Кэролайн Роу - Утешение для изгнанника

— Я только боялся, что могут возникнуть религиозные проблемы, способные потревожить ваше преосвященство, — ответил Исаак.

— Ох уж эти слухи, — раздраженно сказал епископ. — Сперва я думал, что они совершенно не распространялись, потом, что они пресечены задолго до того, как кто-то за пределами дворца услышал их. Но здесь невозможно хранить секреты. Очевидно, даже вы их слышали.

— Нет, ваше преосвященство. Я не так узнал о возможности того, что Раймон, когда был очень маленьким, воспитывался в семье, считавшейся еретической. Сам он ничего об этом не знал.

— Тогда как же узнали вы?

— Раймон Форастер обратился ко мне, потому что не мог спать. Его мучили постоянные кошмары, в которых сжигали людей, и его преследовали по мрачным, холодным горным ущельям. Это говорило мне о событиях во Франции. Он был мальчиком четырех-пяти лет, когда началась последняя волна преследования катаров. И всем известно, что те, кто находился под подозрением, покинули свои деревни и бежали с гор в это королевство.

— Да, — сказал Беренгер. — Я бы не хотел видеть возрождения этой проблемы, сеньор Исаак.

Трудно было решить, что имел в виду епископ — проблему существования еретиков, их преследования или их выбор убежища.

— Разумеется, ваше преосвященство. Но хотя Раймон, возможно, начал жизнь среди группы еретиков, а мы не знаем этого, к тому времени, когда ему было около пяти лет, он жил в семье, не имеющей никакого отношения к ним. Он не знал никакой религии, кроме своей, до самой смерти. Его жизнь здесь, в вашей епархии, не должна вызвать никаких проблем.

— Признаюсь вам, — сказал Беренгер, — что когда семья Форастеров появилась десять лет назад в этой округе, мой предшественник интересовался ее прошлым.

— Почему?

— Потому что многие бежавшие из Франции катары осели в Льейде — разумеется, отказавшись от еретических взглядов, — добавил он успокаивающе. — Раймон сказал, что приехал из Льейды, и его фамилия наводила на мысль, что он чужеземец. Его преосвященство, мой предшественник, не обнаружил ничего против них. А потом несколько лет назад кто-то — я так и не выяснил, кто — снова распустил слух, что они еретики, искавшие убежища у собратьев-катаров в Каталонии и, возможно, по-прежнему исповедующие свою веру.

— Они ее исповедовали?

— Подозревать их в этом нет никаких оснований. Мы тайком навели справки. Семья его жены и семья, в которой он вырос, не имели никаких связей с катарами. Прошло много лет с тех пор, как существовал хотя бы слух о катарском перфекте в этой провинции, а без хотя бы одного из них, как вам наверняка известно, эта вера не может существовать. Говорил вам что-нибудь Раймон о своих религиозных взглядах?

— Ваше преосвященство, мне бы меньше всего хотелось говорить с пациентами-христианами об их вере; единственное, что сказал мне Раймон о религии — он молился об избавлении от этих снов, и если это делает его еретиком, тогда большинство остальных моих пациентов — еретики, подозреваю, иногда включая и вас, ваше преосвященство.

— В самом деле, самых неверующих из людей скорее поставит на колени перед Господом приступ подагры, чем одна из моих проповедей, — сказал Беренгер. — Однако не думаю, сеньор Исаак, что кому-то из нас нужно беспокоиться по этому поводу. Но я скорблю из-за смерти Раймона. Он был хорошим человеком. Очень хорошим. Чем она вызвана? Он казался крепким, полным жизни. Но мы не знаем часа своей смерти, так ведь?

— Да, ваше преосвященство. Обычно не знаем. Но кто-то знал час смерти Раймона и очень тщательно подготовил его. Раймон был отравлен. Никаких сомнений в этом у меня нет.

Глава десятая

ХУСТИНА

1

Смерть и похороны Раймона Форастера вызвали в Жироне шквал или даже кратковременную бурю слухов и домыслов. Одни говорили, что у него не было причины умирать, но ведь люди часто умирают без особых причин. К нему вызывали врача, говорили другие, но ведь его часто вызывают. Кухарка могла бы рассказать интересную историю о подозрениях и ложных обвинениях, но она была молчаливой, развязывала язык только с подругами и родными. Поскольку все они жили в Олоте и она редко посещала их, ее история не была рассказана.

Что бы ни говорили, приготовления к его похоронам из маленькой церкви поблизости, подновленной благодаря его щедрости, продолжались. Родные, соседи и друзья из города явились проводить его в последний путь, они горевали, плакали, ели и пили, как часто бывает, когда умирает хороший человек. А потом разъехались, обильно раздавая обещания утешения и помощи в будущем. Некоторые из обещаний, как у членов семьи Понса Манета, были даже искренними.

Вопреки их общему мнению, члены семьи отправили с курьером епархии сообщение в барселонский дом, где, по слухам, Гильем, единокровный брат Раймона, вел свои дела. К всеобщему удивлению, он появился в среду, едва успев встать в хвост процессии, несшей тело к церкви. И плакал над могилой, словно они прожили рядом всю жизнь.

— Учитывая, что сеньор Раймон думал о нем, — сказала Сибилла Хуане, — его привязанность, должно быть, совершенно бескорыстна.

— Что думал Раймон о нем? — спросила Хуана Манет.

— Он ненавидел Гильема. — ответила Сибилла. — Во всяком случае, дал мне это понять.

Тем временем Гильем медленно подошел к младшему сыну Раймона.

— Роже Бернард, этот удар сокрушил меня, — негромко сказал он. — Твой отец клялся помочь мне с иском против тех, кто захватил нашу фамильную землю — теперь твою, Роже Бернард. — Искоса взглянул на парня и покачал головой. — Но сейчас не время обсуждать подобные вещи, так ведь?

— Думаю, не время, — ответил Роже Бернард. Голос его был холодным, сдержанным, как у матери. Он кивнул и отошел к ней.

— Боюсь, мне пора ехать, — произнес Гильем, ни к кому не обращаясь. Взял свою лошадь у помощника деревенского конюха, который держал ее, дал ему мелкую монетку и сел верхом.

Собравшиеся у церкви провожали взглядами всадника, пока он не скрылся за поворотом дороги.

— Слава Богу, — сказала Марта. — Для меня это громадное облегчение. Я боялась, он снова собирается жить в доме. Думаю, я бы этого не вынесла.

Это было в среду. В четверг, ясный, солнечный день с прохладным ветерком, к дворцу епископа пришла молодая женщина и потребовала, чтобы ее впустили.

— У меня есть очень важные сведения для передачи епископу, — сказала она.

— Скажите, о чем, — ответил привратник, — и я выясню, примет ли вас его преосвященство. Знаете, обычно не принимает, — добавил он. — Его преосвященство очень занятой человек. Если дело очень важное, возможно, вас примет один из его помощников.

— Мне нужно видеть епископа, — настаивала женщина. — И никого больше.

И, внезапно повернувшись, протиснулась мимо привратника, ворвалась в коридор и оказалась прямо на пути отца Берната.

— Кто вы? — спросил францисканец, остановясь на быстром ходу.

— Эта женщина утверждает, что должна что-то сказать лично его преосвященству, — сказал привратник, нагнав ее и схватив за руку.

— Меня зовут Хустина, — гневно сказала женщина. — И, уверяю, его преосвященство захочет принять меня. Я горничная из усадьбы сеньора Раймона Форастера, отравленного в понедельник, и если его преосвященство хочет узнать, как умер сеньор Раймон, то очень рассердится, что вы не позволяете мне увидеться с ним.

— Пошли со мной, женщина, — сказал привратник, потянув ее за руку. — Его преосвященство не имеет дел с такими, как ты.

Но отец Бернат стоял неподвижно, глядя на нее, очевидно, в глубокой задумчивости.

— Я поговорю с ней, — сказал он. — У нее могут быть нужные для нас сведения. Возвращайся к своей двери.

Хустину проводили в маленькую комнату на первом этаже дворца и велели подождать. Учитывая ее положение в жизни, отсутствие назначенного приема и поведение, она должна была бы удивиться, что вскоре в комнату вошли четыре человека и сели, оставив ее стоять. То были Беренгер де Круильес; отец Бернат, секретарь епископа; его писец и капитан стражи.

Удивленной она не выглядела.

— Ваше преосвященство, то, что я должна сказать вам, секрет, — заявила она, мельком глянув на остальных.

В скромном числе людей, которые осмеливались так уверенно обращаться к епископу, было очень мало молодых женщин. Он удивленно поднял глаза в ее сторону, потом устремил на нее пронизывающий взгляд, который заставлял многих могущественных людей падать духом. Хустина смело отвечала взглядом, глядя на всех сверху вниз с высоты своего немалого роста.

Капитан счел ее возможной нарушительницей спокойствия; писец, питавший слабость к простоватым хорошеньким женщинам, подумал, что черты ее лица больше подошли бы мужчине. Бернат свирепо глядел на нее. Ему предстояло много работы, а эта женщина с серыми глазами и жестким выражением лица, с темными волосами, зачесанными назад и частично скрытыми косынкой, представляла собой ненужное отвлечение. Но Беренгер де Круильес продолжал изучать его. В свое время он встречал немало решительных женщин; одни ему нравились, другие нет; но эта раздражала его непонятно чем.