Жан-Франсуа Паро - Загадка улицы Блан-Манто

Опекун-каноник не раз упрекал его за пристрастие к горячим ваннам, которые он именовал вредными новомодными штучками. Он язвительно замечал, что поддерживать в чистоте надо прежде всего душу, а нечистоту тела Господь простит. Гигиена вкупе с философами и Энциклопедией[38] выступали предметами вечных споров между опекуном и крестным отцом. Каноник твердил, что во имя требований благопристойности человеку должно прятать свое тело от самого себя. Лучше лишний раз не касаться собственного тела, достаточно мыть лицо и руки, единственные его части, постоянно выставленные на всеобщее обозрение. А Господь и без того увидит все, что ему надо. Для поддержания же себя в чистоте следует часто менять белье. Эти дружеские перепалки чрезвычайно забавляли маркиза. Как подобает истинному «вольтерьянцу», он со смехом напоминал канонику об ароматах, исходящих от немытых и заросших волосами монахов. По мысли маркиза, служителей Господа следовало бы вместо чистилища помещать в ванны с мылом. Находясь в армии, маркиз в полной мере оценил пользу процедур, вкупе именуемых новым словом «гигиена». Он утверждал, что только благодаря привычке к мытью ему удалось избежать заражения во время эпидемии. Поэтому он привил Николя свою систему гигиены. В коллеже иезуитов в Ванне молодой человек страдал от невозможности каждый день совершать водные процедуры, ибо они стали для него почти такой же насущной потребностью, как еда и сон.

Выбравшись из лохани, он насухо вытерся. Ему показалось, что прежний Николя остался в грязной воде, а из чана вылез совершенно новый человек. От горячей воды подсохшие корки на месте бывших ран размокли, и он решил пожертвовать старой рубашкой, чтобы нащипать корпии и перевязать бок и голову. Он вспомнил, что в буфете Катрина хранила целебные мази и медицинский уксус. Покопавшись в ящичках, он действительно нашел маленькую бутылочку «римской жидкости», завернутую в инструкцию по ее применению. Промыв раны, он заново перевязал их, побрился и оделся во все чистое. Есть он не стал: тошнотворный запах отбивал даже мысли о еде. Убрав за собой и поставив утварь на место, он поднялся в мансарду, еще раз проверил, не забыл ли он чего-нибудь, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Теперь хорошо бы найти экипаж, чтобы перевезти вещи. Конечно, можно оставить их перед дверью, а самому отправиться на поиски свободного возницы. Но в этом случае он рискует по возвращении не найти багажа. Захлопнуть дверь тоже нельзя, ибо еще раз войти в дом он не сможет: новых ключей у него нет.

Он вспомнил про вчерашнюю тень. Выйдя на крыльцо, он устремил взор в сторону церкви Блан-Манто. Агент находился на прежнем месте; от холода он притопывал ногами и шумно хлопал себя руками по бокам. Николя знаком подозвал его. Повертевшись на месте, агент посмотрел сначала направо, затем налево и только потом потрусил через заснеженную улицу. Узнав в нем одного из тех субъектов, чьими услугами пользуются в полиции Шатле, Николя попросил его отправиться на улицу Вьей-дю-Тампль и привести ему экипаж. А тем временем он покараулит. Агент подтвердил, что Луиза Ларден отсутствует со вчерашнего дня.

Вскоре подъехал фиакр; агент, выполнив возложенное на него поручение, вернулся на свой пост. Николя погрузил вещи и назвал кучеру адрес учителя. Ноблекур проживал на улице Монмартр, в том месте, где улица неожиданно убегала в сторону и снова возвращалась, образуя что-то вроде полуострова, получившего название мыс Сент-Эсташ, ибо напротив располагалась одноименная церковь. Магистрат жил в собственном шестиэтажном доме, верхние этажи которого он сдавал жильцам, оставив себе только благородные второй и третий. На первом этаже находилась булочная и комнаты прислуги, где разместились домоправительница Ноблекура Марион и его лакей по имени Пуатвен, чей возраст приближался к возрасту хозяина. По дороге Николя вспомнил, что хорошо было бы забрать одежду, брошенную в приделе церкви Сент-Эсташ, если, конечно, ее уже не подобрали нищие, часто забредавшие под своды храма.

Экипаж бесшумно ехал по заснеженной улице; колокольчики, прицепленные к сбруе лошади, весело звенели. Город осторожно высвобождался из объятий туманов и свинцовых туч, не отпускавших его вот уже несколько дней. Проезжая мимо рынка, фиакр замедлил ход, с трудом пробираясь через густую толпу. Наконец, обогнув мыс Сент-Эсташ, кучер въехал на улицу Монмартр.

Николя с удовольствием взирал на высокий дом бывшего прокурора парламента. Кособокий, пузатый, он прочно упирался в парижскую почву. С годами стены его раздались и изогнулись, словно борта затонувшего галеона. Кривые линии балконов, обрамленных коваными решетками, словно губы гигантской статуи, улыбались загадочно и добродушно. Николя приободрился; он успел полюбить этот дом. Рассчитавшись с возницей, он вошел в ворота. Из булочной доносился запах горячего хлеба. Оставив вещи под навесом, он поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Открыла старушка Марион; она узнала Николя, и ее морщинистое лицо просияло от радости.

— Ах, господин Николя, как я рада вас видеть! Еще вчера господин жаловался, что вы нас совсем забросили. Вы же знаете, как он вас любит.

— Здравствуй, Марион. Я бы непременно пришел раньше, если бы мог.

Маленький спаниель, серый шарик, покрытый волнистой шерстью, выскочил, словно выпущенная из ружья пуля, и, радостно взвизгивая, заскакал вокруг Николя.

— Смотрите, как Сирюс вам радуется! — воскликнула Марион. — Он прекрасно помнит всех своих друзей и друзей господина. Я всегда говорю, нам есть чему поучиться у собак…

Откуда-то из дальних комнат раздался голос Ноблекура: хозяин интересовался, кто пришел.

— Ну вот, господину уже не терпится. Сейчас он, как обычно, пьет шоколад у себя в спальне. Я провожу вас; он будет очень рад.

Спальней господину де Ноблекуру служила светлая красивая комната, оклеенная бледно-зелеными обоями с золотистым рисунком. Два больших венецианских окна открывались на балкон, нависавший над улицей Монмартр. Хозяин дома не раз рассказывал своему ученику, с каким удовольствием он по утрам, надев цветастый персидский халат и красную квадратную шапочку, устраивается на балконе с чашечкой горячего шоколада и предается размышлениям. С раннего утра и до позднего вечера на улице, быстро заполнявшейся народом, случались сотни разнообразных происшествий. Расслабившись под действием горячего экзотического напитка, Ноблекур погружался в приятнейшее состояние истомы, близкое к абсолютному блаженству, и обычно вскоре засыпал. Побегав от Николя к хозяину и обратно, Сирюс, наконец, прыгнул на колени к магистрату, устроился там и затих.

— Аллилуйя! Наконец-то к нам вернулись и солнце, и Николя! — воскликнул почтенный старец. — Садитесь, дитя мое. Марион, живо, стул и вторую чашку. Быстро принесите нам еще горячего шоколада и тех свежих булочек, которыми снабжает нас мой жилец-булочник.

Из-под шапочки выглядывало радостное круглощекое лицо с удивительно светлыми глазами. На правом крыле мясистого красноватого носа сидела большая бородавка. Николя, еще не забывший, чему его учили на уроках истории, сравнивал ее с бородавкой Цицерона. Отвислые щеки, покрытые красной сеточкой прожилок, обрамляли чувственные уста гурмана, выступавшие продолжением некогда резко очерченного подбородка, терявшегося сегодня в тройной складке плоти.

— Видите, я верен своим привычкам, и новых вряд ли приобрету, — продолжал Ноблекур. — Возраст неумолимо подбирается ко мне, и я готов его встретить без удивления и лишних волнений… В скором времени я вообще перестану подниматься с кресла. Закажу себе трон попрочнее, с подушечками, столиком и, пожалуй, даже с колесиками. Останется только проделать дырку в сиденье, и тогда я буду жить в нем! В тот год, когда зима отличалась особой суровостью, маршальша Люксембург приказала поднять к себе в гостиную ее портшез: она пряталась в нем от сквозняков. Я перестану двигаться, и однажды призрак Марион — ибо она, прошу заметить, гораздо старше меня! — найдет мой труп, упавший носом в чашку с шоколадом.

Николя прекрасно знал, что его друг и учитель любит подзадоривать собеседника, дабы вызвать его возмущенные протесты. Если собеседник не поддавался на провокацию, Ноблекур продолжал в том же духе, пока, наконец, гость не принимался убеждать магистрата, что он все еще бодр и молод.

— Мне кажется, сударь, вы чувствуете приближение очередного приступа подагры, — ответил Николя. — Но, полагаю, вашей чашке ничто не грозит. Вы подражаете своему другу Вольтеру, вашему ровеснику, ну или почти ровеснику, вот уже четверть века ежегодно изрекающему, что еще немного, и объединенная армия недугов сведет его в могилу, и Европе будет некому выражать свое восхищение, а его друзьям — оказывать знаки внимания. Люди вашей закалки обычно доживают лет до ста. Дерзну добавить: вы необходимы вашим молодым друзьям. Если вас не будет, кто сможет дать им правильный совет? Вы принадлежите к тем немногим людям, кончина которых становится невосполнимой утратой.