные и веселые. Они – персонажи. Как вы. Как я… Виски?

– Да. А эти? По-моему, я их знаю…

– Конечно вы их знаете! Пуссены… иначе – Микоберы… в жизни – брат и сестра, на сцене – супруги. Она здесь хранительница английского отдела, он – библиотеки… ему я и производил мои поставки… Ну-ну, малыш, никакого льда! Не заставляй нас запивать его! – И он вырвал стаканы из рук слуги в тот момент, когда Пуссен-самец проходил мимо, подчеркнуто отворачиваясь от нас.

– Go to hell![38] – проворчал Крук ровно настолько громко, чтобы тот мог его услышать. – Смотри лучше, как твоя сестрица сметает закуски… Аппетит акулы и мозги инфузории… и этот – какое убожество! Уверен, он даже не знает, что такое пунш! Да что там, ему же для красноты рожи гримироваться пришлось… Я был бы куда лучше… Но вообще-то нет. Ни за что на свете не хотел бы я конкурировать с Даблъю Си Филдсом – самым великим Микобером всех времен, в версии Кьюкора… Этот человек, Даблъю Си, вошел в мое сердце… Вы помните его поговорку? «Всегда надо иметь при себе маленькую бутылочку виски – на случай укуса змеи. И всегда надо иметь при себе маленькую змею!»

Хохот книготорговца заставил подняться много голов. Все их шушуканье смолкло, как мышь, прихлопнутая кошачьей лапой.

– Но что вы подразумеваете под «поставками»?

– Эта роль официального поставщика мне не подходила… Какое-то время я играл ее, чтобы доставить удовольствие Мишелю, – до тех пор, пока Пуссену не пришло в голову заказать мне Валери! Я выполнял безупречные заказы: Бальзак, Нодье, Флобер, Пруст, Рикарду, Бахтин, Женетт – все, кроме Валери… Ну, и после двух повторных заказов, которые я выкинул в мусорную корзину, меня отставили… И я вздохнул свободно! Теперь я смогу наконец обанкротиться с высоко поднятой головой, упорядоченно и дисциплинированно! Я просто дождусь момента, когда каждая книга найдет достойного ее владельца, и закрою лавочку – если достаточно долго протяну!

С минуту он обдумывал свои слова, которые мы неоднократно освятили достойными глотками.

– А вон тот, там, – это кто? – Я указал подбородком на приветливого маленького старичка с круглым брюшком, в какой-то мере убедительно носившего очки, белый жилет и карманные часы мистера Пиквика. Вокруг старичка собралась стайка восхищенных.

– Тот? Ну, это украшение клуба. Мишель вытащил его из берлоги в глухом лесу… Вейссингер, великий немецкий философ…

– Это тот изобретатель парадокса Педжаха?

– Он самый. Забавная история…

– Я ее знаю…

– Ну и что! Я хочу ее рассказать, доставьте мне удовольствие… В тридцатых годах наш герой слушал в Кембридже лекции Витгенштейна и Поппера. Как-то летом он заскучал и отправился в Уимблдон на турнир. Это был конец великой эпохи Тилдена, американского чемпиона, который выиграл турнир в предыдущем году. И в первом круге против него вышел никому не известный индиец Сордж Педжах. «Человек в тюрбане» – называли его в газетах, потому что он и на корт выходил в этом их традиционном головном уборе… В течение полутора часов Тилден просто разминался: он выигрывал шесть – ноль, шесть – ноль, пять – ноль – и впереди была его подача… Никаких сомнений в его победе уже не оставалось, и все зрители покинули корт – все, кроме Вейссингера, который один остался на трибунах под влиянием, как он потом рассказывал, некой «онтологической интуиции».

Краем глаза я все так же тщетно ловил момент выхода на сцену Эстеллы. Что до Копперфилда, то он разыгрывал роль амфитриона. Имея хороший хронометр, я мог бы с высокой точностью оценить важность каждого из приглашенных, измеряя время, на которое радушный хозяин задерживался возле гостя. К примеру, Пуссены тянули на какие-нибудь двадцать секунд, не больше, тогда как Вейссингеру было уделено целых шесть минут. Проходя мимо меня, Мишель уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но передумал.

– И случилось невероятное! Педжах спас три матчбола, воспрянул духом непреклонным, выиграл третий сет, четвертый… и матч! Был знаменитый фотоснимок окончания этого матча: оцепеневший от изумления Тилден и судья на вышке, смотрящий круглыми глазами в свой протокол, чтобы убедиться, что это не сон… А Педжах уже нет, он уже ушел… Вейссингер вернулся в Кембридж, и, как повествует легенда, ночью на него снизошло озарение… он сформулировал свою знаменитую теорию «wirklicher-als-das-Wirkliche» – «более реального, чем реальное», согласно которой мир, который мы познаем, – всего лишь некая выродившаяся форма «истинно» реального мира, некий компромисс между возможным и нашей способностью представления, что-то вроде асимптоты, бесконечно приближающейся в координатах Свободы по оси абсцисс и Разума по оси ординат к «Великому Реальному» – «Grosse-Wirkliche», никогда его не достигая… за исключением отдельных особых моментов «прорыва» истины, когда «Великое Реальное» «переизбирает» себя и когда «невозможное но более чем истинное» оспаривает «примат возможного»… короче, когда Педжах бьет Тилдена… Для одних – гениальное открытие, для других – пародирование общих мест платонизма… Полемика была яростной – отнюдь не такая создает славу философа… но в тридцать третьем Вейссингер еще и совершил одну маленькую ошибку…

– Эта его скандальная речь в Гейдельберге…