Антон Чиж - Безжалостный Орфей

— Прошу простить за беспокойство… — сказал он, поигрывая усами. — Занимаемся проверкой одного дела. Потребуется задать некоторые вопросы. Без протокола, разумеется.

Изящную даму совершенно не волновал приход полиции и дело, за которым пришли. Она предложила чаю. Сама безмятежность, да и только.

— Вам знакомы госпожи Основина или Милягина?

— Конечно, знакомы… Мы что-то вроде подруг. — Елена Михайловна похлопала ресницами, густыми и длинными. — Они очаровательны. Несмотря на различия и кое-какие сложности, мило проводим время. В конце концов, мы — женщины, супруги. У всех нас дети, нам есть о чем поговорить. Идем в кафе, пьем шоколад, угощаемся пирожными. Вам, мужчинам, не понять этих мирных радостей.

— Откройте секрет: что за сложности такие у дам? Возраст вам не помеха.

— Извольте. Екатерина Семеновна…

— Основина? Дама высокого и крепкого сложения? — вставил Родион.

— Если говорить так откровенно… Она слишком все принимает близко к сердцу. Слишком нервная и, я бы сказала, истеричная натура. Может разрыдаться из-за любого пустяка. Вечно ее гложут страхи, вечно переживает за карьеру мужа и что его обойдут с очередным чином. Темы ее разговоров печально однообразны…

— Любопытно… А госпожа Милягина?

— Серафима Павловна… Такая… — Дама подыскивала дипломатичный эпитет. — Такая толстушка, настоящая полковничиха, командир. Совершенно не умеет спорить. Все должно быть по ее. Иногда даже грубости допускает. Совершенно вздорный характер. И мужа своего под каблуком держит. И детей — в ежовых рукавицах. Диктатор в юбке. Даже мною порой берется руководить. Это так забавно.

— Когда последний раз виделись все вместе?

— Наверное, с неделю назад. А это так важно?

— В своих беседах вы касаетесь деликатных тем?

Елена Михайловна удивленно подняла бровки:

— Это каких же?

— Скажем, любовницы ваших мужей.

— Вы уверены, что имеете право задавать такой вопрос даме?

— Иначе не стал бы вас беспокоить, — ответил Родион.

— Раз таковы наши законы… Не скрою: Катя и Серафима частенько жаловались, что их благоверные то и дело смотрят налево.

— Какие предлагались методы воспитания?

— О чем вы! — Елена Михайловна очаровательно, как умела, улыбнулась. — Как мы можем воспитывать наших мужей? Мы же от них во всем зависим. Тем более дети…

— Значит, к любовнице вашего мужа вы относитесь с терпимостью.

Она погладила юбку и ответила без намека на кокетство:

— Мой супруг отдает все силы и средства нашей семье. Ему чуть больше тридцати, молодой мужчина, страсти кипят. На некоторые вещи умная жена смотрит снисходительно или не замечает их вовсе.

— Знаете эту барышню?

— Вот еще! Не в дом же ее приглашать.

— Но вы ее видели. Видели их вместе.

Госпожа Пигварская не удержалась от вздоха:

— Это было случайно. На Невском… Я приложила много усилий, чтобы Леонид Самойлович об этом не узнал. Он чудесно заботится обо мне и нашей семье. Надо уметь прощать чужие слабости. Я всего лишь слабая женщина.

В гостиную, откуда ни возьмись, влетела зимняя муха. Одурев от раннего пробуждения, жирная, как шмель, она металась от окна к двери. Елена Михайловна извинилась, взяла с ближнего кресла клубок пряжи, прицелилась и бросила. Удар был такой силы, что муха пала на ковер, сраженная клубком. Хозяйка не поленилась встать, раздавила шелковым носочком бьющееся на спине насекомое, кружевным платочком собрала останки и выбросила его в форточку. Сев на диванчик, она улыбнулась игриво-невинной улыбкой, словно приглашая продолжить допрос.

Спокойствие хрупкой женщины было поразительным. Куда более поразительно — равнодушие к расспросам полиции.

— Позвольте небольшую историю… — сказал Родион, рассматривая пальчики, запятнавшие себя убийством мухи. — Надеюсь, она останется исключительно между нами.

— Можете не сомневаться.

— Крайне признателен. За последние несколько дней полиция обнаружила трех барышень, которые были убиты хладнокровно. Так случилось, что две из них — любовницы господина Основина и Милягина.

Елена Михайловна не отвела прекрасных глаз:

— И вы полагаете, что Катя и Серафима имеют к этому отношение?

Для скромной домохозяйки она соображала слишком шустро. Если опять не сказать — поразительно.

— А как вы полагаете? — спросил он.

— Чего ждете от меня, господин Ванзаров?

— Всего лишь опровержения. Как от подруги.

Она задумалась о чем-то, Родион не тревожил.

— Это было, наверное, до Нового года… — вдруг сказала она. — Ну конечно, тогда еще был снегопад. Мы сидели в нашем кафе, пили самый лучший в столице шоколад, и вдруг Катя…

— Основина?

— …да-да, сказала, что больше не может терпеть, как из нее делают дуру. Так и сказала. Серафима поддержала и сказала, что у нее давно руки чешутся. Не пора ли что-то делать с мерзавками. Я, конечно, потребовала прекратить подобные разговоры, но их было не остановить. Катя стала вслух фантазировать, что бы она сделала с… ну, с той барышней. А Серафима ей только поддакивала и подсказывала, как бы она расправилась. Они сошлись на том, что их следует крепко наказать. Так, чтобы не могли портить ничью жизнь…

— Чем же кончилось это совещание?

— Ничем. Мы разошлись… Но эта тема нет-нет, да и проскальзывала между ними. Как будто Катя с Серафимой о чем-то договорились и при мне стесняются обсуждать детали. Я делала вид, что не понимаю. Они объясняли все шуткой.

— Когда было назначено наказание?

— Ах, да поймите: при мне разговор заходил урывками и намеками. Будто уже все решено и осталось подождать подходящего момента.

— Он настал.

— Как? — Госпожа Пигварская вдруг поглупела.

— Их убили, — пояснил Родион.

— Нет, нет… Это невозможно. Чтобы Катя или Серафима своими руками…

— Для этого не надо пачкать свои ручки.

— Да поймите же: женщину не надо убивать, чтобы испортить ей жизнь. Достаточно отнять ее красоту. Навсегда… Вот это будет наказание.

Ванзаров показательно задумался, как будто перед ним раскрыли истину во всей наготе.

— Пожалуй, вы правы… — сказал он, выдержав паузу. — Но как быть с вашей… простите, с любовницей вашего мужа?

— А что с ней? — опять не поняла Елена Михайловна.

— Она в числе трех. Ее убили первой.

— Я не имею к этому никакого отношения… — быстро сказала она.

— Не сомневаюсь. У кого из ваших подруг медицинское образование?

— Кажется, у Кати… — Пигварская помедлила. — Нет, у Серафимы Павловны, точно! Она же была медсестрой. В госпитале с Милягиным познакомилась, когда он был простым ротмистром. Частенько рассказывала, каким был недотепой. А вырастила из него настоящего полковника.

— Она была знакома с хирургией?

— Ассистировала при операциях. Помогала вытаскивать осколок из ноги Милягина.

— Сильная женщина.

— О, вы не знаете насколько! Она телом расползлась, совсем за собой не следит, но кулак у нее совершенно мужицкий.

— Когда-нибудь слышали о Марии Саблиной?

— Ни разу… А кто это?

— У вас гувернантка?

— И не одна. — Заботливая мать не скрывала гордости. — У моих крошек есть все, что только можно представить. Это такое счастье для матери.

— У вас такой свежий цвет лица. Сразу заметно: много времени посвящаете прогулкам.

— Да что вы! — Она была польщена. — Только с детьми и выхожу. Сейчас и гулять-то можно только по утрам, пока светло.

— Быть может, знакомы: Зинаида Лукина или Ольга Кербель?

— Ничем не могу помочь… Право, уже так много времени. Мне пора кормить моих малышей…

Легким движением Ванзаров вынул снимки и развернул.

— Не узнаете, кто из них… — спросил он.

Елена Михайловна сморщила носик, сощурилась, что выдало ранние проблемы со зрением и упорное нежелание носить очки.

— Какие неприятные снимки… — сказала она.

— Полицейская фотография с места преступления. Так кто?

— Кажется, она…

Пальчик госпожи Пигварской указывал на Марию Саблину. Это было чрезвычайно интересно. Но тут гувернантка ввела в гостиную детей — девочки-погодки трех и четырех лет. Они бросились на мать и повисли на ней. И она растворилась в детях. Взгляд ее стал нежным и застенчивым. Хрупкая женщина давала понять, что посторонним следует иметь такт и проваливать как можно скорее.

Полиция не посмела отравлять семейный рай.

* * *

Аполлон Григорьевич рассматривал несчастье с профессиональным интересом:

— Повторили подвиг барона Мюнхгаузена? За неимением косички использовали ухо? Похвально. В ваши годы я тоже питал нездоровую страсть к экспериментам. Только все больше с порохом и ядами.

Коля прикрывал пострадавший орган ладошкой.