Виталий Гладкий - Золотой капкан

– Все, нету Никашкина… – с горечью в голосе сказал Фасулаки. Он обернулся и погрозил кулаком в сторону немцев.

– Ну, мать вашу немецкую, суки позорные! – выругался он. – Вы у меня еще попляшете…

И затеребил Малахова:

– Товарищ лейтенант! Чуток притормозите! Вдвоем нам не уйти. Я с ними тут… потолкую… Георгий с ненавистью скрипнул зубами.

– Сиди! Уйдем… – крепче сжал руль Алексей.

И почувствовал, как вдруг стало трудно дышать будто грудь сдавило тисками: эх.

Никашкин, Никашкин, товарищ верный… Как же так, Евграф Никашкин, как теперь… без тебя?

Наконец выскочили на широкий, искромсанный танковыми гусеницами тракт. Неподалеку виднелся мост через реку, но Алексей не рискнул ехать в ту сторону. Мост охранялся, и встревоженные пальбой, устроенной преследователями, солдаты охраны уже забегали, занимая оборону в окопах на обочине.

На малой скорости перевалив тракт, мотоцикл углубился в редколесье. Ветки больно стегали по лицу, но Алексей не обращал на это внимания.

Дороги здесь не было, и теперь приходилось пробираться сквозь кустарники, лавировать с опасностью для жизни среди деревьев. Скорость мотоцикла резко упала, но все равно им удалось немного оторваться от преследователей.

Однако Алексею вскоре пришлось остановиться. Путь преградил топкий ручей, приток реки, а на его противоположной стороне высился густой сосновый бор, где и вовсе было не проехать. Оставив мотоцикл, Малахов и Фасулаки перебрели ручей и, на ходу огрызаясь короткими очередями – немцы были уже в сотне метров – скрылись среди деревьев…

Фасулаки, кусая губы, сдерживал стоны: наспех перебинтованная грудь Георгия вздымалась неровно, при этом издавая хрипы. Изредка Алексею казалось, что Фасулаки уже не дышит, и лейтенант прикладывал ухо к окровавленным повязкам, чтобы услышать стук сердца.

Малахов нес его на спине около получаса, иногда переходя на бег. Сухое гибкое тело Георгия было легким, и в другое время при других обстоятельствах такая ноша Малахова особо не затруднила бы. Но теперь, после тяжких испытаний, выпавших ему за последнюю неделю, окаменевшие мышцы ног сводила судорога, а временами они просто отказывались повиноваться. Когда уже совсем становилось невмоготу, и когда даже неимоверные усилия воли пропадали втуне, Алексей не опускался – падал на землю, неизменно стараясь при этом не уронить Фасулаки, смягчить своим телом неизбежный при этом удар.

Отдыхал он недолго. Минуты две, может, чуть больше. Едва острая боль в мышцах тела становилась назойливо ноющей и дыхание приходило в норму, Малахов опять подхватывал Георгия и спешил уйти подальше, в спасительную лесную чащу.

Преследователи потеряли их след, но, усиленные охранниками моста, прочесывали лес со злобной настойчивостью легавых псов, постреливая время от времени и перекликаясь. Немцы шли, особо не таясь, уверенные в успехе.

Очередной короткий привал Алексей устроил на берегу реки, раскинувшей петли по лесному разливу причудливо и неожиданно для путников. Теперь дорогу им преграждала темная водяная гладь, небыстрая, но с коварными воронками водоворотов. Идти вдоль берега не имело смысла. Это означало сознательно лезть на рожон без надежды благополучно избежать встречи с преследователями – рассыпавшись длинной цепью, немцы спешили прижать их к реке. Оставалось одно – переплыть на ту сторону. Но как? Алексей чувствовал, что он просто не сможет тащить на себе Георгия через реку – не хватит сил. Фасулаки очнулся. Скосил глаза на обессилевшего Алексея, он пошевелился. Боль исказила черты его лица; он снова прикрыл веки, задумался. Наконец, Фасулаки принял какое-то решение – грустная, немного виноватая улыбка тронула его губы, и он сказал:

– Товарищ… лейтенант. Со мной вы далеко не уйдете.

– Уйдем, Жора, уйдем. Не сомневайся, – обрадовался Алексей, завидев, что Фасулаки пришел в себя. – Передохнем чуток и…

– Не будет «и», – медленно проговорил Георгий – он теперь отчетливо слышал недалекие выстрелы гитлеровцев. – Мне все равно крышка. Не хочу вас тянуть за собой на дно.

– Держись, Георгий, держись. Без тебя я все равно отсюда не двинусь. И хватит об этом! – решительно отрезал Алексей.

– Спасибо, лейтенант… Фасулаки нащупал руку Малахова, сжал.

– Спасибо… что поверил. Мне поверил, Гранту. Сукин я сын был. Паразит.

Жаль только, что мало я их… Знать, не судьба. Ничего, не я, так другие… Все равно им будет амба. Всем.

– Конечно, Жора, я в этом ничуть не сомневаюсь. Алексей помассировал мышцы ног, встал, посмотрел в просветы между деревьями, пытаясь определить, как далеко немцы. Все равно нужно плыть, подумал он. Иного выхода нет. Авось, сдюжу… И тут он услышал короткий хриплый вскрик Фасулаки.

Малахов стремительно бросился к Георгию, перевернул его на спину – и застонал от горечи: в груди Фасулаки торчал нож.

– Зачем, Жора, зачем?! Что ж ты… так…

Но Фасулаки молчал, а в его широко раскрытых глазах, устремленных в небо, застыли удивление и боль…

На противоположный берег реки Алексей выбрался с трудом. Его едва не затянул на дно коварный водоворот. Он отполз в чащу и долго лежал, собираясь с силами. Затем поднялся и медленно, с трудом переставляя ноги, побрел дальше…

Схватили его в какой-то деревне, где он попросился переночевать. Немцы производили реквизицию скота и хлеба для нужд вермахта, и чересчур ретивый служака нашел замаскированный вход в погреб, где хозяева спрятали Алексея.

Несмотря на приказ командования (за укрывательство красноармейцев расстрел), хозяев – столетнего деда с бабкой и молодую женщину с грудным ребенком – все же пощадили. Может, потому, что женщина сообразила назвать Алексея своим мужем, попавшим в окружение и прибившимся домой, а возможно оттого, что в погребе, который солдаты основательно почистили, нашлись и сало, и масло, и солонина, и мед.

И в тот же день лейтенанта Алексея Малахова, который успел спрятать документы, зарыв их в погребе, определили в колонну военнопленных, как раз бредущую через деревню.

Глава 8

Ресторан «Центральный» был забит до отказа. Савину с трудом удалось уговорить дежурного администратора подыскать ему свободное место. Пришлось даже «козырнуть» своим удостоверением. В этот воскресный вечер ему впервые за время командировки захотелось забыть хотя бы на несколько часов изнуряющую гонку по пунктам и подпунктам розыскных мероприятий по «Делу № 108/51К». Он просто устал.

Небольшой уютный ресторанный зал гудел, словно пчелиный улей. Музыканты, пожалуй, пятый раз подряд исполняли знаменитую песню колымских старателей «Лопаточку», а желающих услышать ее в шестой раз было пруд пруди.

Невнимательно поглядывая по сторонам, Савин блаженствовал над ароматным лангетом. После столовских «деликатесов» этот кусок пережаренного мяса показался ему верхом кулинарного искусства.

– Молодой человек! Разрешите… пригласить… вас… на танец. Он поднял голову и увидел довольно симпатичную крашеную блондинку с пышным бюстом и большими коровьими глазами. Она была уже на хорошем подпитии, а потому говорила медленно, пытаясь обуздать непослушный язык.

Блондинка улыбалась ему с такой фальшивой нежностью, что Савину ничего другого не оставалось, как с огромным сожалением отложить на некоторое время свои гастрономические упражнения и безропотно подать ей руку.

Ему повезло: играли танго, а в нем он кое-что смыслил. Блондинка что-то томно ворковала капитану на ухо, прижимаясь так тесно, что капитану стало жарко. Савин, который был еще трезв, а потому танцевал без настроения, едва дождался последнего аккорда, чтобы побыстрее спровадить партнершу на ее место.

В другое время и при других обстоятельствах он вел бы себя совсем не так. При всем том, блондинка была достаточно аппетитна, а он, кстати, не давал монашеский обет.

Но сегодня ему почему-то хотелось насладиться одиночеством и покоем.

Столик блондинки стоял в нише. Савин провел ее туда и раскланялся. Кроме нее, там сидели еще две девицы и унылый полусонный хлюст в фирменном дорогом костюме.

«Моя лопаточка меня заездила…» Снова заиграли «Лопаточку», и Савин с содроганием в душе кинул вороватый взгляд из-за плеча в сторону белокурой нимфы. Заметив, что блондинка поднимается со стула и опять направляется в его сторону, капитан сломя голову ринулся в фойе, на ходу вынимая пачку сигарет. Перекур – дело святое, понятное даже дамам. В дверях он нечаянно толкнул невысокого худощавого мужчину в темных очках, и, извинившись, закурил. Савин мельком бросил взгляд в его сторону – тот, недовольно что-то бормоча себе под нос, поправлял галстук перед зеркалом, – и едва не поперхнулся сигаретным дымом. Неужели?! Стоп, стоп, Савин, не горячись… Профессиональная память капитана заработала на полных оборотах: рост средний, голова малая, волосы короткие, редкие, светло-русые, лицо овальное, бледное, лоб широкий, нос длинный, глаза (экая жалость, за очками не видно!), рот… губы… подбородок… Возраст – явно не менее семидесяти лет.