Губернское зарево - Евгений Евгеньевич Сухов

Нет, это была не та слобода с ямскими хибарками, в которых ютилось многочисленное ямщицкое семейство, кормившееся с огородов. Эта Ямская слобода лет сорок как канула в Лету… Теперь это была слобода купеческих и мещанских домов, часто в два этажа, со своею Николо-Ямской церковью в просторечии, и церковью во имя Святого Николая Чудотворца в официальном обращении.

Знатная церковь. Одна из лучших по красоте и убранству во всей Рязани, чем слободчане весьма гордились. В этом Воловцов снова смог убедиться, когда они проехали мимо нее. Купола церкви и колокольни были видны даже с Оки-реки, не говоря уж о Трубеже…

А вот и дом Феодоры Силантьевны Пестряковой.

Все, приехали…

– Ты? – Тетка аж всплеснула руками от неожиданности, когда Воловцов открыл калитку и вошел во двор, где Феодора Силантьевна копошилась по хозяйству.

– Я, – заулыбался Иван Федорович, довольный произведенным эффектом неожиданности, не вызвавшим, однако, у тетушки даже самого малозаметного недовольства. – Что, не ждали?

– Ты бы хоть написал, предупредил, телеграмму бы послал, – пропустила мимо ушей это «не ждали» Феодора Силантьевна. – Я бы как-то приготовилась, что ли…

– А чего готовиться, – усмехнулся Воловцов. – Генерал, что ли, к тебе приехал… К тому же все получилось как-то быстро: получил отпуск, сел на поезд, и вот я здесь…

– А ты все больше на отца становишься похож, – после недолгого молчания заметила тетушка. – На Федора… Не женился еще?

– Нет, некогда все.

– Ты с этим «некогда» так и проходишь бобылем до седых волос, – покосилась на племянника Феодора Силантьевна. – А время, дорогой племянничек, чем ты старше, тем скорее движется. Бывает, год прошел, а тебе кажется, что пара месяцев будто бы… – произнесла она с затаенной грустью.

– Это я уже заметил, тетушка, – промолвил Иван Федорович, думая о чем-то своем. – Это верно, время для каждого возраста разную скорость имеет. Когда был мальчишкой, так сутки до того нескончаемые были, что не меньше недели длились. Потом как бы сравнялось все: сутки как сутки. А теперь скорость времени с каждым годом увеличивается. Наверное, чтоб на этом свете мы долго не задерживались, честь знали…

– А тебе рано еще о другом-то свете думать, – сказала тетка. – Тебе семьей надо обзаводиться, детей растить… Вроде была у тебя девушка… Ксенией, кажется, звали… И дело ваше с ней, по-моему, ладилось…

– Была, да сплыла, – бодрее, чем следовало бы, ответил Иван Федорович, и словно тень набежала на его лицо. Верно, та рана, что была связана с Ксенией, еще не затянулась.

Увидев, как помрачнел Ваня, Феодора Силантьевна тему Ксении развивать больше не стала. А потом спохватилась: что это она гостя с дороги на дворе держит?

Зашли в дом. За прошедшие пять лет здесь ничего не изменилось: на кухне – беленая, с солью, печь, чтобы прислонился – да не испачкался. Те же тканые коврики на чисто вымытом деревянном полу, те же занавеси на окнах, правда, изрядно выцветшие, та же железная кровать с шишечками на спинках… Это для людей время бежит. А для вещей – только идет…

– Что, ничего не изменилось за прошедшие годы? – спросила Феодора Силантьевна, заметив, как оглядывает ее жилище племянник.

– Да, похоже, не изменилось, – сказал Иван Федорович, присаживаясь на стул под ситцевой обивкой, тоже изрядно выгоревшей. – Все, как и пять лет назад…

– Пять лет! – Тетушка слегка нахмурилась и посмотрела на Воловцова: – Забыл ты совсем старуху… А ведь кроме меня, родни у тебя больше никакой и нету…

– Ну, какая ты старуха! – Иван Федорович, конечно, немного слукавил, поскольку Феодора Силантьевна, и правда, постарела и как-то сморщилась: стала вроде меньше ростом и посуше телом. Хотя аккурат такие вот стару… нет, пожилые женщины, и особенно живучи. – А что редко бываю, прости: служба такая. Сейчас едва отпустили.

– Вот небось ты из-за этой службы женщину свою и потерял, – снова коснулась больной темы тетушка и тут же прикусила язык: – Ты, это, прости, сама не ведаю, что говорю…

– Да нет, ты права, наверное, – произнес Иван Федорович. – Внимания я ей, конечно, уделял недостаточно. Но, тетушка, другой службы у меня нет, да и не надобно мне иной.

– А может, выбрал бы ты что-нибудь поспокойнее, чтобы и дома чаще бывать, и времени на внимание к близким чтоб доставало. Жизнь-то идет…

– Ладно, тетушка, все идет, как тому и положено быть, – махнул рукой Воловцов. – Так что, покормишь с дороги-то?

– Твоя правда, – спохватилась Феодора Силантьевна. – Одними разговорами сыт не будешь…

Через полчаса, насытившись вчерашними щами с хорошим куском мяса, Иван Федорович переоделся. Теперь, в плисовых штанах, заправленных в высокие опойковые сапоги, длиннополом, из толстого сукна, сюртуке и картузе с лаковым козырьком, он походил на щеголеватого мещанина или купчика, только-только набирающего обороты в торговом деле…

– Ты куда это намылился-то? – поинтересовалась тетка.

– К отцу, – коротко ответил Воловцов.

Рязанское кладбище, издавна прозванное Скорбященским по наличию одноименной церкви с главным престолом в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость», находилось аккурат между Ямской слободой и Рюминой рощей. Рощей, собственно, звалось имение дворян Рюминых, но не тех, что были родня Бестужевым, канцлерам да графам, а тех, что от крестьянина Гаврилы Васильевича Рюмина род свой вели. Был Гаврила некогда простым половым в рязанском кабаке. Поднялся он на чаевых, на которые не скупились подгулявшие купцы. Водки Гаврила не пил, не то что его дед, коего и прозвали «Рюмой» за его пристрастие к вину. Прозвище намертво прикрепилось к этому крестьянскому роду и в середине восемнадцатого века стало родовой фамилией.

Гаврила Рюмин деньгу копил, стал брать питейные откупы, на чем и нажил огромное состояние. Не забывал он и своих земляков: то денег на новый алтарь для церкви пожертвует, то богадельне вспомоществование окажет, то дороги на свои средства замостит, за что ему от государя императора чины да ордена перепадали. А потом подал Гаврила Васильевич на имя государя прошение о даровании ему и сыновьям его титула дворянского, поскольку с чинами да орденами право у него такое заимелось. Покуда разрешения ждал – купил между делом в восемьсот седьмом году у наследников статского советника Вердеревского загородную усадьбу с лесом, прудами и мельницей и занялся ее обустройством: построил новый господский дом, флигель для гостей, похожий на сказочный терем, соединенный с главным домом крытым проходом, заложил парк с беседками и оранжереями, облагородил все три пруда. В парк, или Рюмину рощу, как стали звать ее горожане, вход был свободным, и рязанская публика нашла