Карен Мейтленд - Маскарад лжецов

Стражники, хохотнув, развернули лошадей к дороге.

Продавец индульгенций обвел взглядом собравшихся на поляне.

— Расскажите всем. Мы будем искоренять жидов, где только найдем, и уж поверьте, мы их отыщем.

Они уехали, ведя за собой Микелотто на длинной веревке. Мы стояли, прислушиваясь к затихающему стуку копыт. Кто-то из учеников начал машинально поднимать перевернутые скамьи. Остальные один за другим присоединились к нему, как будто не зная, что еще можно сделать.

Снова пошел дождь. Родриго по-прежнему глядел на дорогу, хотя всадники давно пропали из вида и слух различал лишь гул ветра да стук дождевых капель.

— Он отрекся от тебя, чтобы спасти тебе жизнь.

Родриго молчал, словно не слышал моих слов. В глазах его стояли слезы.

К нам, шатаясь, подошел Хью.

— Я во всем виноват. Если бы я не вышвырнул продавца индульгенций, он бы не вернулся со стражниками. — Юноша стукнул кулаком по стволу дерева. — Какой я болван! Заносчивый тупоголовый болван!

На нем лица не было. Мне захотелось найти слова утешения, чтобы бедолага не казнил себя понапрасну.

— Он бы все равно вернулся. Какой бы доход ни приносила торговля индульгенциями, такие люди всегда хотят больше. Они вечно вынюхивают, на кого бы донести за награду, и церковь не оставляет без внимания доносы своих ищеек. Ты сам сказал, что молитвы и мессы не остановили чуму. Если народ узнает, что схватили нескольких евреев, то поверит, будто ради его спасения что-то делается. Бедный Микелотто! Лучше бы ему и впрямь умереть в дороге.

Мы прибрали, что могли, и снова улеглись в теплой мастерской. Кто-то еще топтался рядом, выбирая себе место для сна, но у меня уже не было сил разлепить глаза.

Второе пробуждение в ту ночь тоже было неожиданным. Мне почудился волчий вой. Родриго, Жофре, Осмонд и Адела сидели. Их тоже разбудил вой. Ученики, вымотанные ночными событиями, спали, прижавшись друг к другу; один из них всхлипывал во сне. Осмонд что-то шептал, пытаясь успокоить Аделу. Все некоторое время прислушивались, потом, так ничего не различив, снова улеглись спать.

Меня малая нужда заставила выйти наружу. Было еще темно. Ветер ревел в кронах; после натопленной мастерской сразу сделалось зябко. Костры под котлами погасли, и лишь горячие уголья тускло алели в темноте. Не знаю, что заставило меня обернуться, прежде чем снова вступить обратно в мастерскую, — наверное, какой-то звук. Наригорм сидела у одного из костров, перед ней были разбросаны руны.

— Поздно, Наригорм. Гадать надо было до того, как явились стражники, теперь уже ничего не изменишь.

— Девять — познанье. Девять ночей на древе. Девять матерей Хеймдалля. Так начала Морриган.

— Что начала?

Она подняла лицо и раскрыла глаза, будто лишь сейчас поняла, что я здесь.

— Одного нет. Нас восемь.

— Что значит — одного нет? — раздраженно вырвалось у меня. — Зофиил вернется, я обещаю. Он не бросит свои бесценные ящики и не сможет унести их на спине.

— Не Зофиил.

Если не Зофиил, то кто? Внезапно мне вспомнилось: Сигнус! Он исчез, едва показались всадники. Наверняка испугался до полусмерти и сбежал. Коли так, он вряд ли вернется.

— Ты о Сигнусе?

Наригорм мотнула головой, ожидая следующей догадки, но у меня не было настроения играть в детские игры. Зачем дрожать на ветру, если можно вернуться в теплую мастерскую и поскорее закрыть глаза?

— Плезанс.

Это имя заставило меня обернуться.

— Ты сказала «Плезанс»? Не мели вздор. Она стояла рядом с тобой все время, что стражники были здесь, с чего бы ей убегать теперь?

Вместо ответа Наригорм указала на руну, которая лежала на одном из кругов. На дощечке была вырезана прямая линия с двумя отходящими под углом косыми чертами, как будто ребенок нарисовал половину сосны.

— Ансуз, ясень, древо Одина. Он висел на древе девять ночей и познал значение рун.

— Какое отношение это имеет к Плезанс?

Взгляд мой остановился на рунах, пытаясь отыскать, что же от него ускользнуло. Ни раковины, ни пера среди них не было, только незамеченная мною раньше увядшая веточка — стебелек с мелкими желтыми цветками. Стонедужник. Он был перевязан грубой красной нитью, какой повитухи приматывают его к бедрам роженицы, чтобы облегчить роды.

Наригорм вновь опустила взгляд к рунам, словно и не слышала мой вопрос.

Внезапный страх вынудил меня сесть на корточки и заглянуть в льдисто-голубые глаза Наригорм.

— Довольно играть, Наригорм, скажи мне, что с Плезанс. Где она?

Девочка долго смотрела на меня не мигая, прежде чем ответить:

— Плезанс нет в живых.

15

ПЕРВАЯ СМЕРТЬ

Мы нашли Плезанс на следующее утро. Хью велел ученикам помочь нам в поисках; один из них и нашел тело. Он был бледен, весь трясся и говорил с трудом, а когда закончил, его вырвало. Только выпив кружку эля, мальчик наконец согласился отвести нас на место.

Мы с Хью, Родриго и Осмондом отправились в лес, оставив Жофре присматривать за Аделой и Наригорм. Примерно через четверть часа, когда у меня уже закрадывалась мысль, что мальчик заплутал или ему и вовсе все примерещилось, он вдруг остановился и указал вперед. Плезанс висела на ветке старого дуба, спиной к нам, однако не узнать ее было нельзя. Мокрая юбка облепила ноги, руки болтались по сторонам, кисти налились кровью и побагровели. Плотное покрывало, без которого она никогда не показывалась, куда-то исчезло, темные волосы мокрыми прядями рассыпались по плечам. Голова была свернута под странным углом.

Она висела в петле из кожаного ремешка, привязанного к длинной веревке. Тело раскачивалось на ветру, и веревка терлась о ветку со звуком, похожим на плач новорожденного. Покуда мы стояли в оцепенении, налетел сильный порыв, и Плезанс развернулась к нам, как живая. Широко открытые глаза, казалось, смотрели прямо на нас. Ученик пронзительно вскрикнул и пустился наутек.

Осмонд первым взял себя в руки. Он залез на дерево и, усевшись верхом на ветку, подполз к веревке, чтобы перепилить ее ножом. Торопиться было некуда: по наклону головы мы видели, что шея сломана. Когда веревка лопнула, Родриго с Хью подхватили тело и уложили на опавшие листья. Незрячие глаза смотрели прямо на нас. Моим первым движением было закрыть их, но веки уже застыли — сказывалось трупное окоченение. Со смерти Плезанс прошло несколько часов.

Шнурок глубоко врезался в шею. Когда Родриго разрезал его и потянул, чтобы снять, мы увидели янтарь, дотоле скрытый под волосами, и лишь тут поняли, что удавка была сделана из подвески, которую носила Плезанс.

— Ей повезло, — сказал Родриго. — Волчий камень переломил хребет. Она умерла мгновенно. Это счастье. Обычно повешенные умирают долго и мучительно.

— Но коли так, значит, ее не втащили на веревке, а столкнули с чего-то высокого.

Осмонд, склонившийся над телом, услышал мои слова и поднял голову.

— Например, с лошади? Может, ее закинули на седло, а потом лошадь отвели в сторону?

Родриго мотнул головой.

— Тогда бы шея не сломалась. Это был резкий рывок. — Он поглядел вверх. — Скажем, если она спрыгнула с ветки.

— Ты думаешь, она повесилась?

Хью, стоящий рядом со мной, шумно выдохнул и перекрестился.

— Бога ради, не говори так, камлот. Уж лучше смерть от чужой руки, чем от своей собственной!

— Может, шею ей сломали сначала, а тело вздернули уже потом, — предположил Осмонд.

— Вряд ли.

Мы чуть не подпрыгнули, услышав сзади голос Зофиила.

— Зачем вешать мертвую? Ясное дело, сама она и повесилась. Такого рода истеричные женщины как раз подвержены приступам черной меланхолии.

Родриго выпрямился и посмотрел на фокусника.

— А где ты прятался всю ночь? Ты что-нибудь знаешь про то, как это случилось?

— С какой стати я должен отчитываться тебе, где был? Я не твой ученик. Но коли уж ты спросил, то я не прятался. Я был в фургоне, оберегал нашу провизию, чтобы ее не разграбили.

— Жаль, что ты не остался и не свел знакомство с продавцом индульгенций, — сказал Родриго. — Вы бы отлично поладили.

Хью переводил взгляд с одного на другого, дивясь их враждебности.

— Может, убийца повесил ее, чтобы подумали, будто она сама себя убила.

— Подмастерье говорит дело. — Зофиил чуть повысил голос. — Кто-нибудь озаботился узнать, где провел сегодняшнюю ночь Сигнус?

Мы переглянулись.

Осмонд проговорил неуверенно:

— Зофиил прав. Сигнус мог...

— Не спорю, человеку, который все делает одной рукой, достанет силы сломать женщине шею. Но чтобы вздернуть на дерево мертвое тело, нужны обе руки. Веревка привязана к суку, а не перекинута через него — значит, туда надо было залезть, как залезал сейчас Осмонд. И у нее нет длинного конца, чтобы тянуть с земли.

— Если тело лежало на лошади под дубом... — начал Осмонд. — Ксанф бы для Сигнуса стояла смирно, как ягненок.