Призрак Сомерсет-Парка - Майерс Б. Р.

Но даже видя, как я расчувствовалась, мистер Пембертон лишь кивнул и вручил мне носовой платок. Как можно быть таким неромантичным человеком? Похоже, он находит приятным лишь одно — поездки верхом и осмотр земель, которые вскоре станут его собственностью, — в одиночестве.

Как-то он исчез на несколько часов и вернулся весь в грязи, а мне сказал, будто поскользнулся по дороге в конюшню. Но на его рукаве виднелась прореха и пятно, похожее на кровь. Я хотела было расспросить подробнее, но не решилась. Лишь с улыбкой следила за ним краем глаза, внимательно подмечая повадки.

Люди лгут по единственной причине: потому что пытаются скрыть омерзительную правду.

А вдруг то, что говорил мистер Пембертон, ложь? Я знаю, мы не любим друг друга, Дружочек, но как выйти замуж за человека, который мне лжет? Я должна просить мистера Локхарта досконально изучить его прошлое. Но разумеется, он не стал бы приглашать в Сомерсет джентльмена — джентльмена, за которого я выйду замуж, — если бы имелись в его прошлом хоть малейшие намеки на недобрые деяния.

Что же до Уильяма... После помолвки он сделался угрюм и склонен поддаваться вспышкам гнева. Даже кухонная прислуга, которую он совершенно очаровал, его опасается. Это все из-за мистера Пембертона. Я знаю, Уильям страдает, но нам всем надо мужаться, не так ли, Дружочек? В детстве нам было так весело вместе. Теперь товарищ моих детских игр исчез, и я больше не могу ему доверять.

Я радуюсь хотя бы тому, что так и не раскрыла ему тайну Линвудов. Представляю, какой переполох он устроил бы в Сомерсете.

Глава 32

Мне было пятнадцать, когда в наш город приехал бродячий цирк. На боках кибиток красовались рекламные проспекты артистов с большими затейливыми буквами, а нарисованные лица циркачей пугали и одновременно смешили.

Maman повела меня на них посмотреть. Редкое событие: мы сами были зрителями, а не участвовали в представлении.

Циркачи устроили из своих повозок торговые киоски, широко распахнув боковые двери. В воздухе пахло жареными орехами и сластями. Где-то играла флейта, но сквозь скопища зрителей музыканта было не разглядеть. Солнце уже опустилось, и артисты зажгли множество свечей и фонарей, отчего площадка словно превратилась в волшебный сад. Мое радостное волнение смешалось со взбудораженным гомоном толпы, и мы шагали, наслаждаясь чарующим сиянием.

Maman пыталась ухватиться за меня, но я была уже слишком взрослая и не желала держать ее за руку. Я отошла от нее на несколько шагов, как вдруг заметила на боку кибитки объявление о предсказании будущего. С рекламного проспекта на меня смотрели изумительные совиные глаза. Очереди на вход не было.

Maman взяла меня за плечо.

— Женевьева, — сказала она, — ты уверена, что хочешь спустить все свои деньги на убогий спектакль? — Она указала на другие аттракционы — бесплатные, — а затем направилась к фургончику с пончиками и имбирным пивом. Когда же я не двинулась с места, maman предупредила: — Предсказательница будущего все угадывает по лицам людей, а не по картам, — так же, как я провожу сеансы.

Я заупрямилась и не послушалась ее совета. Наш последний сеанс состоялся два месяца назад, и она берегла каждую монету, а значит, мы ели кашу на завтрак, обед и ужин. Спиритические сеансы стало уж очень опасно проводить. Ходили слухи, будто начальник полиции был к спиритам особенно строг. Он заявил, что наше с maman занятие — это преступная деятельность.

«Хуже, чем ограбить банк, — провозгласил он в “Лондон Таймс”. — Их добыча — убитые горем скорбящие семьи, которые легко уязвимы. Нет отвратительнее паразитов, чем этот сброд».

Его слова попали в печать, и общество воспылало праведным гневом. Работы становилось день ото дня меньше. Приток денег иссяк, наш дом мало-помалу лишался всех удобств, поскольку maman продавала все, на чем могла хоть немного заработать, — даже браслеты мадам Ринальдо.

Я мечтала — наступит день, когда мне больше не придется так часто сталкиваться со смертью. Но что еще оставалось? Чем мне зарабатывать на жизнь, если я умею только немного говорить по-французски и читать наизусть из «Собора Парижской Богоматери»?

Я завидовала леди из богатых домов, где мы бывали. Они умели заниматься рукоделием, рисовать, танцевать и обладали прочими навыками, как все хорошо образованные дамы. А я лишь покорно следовала за maman, теперь уже в платьях с распущенным припуском на подоле, поскольку прибавила в росте.

Но изменился не только мой рост. Мужчины стали относиться ко мне иначе. Дольше задерживали взгляды на моем лице. У меня словно была над ними какая-то власть, но я не знала, как ее применить.

Я твердо решила пойти к гадалке. Я была не в духе и не хотела, чтобы мной помыкали и указывали, мол, я не заслуживаю даже маленького послабления.

У нее были темные, словно Темза ночью, глаза. Ярко накрашенные губы и румяные щеки. Толстые черные косы короной лежали на голове. Но даже со всей этой краской она казалась старше меня всего лишь на несколько лет.

Мое сердце бешено забилось, и я шагнула вперед. Я уже не ощущала у себя на плече руку матери, которая тянет обратно.

Я положила на столик гадалки пару пенсов — все деньги, что могла потратить.

Не сводя с меня глаз, она накрыла монеты ладонью и подвинула к себе. Затем веером разложила на столе колоду. Никогда я не видала таких карт. На каждой были нарисованы сказочные создания. Иные были прекрасны, глаза у них сверкали, как драгоценные камни, а волосы развевались. Встречались среди них и отвратительные демоны о двух головах, покрытые шерстью. Я будто завороженная взирала на затейливые картинки.

У гадалки оказался мелодичный голос и необычный выговор, которого я прежде не слыхала. Она поддела пальцем крайнюю карту, и весь веер их перевернулся волной рубашкой вверх, явив сплошной красный фон с золотой звездой. Умелой рукой девушка их перетасовала. Я хотела спросить, давно ли она гадает. Где-то в животе закопошилось любопытство: интересно, нет ли в их бродячем цирке места для нас с maman? Ведь, разумеется, медиум лишь оживит представление. От таких мыслей я почувствовала себя взрослой, но в глубине моей души еще жил подросток, мечтающий завести друга своего возраста, который мог бы понять, каково мне живется. У меня уже нашлось нечто общее с этой девушкой, так что я была уверена — она со мной согласится.

Вдруг гадалка перестала раскладывать карты. Ее рука замерла, девушка уставилась на кого-то позади меня. Ее тонкие брови хмуро сошлись. Мне не нужно было оборачиваться, я и так поняла — maman рядом.

Она попросила меня разделить колоду на две половины и выбрать стопку. Мы повторяли это до тех пор, пока не осталась лишь горстка карт.

Гадалка открыла их одну за другой.

— Твоя жизнь перевернется с ног на голову, — сказала она. — Я вижу, как ты выбираешь иной путь, тот, который тебе предначертан, — и делаешь ты это не по принуждению.

Перед глазами у нее разворачивалось мое будущее. Присоединимся ли мы с maman к их труппе? Когда она открыла последнюю карту, все мои члены напряглись, я не в силах была даже дышать.

— Скоро ты осиротеешь, — сказала гадалка. Она постучала по карте, на которой было изображено чудище с рогами и хвостом, что смахивал на рыбий. — Я вижу под водой юную деву — это ты.

У меня вырвался нервный смешок. Maman тут же подскочила ко мне, выплюнув резкую отповедь на французском.

Гадалка не отводила от меня взгляда.

— Ты умрешь совсем молодой. Я вижу число девятнадцать.

По коже пробежал холодок. Я заставила себя улыбнуться. Нельзя было дать слабину перед maman, особенно после того, как я отмахнулась от ее предостережения.

— Я умру в девятнадцать лет? — переспросила я, все еще пытаясь понять смысл ее слов.

Она покачала головой.

— Нет. До девятнадцати ты не доживешь.

Позже вечером, когда maman распускала мои косы, мы смотрели, как трепещет пламя свечи.