Коглин - Деннис Лихэйн

мимо твоего дома, — сообщил Джесси, стаскивая маску.

— На хрена ты ее снял? — поинтересовался Лютер.

Джесси глянул на Кельвина, потом на Лютера:

— Вы ж свои не сняли, мне-то чего переживать?

Лютер молча уставился на него: в кои-то веки Джесси изрек что-то здравое, и его малость рассердило, что он сам до такого не дотумкал.

Джесси продолжал:

— Это Лайла мне сказала, что ты, скорей всего, тут. Сдается мне, я этой женщине не очень-то по нраву, Деревня.

— Ты маску не снимал, нет?

— Чего?

— При моей жене. Когда с ней говорил, маска была на тебе, нет?

— Была, черт дери, была. Уж понятное дело.

— Тогда ладно.

Джесси отхлебнул из своей фляжки:

— Декану приспичило нас повидать.

— Нас?

Джесси кивнул.

— А на кой?

Джесси пожал плечами.

— Когда?

— Да с полчаса назад.

— Вот черт, — произнес Лютер. — Ты что, не мог раньше прийти?

— Сначала я зашел к тебе домой.

Лютер поставил кий:

— У нас что, неприятности?

— Не-а. Ничего такого. Он нас просто хочет увидеть.

— На черта?

— Я ж тебе говорю, не знаю, — ответил Джесси.

— Откуда ты тогда знаешь, что ничего такого? — спросил Лютер, когда они уже выходили на улицу.

Джесси глянул на него, завязывая маску на затылке:

— Туже корсет, подруга. Держи форс.

— Пусть задница твоя держит.

— Сказано — сделано, негритос, — заметил Джесси, покачав перед ним своим обширным задом.

И они рванули по пустынной улице.

— Присаживайтесь туточки, рядом со мной, — произнес Декан Бросциус, когда они вошли в клуб «Владыка». — Вот прямо сюда, ребятки. Не тушуйтесь.

С широченной улыбкой, в белом костюме поверх белой рубашки, в красном галстуке того же цвета, что и его бархатная шляпа, он сидел за круглым столиком в задней части зала, возле сцены. Едва они вошли, Декан призывно замахал им через весь тускло освещенный клуб, и Дымарь мгновенно запер за ними дверь, щелкнув замком. Лютер почувствовал, как щелчок отдается дрожанием где-то у него в кадыке. Раньше он бывал в этом клубе только в вечерние часы, когда здесь обслуживали посетителей, и пустые кабинки, обитые светло-коричневой кожей, на фоне красных стен казались при свете дня более невинными, зато более зловещими.

Лютер занял кресло слева от него, а Джесси уселся в кресло справа, и тогда Декан налил им по высокому стакану марочного канадского вискаря, еще довоенного, двинул к ним эти самые стаканы по столу и промолвил:

— Мальчишечки мои. Как жизнь?

— Просто отлично, сэр, — ответил Джесси.

Лютер выдавил из себя:

— Очень хорошо, сэр. Спасибо, что спросили.

Никакой маски, в отличие от Дымаря и Франта, Декан не носил, и улыбка у него так и сверкала, широкая и белозубая.

— Ну что ж, это просто музыка для моих ушей, честное слово. — Он дотянулся до них через стол и похлопал каждого по плечу. — Денежки зашибаете, а? Хе-хе-хе. Ну что ж. Любите это дело, а? Зашибать зелененькие?

— Мы стараемся, сэр, — произнес Джесси.

— «Стараетесь» — чертовски слабо сказано. Не стараетесь, а делаете, вот что я вижу. Вы у меня самые-самые лучшие сборщики.

— Спасибо, сэр. Правда, в последнее время приходится туговато из-за этой заразы. Много народу болеет, сэр, у них сейчас нет настроения делать ставки.

Декан отмахнулся:

— Людишки всегда болеют, обычная история, что тут поделаешь. Верно я говорю? Они болеют, а иногда те, кого они любят, умирают, не правда ли? Благослови нас, Отец Небесный, это же просто надрывает сердце — лицезреть столько страданий. Все ходят по улице в масках, похоронщикам не хватает гробов. О господи. В такие времена, понятно, всякие ставки побоку. Все это откладываешь на потом да знай себе молишься, чтобы прошли несчастья. А когда пройдут, то что? Когда пройдут, тогда ты и вернешься к ставочкам. Уж конечно, черт побери. Но, — он наставил на них палец, — не раньше. Услышу ли я «аминь», братья мои?

— Аминь, — вымолвил Джесси, приподнял маску, пропихнул под нее стакан и мигом всосал его содержимое.

— Аминь, — отозвался Лютер и чуть-чуть отпил из своего.

— Черт побери, мальчик, — проговорил Декан. — Эту штуку надо пить, а не оглаживать ее, как девицу.

Джесси рассмеялся и положил ногу на ногу, постепенно осваиваясь.

— Точно, сэр, — согласился Лютер и опрокинул в себя все.

Декан снова наполнил им стаканы, и Лютер сообразил, что Франт и Дымарь уже стоят позади них, в каком-то шаге, хотя он понятия не имел, когда это они успели подобраться.

Декан сделал долгий, медленный глоток из стакана, выдохнул: «А-а-а-а» — и вытер губы. Потом сложил ладони и перегнулся через стол.

— Джесси.

— Да, сэр?

— Кларенс Джессап Болтун. — Это у него прозвучало как песенка.

— Он самый, сэр.

Декан снова ухмыльнулся, еще шире, чем прежде.

— Позволь мне кое о чем тебя спросить, Джесси. Какой у тебя в жизни был самый памятный момент?

— Сэр?.. — переспросил тот.

Декан поднял брови:

— Что же, ни одного нет?

— Не очень-то уверен, что я вас понимаю, сэр.

— Самый памятный момент в твоей жизни, — повторил Декан.

Лютер чувствовал, что по ляжкам у него так и льется пот.

— У каждого такой есть, — заметил Декан. — Может быть, радостное переживание, а может, грустное. Может быть, ночь с девушкой. Что, я угадал? Угадал? — Он засмеялся, вокруг носа у него все так и сморщилось от этого смеха. — А может, ночь с мальчиком. Тебе нравятся мальчики, Джесси? В нашем деле мы никогда не возводим хулу на некоторые особенные вкусы.

— Нет, сэр.

— Что — нет, сэр?

— Нет, сэр, мальчики мне не нравятся, — ответил Джесси.

Декан, словно извиняясь, поднял ладони:

— Тогда, значит, девушка? Но молоденькая, я угадал? Такого не забудешь, когда они молодые и сам ты тоже молодой. Сладенькая шоколадка, с такой попой, которую можно драть всю ночь и она все равно не потеряет форму?

— Нет, сэр.

— «Нет, сэр» — это надо понимать, тебе не нравятся кругленькие попки молоденьких женщин?

— Нет, сэр, для меня не это памятный момент. — Джесси кашлянул и снова отхлебнул виски.

— Тогда какой же, парень?

Джесси отвел глаза, Лютер чувствовал, что он собирается с духом.

— Мой самый памятный момент, сэр?

— Самый памятный, — прогремел Декан, хлопнув ладонью по столу, и подмигнул Лютеру, словно, к чему бы он ни клонил, Лютер был в курсе шутки.

Джесси приподнял маску и отпил еще:

— Ночь, когда умер мой папаша, сэр.

Лицо у Декана так и окаменело от сострадания. Он