Беглец (СИ) - Никонов Андрей

— Вот и славно, ну что, Маша, готово?

Маша тоже кивнула, только раздражённо, выдернула лист из машинки. Вдруг в дверь постучали, и не дожидаясь ответа, в створе появился человек в сером пальто и сапогах. На Травина он даже не посмотрел, хотя они были хорошо знакомы — человека звали Гриша Гуслин, и он работал уполномоченным в особом отделе Псковского полпредства ГПУ.

— Товарищ Мосин? — спросил Гуслин.

— Я.

— Вам пакет. Распишитесь и немедленно ознакомьтесь.

— Обождите, мы только товарища отпустим, — недовольно скривился Мосин.

Но тут же передумал, когда под нос секретарю комиссии ткнули красную книжицу, схватил ручку, разбрызгивая чернила, поставил автограф, и разорвал пакет. Гуслин не стал дожидаться, пока Мосин одолеет содержимое, и тут же вышел. Травину он незаметно подмигнул. Секретарю комиссии потребовалось несколько минут, чтобы изучить машинописный лист, он водил пальцем по строчкам и шевелил губами. Фельцман не выдержала, отобрала у Мосина послание и быстро прочитала.

— Это вас напрямую касается, товарищ Травин, — сказала она, в голосе женщины сквозило торжество, — вот, ознакомьтесь сами. Что скажете?

Текст, который ему тыкала в нос представитель Рабкрина, Сергей уже видел. Два года назад начальник Московского управления уголовного розыска Емельянов показал ему рукописный вариант, теперь же его перепечатали на машинке. Травин усмехнулся, и зачитал вслух.

'Копия.

Архив НКВД, дело номер (зачёркнуто).

Заявление.

Довожу до твоего сведения, что агент угро Травин Сергей Олегович есть недобитая контра, обманом проникшая в органы. Сволочь эта беляцкая происхождение имеет самое что ни на есть эксплуататорское. Отец его, купец первой гильдии Олег Травин, держал в Выборге завод и рабочих угнетал, а как социалистическая революция победила, драпанул в Америку.

В 1919 году этот Травин воевал на стороне белофиннов в нашей Советской Карелии, и только из-за уничтожения документов смог избежать справедливого наказания. После войны эта контрреволюционная гнида обманным путём проникла в ряды доблестной рабоче-крестьянской милиции, и до сих пор скрывает свою гнилую сущность, маскируясь под честного агента угро. Прошу разобраться и вывести на чистую воду.

Агент 3 разряда Иосиф Соломонович Беленький'.

— Что скажете? — повторила Фельцман, довольно улыбаясь.

— Кляуза, — твёрдо ответил Травин, — причём старая. Беленький это в марте двадцать седьмого написал, товарищ Емельянов, начальник московского угро, сделал запрос товарищу Гюллингу, и тот письменно подтвердил, на чьей стороне я воевал. Вы, товарищ Фельцман, тоже можете Эдуарда Александровича запросить, уверен, он меня ещё помнит.

Кривая улыбка исчезла с лица Иды Фельцман. Гюллинг был председателем Совнаркома Автономной Карельской ССР, и его слово весило достаточно много. Гораздо больше, чем слово бывшего агента третьего разряда.

— Просто так наши органы такое письмо бы не прислали, — сказала она раздражённо, — мы обязаны всё проверить.

— Конечно, проверим, — поспешно заверил Мосин, — поскольку товарищу Травину осталось работать туточки неделю, а точнее даже, так сказать, меньше, мы перешлём по инстанциям. А вы, Сергей Олегович, пока будьте свободны.

Руки он Травину не подал, стыдливо опустил глаза. Промыслов не испугался, крепко стиснул ладонь, громко сказал, что партия разберётся с кляузами. В коридоре Сергей столкнулся с Грунис, бывший полковой комиссар смотрела в окно, вертя в пальцах незажженную папиросу, слова Промыслова она через открытую дверь услышала, ударила кулаком по подоконнику.

— Анонимка?

— Да какая там анонимка, — Сергей уселся на выкрашенную белой краской доску, прислонился спиной к подтаявшему стеклу, — был у нас в московском угро фотограф Беленький, вроде и не цапались с ним, а он взял, и донос на меня написал, мол, из эксплуататоров и на стороне беляков воевал. Про беляков чушь, а остальное не проверить никак, губерния-то Выборгская сейчас под финнами, все книги приходские там.

— Вот сволочь, — Грунис смяла папиросу в кулаке, сунула в карман. — Я это так не оставлю, на окркоме вопрос подниму, нельзя, чтобы всякие прощелыги на товарища грязь лили. А ты куда смотрел, Коля? Почему партия не вступилась?

— Да ты, Лидия Тимофеевна, шашкой-то не маши, — Промыслов, который тоже вышел в коридор, остановился возле них, — чай не Гражданская на дворе. Разберёмся, у меня вот тоже душа не лежит огульно обвинять. Да и Сергей Олегович, смотри, держится спокойно, значит, биография чистая. Но я бы на твоём месте, товарищ Травин, в органы-то обратился и потребовал. От них письмишко пришло, может, уже порешили всё, а мы тут пар выпускаем.

— Так и сделаю, — Травин слез с подоконника, чуть было его не оторвав. — Только с делами разберусь.

Окротдел ГПУ занимал несколько зданий Старо-Вознесенского монастыря на углу Алексеевской и Свердлова, Сергею приходилось бывать там раньше, и не всегда по неприятному поводу. Гуслин ждал его возле постового.

— Товарищ со мной, я сам его отмечу.

Постовой равнодушно кивнул.

— Два часа пятнадцать минут, — говорил Гулин, показывая Травину дорогу, — ну и выдержка у тебя, я уже и пожрать сходил, и прочее пятое десятое. Другой бы вприпрыжку прискакал, а ты не торопился. Александр Игнатьевич наказал, как появишься, сразу к нему, и чтобы ни с кем ни словом не перебрасывался, вот сижу тебя тут, караулю.

Меркулов сидел в прокуренном кабинете и глядел в потолок, комната была завалена бумагами, они лежали и на стульях, и на шкафах, и даже на полу. При виде Травина особист лениво махнул рукой.

— Гриша, свободен. А ты найди себе место свободное, и садись. Только вон ту пачку не трогай.

Сергей, потянувшийся было к ближайшему стулу, снял стопку бумаг с другого, пододвинул к столу.

— Молчишь? — не меняя позы, протянул начальник оперативного отдела.

— Так ты мне сам всё сейчас расскажешь.

Прозвучало двусмысленно, Меркулов криво улыбнулся.

— Накладочка вышла, Сергей Олегович, с твоим переводом. Уже и бумаги оформили, а тут этот донос вылез, по новому месту отправили, чтобы там тебя показательно выгнать. Хорошо я успел перехватить.

— Так разбирали его уже.

— Разбирали, да только в прошлый раз, ты мне скажи, если совру, сослали тебя из оперотряда в районное отделение, а потом и вовсе из угро в детскую колонию перевели.

— Не в колонию, а в исполком Рогожский. Как же свидетели, да и Гюллинг за меня поручился?

— Исчезли все бумажки. Донос остался, резолюция — тоже, а документы тю-тю, испарились, заново придётся собирать.

— Да кто же у вас мне так подгадить старается?

— По большому счёту — никто, — Меркулов потянулся, зевнул, — представляешь, ночей не сплю, разбираю старые дела, чтобы тут всё в чистоте оставить. Ну так вот, не меня одного в Ленинград переводят, а ещё одного товарища, из Москвы. И он тоже с собой своих людей тянет, на твоё место хочет доверенного человека поставить, должность-то хоть небольшая, но важная, начальник отделения связи — он всё обо всех знает, там биография как стёклышко быть должна, малейшее подозрение, и сразу отказ. Ну а поскольку бумаге ход даден, останавливаться уже никто не будет, не только место потеряешь.

— Ну и контора у вас, — в сердцах буркнул Травин, — чистый гадюшник.

— Не без греха, — согласился Александр Игнатьевич, — старых-то спецов вычистили, а новые разные приходят, кто по зову сердца, но есть и такие, кто выгоду свою ищет, и личные интересы вперёд дела ставит. Но ничего, погоди, мы с ними разберёмся. Не сразу, лет может десять пройдёт, каждого, кто своё истинное лицо показал, к ответу призовём, а то и к стенке поставим. А пока вот так приходится изворачиваться, ты уж прости.

— Так я уже и вещи все в Ленинград отправил, — растерянно сказал Сергей. — И квартиру снял, и с Мухиным договорился, Лизку вон, отвёз на выходных, да и мотоцикл уже перегнал.