Рита Мональди - Imprimatur

– Видать, это все папы очень давних веков. Впервые слышу такие имена.

– Верно. Но с такой же точностью предсказаны и нынешние папы. Jucunditas crucis, идущий в пророчестве под номером 82, не кто иной, как Иннокентий X, был возведен на престол 14 сентября в праздник Крестовоздвижения. Montium custos – хранитель гор, номер 83, Александр VII, основатель ссудной казны, ломбарда. Sydus olorum – созвездие лебедя, номер 84, Климент IX, проживавший в Лебяжьих покоях Ватикана. Климент X, номер 85, зашифрован в выражении De flumine magno, то есть «на большой воде». Родился в доме, стоящем на берегу Тибра как раз в том месте, где река всегда выходила из берегов.

– Надо же, прямо не верится, – изумился я.

– Кое-кто считает себя последователем этого предсказателя. И, по правде сказать, таких немало.

Тут отец Робледа мигнул и прикусил язык, явно ожидая вопроса с моей стороны. Перечисляя пап, он остановился на 85-м номере и понял, что мне не устоять перед искушением расспросить его по поводу номера 86.

– А под каким названием идет номер 86? – не в силах удержаться, поинтересовался я.

– Ну раз ты сам об этом спрашиваешь… – вздохнул иезуит. – Довольно любопытное название.

– И какое же?

– Belua insatiabilis, ненасытный дикий зверь, – бесцветным голосом произнес он.

Я с трудом скрыл свое удивление и испуг. Если все другие папы получили вполне безобидные имена, то наш горячо любимый понтифик был награжден столь жутким и угрожающим.

– Возможно, это не имеет отношения к его нравственным качествам! – возмутился я, не столько возражая, сколько желая не струхнуть, не дать себя напугать.

– Вполне возможно, – мирно согласился Робледа. – И в самом деле это скорее относится к гербу его рода: лев с леопардовой раскраской и орел. Два диких представителя фауны. Да-да, вполне, даже наверняка так оно и есть, – совершенно флегматично заверил меня иезуит, в устах которого это выглядело большим глумлением, чем любая насмешка. – Как бы то ни было, не бери в голову, а то не будешь спать, ведь согласно предсказанию будет всего сто одиннадцать пап, а сегодня у нас лишь восемьдесят шестой.

– А кто же будет последним? – не унимался я. Робледа снова сделался задумчивым и мрачным.

– В перечисление входит сто одиннадцать пап, начиная с Целестина II. Под конец придет Pastor angelicus, о котором мы с тобой уже толковали, но он не последний. За ним следуют еще пять пап in extrema persecutione Sacrae Romanae Ecclesiae sedebit Petrus romanus, quipascet oves in multis tribulationibus; quibus transactis, civitas septicollis diruetur, etjudex tremendus judicabit populum.

– Что означает: вернется святой Петр, Рим будет разрушен и грянет час Страшного суда.

– Все точно.

– И когда все это случится?

– Я тебе уже говорил, очень не скоро. Но теперь оставь меня: я не желаю, чтобы ты забросил все свои дела из-за подобных побасенок.

Разочарованный таким неожиданным поворотом в разговоре, я двинулся к порогу, сожалея, что так и не добился от отца Робледы ничего существенного.

И тут меня забрало искреннее непритворное любопытство.

– А кстати, кто автор этого предсказания о папах?

– Один святой монах, живший в Ирландии, – поспешно бросил иезуит, закрывая дверь. – Кажется, его звали Малахия[100].

От всех этих сногсшибательных и неожиданных открытий я пришел в такое возбуждение, что стремглав припустил к Атто Мелани, чья комната была на том же этаже, только в самом конце. Мне тут же бросилось в глаза, что у него все – и пол, и постель, и мебель – завалено бумагами, книгами, старинными гравюрами и связками писем.

– Я работал, – пояснил он, впуская меня.

– Это он, – запыхавшись, выпалил я.

И пересказал ему свой разговор с Робледой, в котором без всякой видимой причины были помянуты римские катакомбы, не без подстрекательства с моей стороны прозвучали размышления о пророчествах, предвещающих пришествие ангельского папы, а также конец света вслед за сто одиннадцатым понтификом, и именем «ненасытного дикого зверя» наделен не кто иной, как ныне здравствующий папа. Наконец дошел я и до ирландского пророка Малахии…

– Спокойно, – прервал меня Атто. – Боюсь, ты все путаешь. Святой Малахия – ирландский монах, живший тысячу лет спустя после Христа, он не имеет ничего общего с библейским Малахией[101].

Я заверил его, что мне это прекрасно известно, что я ничего не путаю, и еще раз более подробно передал разговор с Робледой.

– Занятно, – согласился тут Атто. – Два Малахии, оба пророчествовали и оба с разрывом в несколько часов возникают на нашем пути. Назвать это простым совпадением, право, трудно. Выходит, отец Робледа размышлял о пророчестве святого Малахии этой ночью, как раз тогда, когда мы нашли страницу с пророчеством библейского Малахии в подземной галерее. Да еще сделал вид, что не очень хорошо помнит, как звать святого, известного всем. Упоминает к тому же катакомбы. Я не удивлюсь, если он и есть похититель ключей. Иезуиты еще и не на такое способны. Надобно, однако, понять, что он забыл под землей. Это куда интереснее.

– Чтоб уж знать наверняка, что это он, не мешает проверить его Библию – все ли в ней страницы, – предложил я.

– Правильно, и для этого у нас есть только одна возможность. Кристофано объявил о скорой перекличке. Когда Робледа выйдет, воспользуйся этим и поищи Библию. Сдается мне, учить тебя, как найти в Ветхом Завете книгу пророка Малахии, не надо.

– После книг Царств, среди двенадцати малых пророков.

– Что ж, действуй. Я же буду связан по рукам и ногам. Критофано меня выслеживает. Видать, что-то учуял: спросил, не отлучался ли я из комнаты этой ночью.

Именно в эту минуту раздался голос нашего лекаря, выкрикивающего мое имя. Я спешно спустился в кухню, где он известил меня, что представители власти только что прибыли для проведения второй переклички. Надежда, которую все мы питали – что внимание Барджелло переключится на битву под Веной, чей исход повсеместно ожидался, – улетучилась.

Кристофано был озабочен: если не предъявить Бедфорда, нас ждет неминуемый перевод в иное место, с более суровыми условиями. Те из нас, кто владеет какими-то ценностями, будут обязаны сдать их для очищения от злотворных миазмов с помощью паров уксуса. Как объяснил Кристофано, в этом случае стоит заранее распрощаться с тремя четвертями своего имущества, изъятого под предлогом чумы.

Следуя распоряжениям Кристофано, все сошлись на втором этаже, перед комнатой Помпео Дульчибени. На лицах была написана тревога. У меня екнуло сердце, стоило мне завидеть прелестную Клоридию, взиравшую на меня (по крайней мере так мне казалось) с грустью, от того, что никакое общение, ни словесное, ни иное, в предстоящие минуты не было нам доступно. Последними подошли Кристофано, Девизе и Атто Мелани. В противоположность моим ожиданиям, они не вели с собой Бедфорда: по всей вероятности, англичанин был неспособен ни держаться на ногах, ни откликаться (это можно было прочесть на сосредоточенном лице доктора). Я заметил, что Атто и гитарист подали друг другу какие-то знаки, словно заключили некое соглашение.

Кристофано первым вошел в комнату и тут же предстал перед блюстителями порядка, уже тянущими шеи, чтобы разглядеть нас. Рядом с ним встал молодой и цветущий Девизе. Затем были вызваны аббат Мелани, Помпео Дульчибени и отец Робледа, что не заняло много времени. А после наступила короткая пауза, во время которой сбиры о чем-то совещались. Кристофано и отец Робледа, казалось, совсем струхнули. Дульчибени был невозмутим. Девизе из комнаты исчез.

Те, в чьих руках были наши судьбы и кто, на мой взгляд профана, ничего не смыслил в медицине, задали Кристофано несколько формальных вопросов. Мало погодя он представил меня. Когда же пришел черед Клоридии, посланцы Барджелло принялись зубоскалить и намекать на какие-то болезни, переносчицей коих якобы могла стать куртизанка.

Когда же прозвучало имя Пеллегрино, наши страхи достигли предела. Однако Кристофано твердой рукой подвел его к окну, не подгоняя, не понукая и никаким другим образом не торопя. Мы все знали, каким трудом дался Кристофано этот поступок – во время переклички подвести к окну больного и при этом не дрогнуть и никак не выдать истинного положения вещей, тем самым взвалив на себя огромную ответственность.

Пеллегрино даже слегка улыбнулся стражникам. Двое из них вопросительно переглянулись. От моего хозяина и лекаря их отделяло всего несколько канн. И вдруг Пеллегрино покачнулся.

– Я тебя предупреждал! – гневно набросился на него Кристофано, вытаскивая из его штанов пустую бутыль.

– Перебрал греческого! – пошутил один из трех посланцев Барджелло, намекая на чрезмерное пристрастие моего хозяина к красному вину.

Словом, болезнь Пеллегрино пусть так, но удалось скрыть.

И тут (мне никогда этого не забыть) среди нас появился Бедфорд. Размашистой походкой подошел он к окну и предстал перед неумолимым триумвиратом. Как и все прочие, я перепугался и был потрясен, словно на наших глазах произошло воскресение из мертвых. Казалось, он настолько освободился от телесных страданий, что превратился в бесплотный дух. За окном же не наблюдалось никакого удивления, а тем паче потрясения, поскольку там ничего не ведали о постигшем англичанина недуге.