Цветок мертвецов - Ольга Михайлова

и овощами, онигири с лососем и темпура с креветками, сладким перцем и бамбуковыми побегами благоухали на всю комнату. Цунэко придвинула ему чашку и смерила жадным взглядом. Ей явно не терпелось узнать, что дали допросы, но она сдерживала себя, спросив только, где Наримаро?

— Он пошёл по делам, обещал скоро прийти.

Утолив голод, Тодо откинулся к стене. Опять слипались глаза, но работа ждать не будет. Тодо вздохнул. У левого бока потеплело: там теперь сидела Цунэко.

— Хочешь пока поспать, Танэцугу?

— Хочу, да нельзя. Потом отосплюсь.

— Так ты нашёл свою лису? — любопытство в голосе Цунэко смешивалось с некоторым беспокойством.

— Я поймал целых двух, но одну придётся отпустить.

— И кто это? — было видно, что Цунэко всерьёз обеспокоена.

Тодо не счёл нужным скрывать свои догадки от будущей супруги.

— Я сказал тебе, что ищу лису. И потому изначально отмёл Отому Кунихару, похожего на побитую собаку. Минамото я отбросил, как только увидел. Он похож на глупого индюка. Считаю, что и Абэ Кадзураги тоже совсем ни при чём. Он напомнил драчливого петуха, а я ловлю лисицу. Остаются Инаба Ацунари и Юки Ацуёси. Они оба — лисы. Толстый, неповоротливый, умный лис Инаба и молодой юркий лисёнок Юки. Если твой братец не задержится с уликами, а я не усну на ходу, то через пару часов я буду знать этих людей, как свои пять пальцев.

— Инаба Ацунари или Юки Ацуёси? — повторила Цунэко и задумалась. — Я тоже полагала, что это не Кадзураги. А как ты хочешь узнать, кто из них?

— Надо слушать и размышлять. Хотя, на самом деле, я уже, говорю же, всё знаю. Просто понимание вне слов, я пока не могу его объяснить. А! Вот и Фудзивара-сама!

Принц явился в окружении четырёх слуг, тащивших за ним два огромных ящика, плетёных из бамбука. Сам Наримаро нёс флейту, ноты, пристёгнутые к чехлу инструмента, и небольшую книгу пьес Юки Ацуёси.

— Всё принёс, — похвалился он, — но переписка… Вы не передумали? — спросил он, уныло глядя на уже раскрытые слугами ящики, доверху набитые письмами.

— Нет. Вы процитировали мне несколько писем Ацуёси, но упомянули, что он писал вам много и настойчиво. Мне нужна вся переписка.

— Ти, ти, ти, — ругнулся Наримаро, придвигая к себе первый ящик. — Я должен искать любые его письма? Все до единого?

— Не совсем. Найдите одно из них, а дальше по почерку пусть поищет Цунэко. А мне вы нужны для другого.

Принц обрадовался, быстро перебрал первую схваченную сверху пачку и отбросил в сторону. Искомое письмо нашлось во второй пачке.

— Вот, сестрица, это его почерк. Ищи.

Цунэко, радуясь, что её не отстраняют от участия в поисках, охотно принялась за работу.

Тодо же попросил Наримаро взять флейту.

— Я хочу услышать три мелодии: вашу импровизацию с лисицами, вашу песенку «Кицунэ», а потом попрошу очень точно по нотам сыграть пьесу Инабы «Лиса, прыгающая через горный поток».

Принц удивился, но с готовностью подчинился. Тодо, едва он заиграл, снова подивился талантам этого человека: играл он превосходно. Первая мелодия оказалась спокойной и размеренной, точно в бамбуковой роще медленно падал снег. Иногда в неё вторгались короткие птичьи трели, словно стайка снегирей игриво порхала с ветки на ветку, а внизу за ними, жадно облизываясь, наблюдала голодная лиса. Подстерегавший добычу зверь только угадывался в размеренных аккордах, но не проступал, прячась в кустиках мисканта.

Принц Наримаро доиграл и опустил флейту. Потом снова поднёс её к губам.

Вторая мелодия весьма понравилась Тодо. Игривый напев напоминал наглую лисицу, таскавшую каштаны из огня, и бешено прыгавшую на слегка обожжённых лапках. Это был танец эйфории, залихватского удальства и безудержного веселья. Лиса наелась до отвала, кувыркалась и праздновала свой триумф. Авторство принца Наримаро читалось сразу. Сам он не заглядывал в ноты, играя по памяти.

Когда Наримаро опустил флейту, Тодо улыбался. Улыбалась и Цунэко.

«Лису, прыгающую через горный поток» Тодо никогда не слышал. Именно ради этой мелодии он и попросил принца сыграть. Наримаро, не отрывая глаз от записи, заиграл. Напев оказался странным, начисто лишённым игривости и задора. Он передавал серебряную капель падающей воды, шелест молодых бамбуковых стволов, сбившееся дыхание и затаённую решимость. Лисы не чувствовалось совсем, проступала скорее готовность воина-самурая к смертельной схватке.

На лице Цунэко застыло выражение недоумения.

— Благодарю, — обронил Тодо, когда смолкли последние аккорды. — Всё ясно. А теперь, надеюсь, я не очень много прошу, но это крайне важно, Фудзивара-сама. Вы не могли бы загримироваться под женщину? Причём именно так, как вы были загримированы, когда играли фрейлину для принца Арисугавы.

Наримаро растерялся.

— Сейчас? Но я даже не брит с утра! Это вам действительно важно?

— Очень.

Наримаро сжал флейту и резко встал.

— Но неужели вы всерьёз полагаете, что убийца Юки Ацуёси? В это невозможно поверить!

— Я отвечу, когда вы загримируетесь.

Наримаро что-то буркнул себе под нос, а Цунэко пообещала, что всё необходимое он найдёт в её комнате.

— Мароя, принеси белила и кисти господину Фудзиваре! И поищи бритву.

— Катаной побреюсь, — недовольно пробурчал из спальни Наримаро.

— Так ты всерьёз думаешь теперь об Ацуёси? — тихо спросила Цунэко. — Я нашла уже дюжину его писем, все какие-то нелепые и напыщенные.

— Не сомневаюсь… — мрачно проговорил Тодо, просмотрел найденное Цунэко, потом потянулся к сборнику пьес Юки Ацуёси и погрузился в него, неторопливо перелистывая страницы.

Время точно остановилось. Тодо глотал страницу за страницей. Он отметил, что пьесы Ацуёси, хоть и носят следы подражания, умело обработаны. Слог богат и красочен, он легко использовал новые словечки в контексте забытых слов и удачно обыгрывал старинные обороты, оживляя их. Ацуёси отдавал предпочтение мистическим сюжетам, и его прихотливая фантазия, смещавшая пласты времён, мир сна и яви, путавшая живое и потустороннее, настораживала и пугала.

Цунэко, закончив поиски писем в одном ящике, принялась за второй. Но работала медленно, потому что её поминутно отвлекали: Наримаро капризничал в спальне, требовал горячей воды для бритья, масло бинцкэ, белил, благовоний и шпилек из черепахового панциря. Мароя и Цунэко то и дело подносили ему то гребни, то заколки, то шнуры из золотых нитей. Попутно Наримаро артистично сплетничал, а узнав от сестры о желании принца Арисугавы пристроить на освободившиеся вакансии одну из своих бесчисленных племянниц, злобно ругнулся. Да сколько можно, Каннон! Потом по его требованию женщины оттянули ему назад ворот кимоно, обнажив шею и верх спины.

Потом на несколько минут воцарилось молчание. Цунэко вышла из комнаты, а с Наримаро осталась только Мароя.

— Не хочу эти шпильки, — проговорил вдруг в спальне удивительный голос: казалось, на утренней