Джанет Глисон - Гренадилловая шкатулка

— Письмо, мне? И что в нем? Полагаю, вы с ним ознакомились? — пролепетал я, все еще не в силах забыть тяжелую сцену в доме Брадфилда.

— Прочтите сами.

Фоули положил мне на колени сложенные листы бумаги. Несколько минут я в замешательстве смотрел на него, не веря своим глазам. Корявый заостренный почерк и в самом деле принадлежал моему дорогому другу. Дрожащей рукой я взял письмо и развернул его.

26 декабря 1754 г.

Дорогой Натаниел,

Сегодня я пошел искать тебя — ибо я узнал такие потрясающие новости, что даже не соображу, с чего начать. Представь, как же я расстроился — и, конечно, изумился, — когда выяснилось, что ты покинул Лондон и уехал в Кембридж к лорду Монтфорту, куда я тоже намерен отправиться в ближайший час. Знаю, что мы скоро встретимся, но, поскольку мы не виделись уже несколько недель, я больше не могу сдерживаться. Итак, я принимаюсь описывать события последних дней, так что если нам по какой-то причине не удастся встретиться завтра, ты сразу поймешь, что со мной приключилось.

Вне сомнения, мой дорогой друг, все это отдает театральностью и, по сути, является игрой больного воображения. Я понимаю также, что ты, должно быть, обеспокоен моим долгим молчанием и спрашиваешь себя, почему я не свяжусь с тобой, дабы сообщить, где я нахожусь и что намерен делать.

Поверишь ли ты, когда я скажу, что ни на минуту не выпускал тебя из виду со дня своего исчезновения? Или что скрываюсь не ради собственной безопасности, а чтобы отвести угрозу от тебя? Дело в том, что ты живешь совсем рядом с мастерской и домом Чиппендейла. Я не смел наведаться к тебе и боялся, что, если пошлю письмо, оно попадет в чужие руки и ты его не получишь. Поэтому до сегодняшнего дня я ждал благоприятного случая, но те поразительные новости, которые я недавно узнал, заставили меня забыть про осторожность. Однако я забегаю вперед. Мне следует вернуться к событиям, случившимся много дней назад, и объяснить причину моего внезапного исчезновения.

Ушел я из мастерской не по собственной воле, меня вынудили уйти. Ты конечно же помнишь, что за последние недели я особенно сильно привязался к Дороти Чиппендейл, младшей сестре нашего хозяина. Я был счастлив как никогда, ибо, возможно, впервые в жизни усомнился в верности убеждения, которое, казалось, отпечаталось в моем мозгу с той самой минуты, как я начал сознавать себя. В какое-то мгновение я вдруг понял, что напрасно переживаю из-за своего сомнительного происхождения. Какое значение имеет мое прошлое, если у меня есть Дороти, с которой я могу построить прекрасное будущее?

Я не понимал тогда, сколь наивны мои мечты. Ни разу мне не пришло в голову, что Чиппендейл может воспротивиться нашей близости и, когда узнает о наших отношениях, вмешается самым жестоким образом.

Итак, я возвращаюсь к последнему — ужасному — вечеру на улице святого Мартина. Чиппендейл вызвал меня к себе. Я решил, что он хочет сообщить мне о каком-то новом заказе, и шел к нему без всякого волнения. Вообрази мое удивление, когда я был встречен потоком брани. По его словам, сестра пожаловалась ему, что я замучил ее своими домогательствами. Мне следует знать, что мои ухаживания нежелательны и противны ей. И он всем сердцем поддерживает ее. Он не допустит — сама мысль об этом омерзительна, — чтобы его семья породнилась с подкидышем, когда он прилагает столько сил, дабы обеспечить ей более достойное положение в обществе. Кто дал мне право тащить его семью обратно в грязь, из которой он поднял ее? Таким образом, чтобы защитить сестру, он, по ее просьбе, отправил ее туда, откуда она приехала.

Разумеется, я был ошеломлен и постарался оспорить его обвинения. Сказал, что Дороти, насколько я мог судить, хотела стать моей женой. Что мои ухаживания не оскорбляли ее; она с радостью их принимала. Более того, доказывал я, отсутствие сведений о моем происхождении не обязательно означает, что оно позорно, да и сам я разве плохо работал, разве не стремился зарекомендовать себя с наилучшей стороны все семь лет, что служу у него?

— В этом плане, — заявил он, — у меня к тебе тоже есть претензии.

— Какие же? — спросил я.

— Ты слишком высокого мнения о своих талантах и этим смущаешь других моих работников, которые должны почитать мастерство хозяина выше всех прочих. Я также заметил, что ты ставишь себя на один уровень со мной в вопросах вкуса, а этого я ни в коем случае не потерплю.

Несправедливость его обвинения оскорбила меня до глубины души.

— И что вы мне предлагаете? — спросил я. — Делать вид, будто я не умею чертить или вырезать? Или я должен запретить заказчикам восхищаться моей работой? Я не кичусь своими талантами, но если другие хвалят меня, я не могу этому помешать. И, разумеется, я никогда не посмел бы пренебречь вашим мнением.

Он с ненавистью посмотрел на меня.

— Я предлагаю тебе, — спокойно произнес он, — сегодня же вечером покинуть мастерскую и завтра утром съехать со своей квартиры, никому ничего не сообщая. Если ты выполнишь мое распоряжение, я заплачу тебе жалованье за месяц вперед. В противном случае не получишь ни пенса. И еще: если ты попытаешься настроить против меня Натаниела, он тоже будет уволен.

Смею предположить, что он своими талантами заработает гораздо меньше, чем ты.

Мой добрый друг, можешь представить мое замешательство и тревогу. Я знал, что не заслужил такого обхождения. Мне вдруг стало ясно, что последние недели я просто тешил себя иллюзиями. Как можно было убеждать себя, что происхождение ничего не значит? Мне только что ясно дали понять, что без прошлого у меня не может быть будущего.

Растерянный, я отправился домой, но потом повернул назад, моля Бога, чтобы все заявления Чиппендейла относительно Дороти оказались выдумкой. Я еще надеялся, что не все потеряно, что Дороти, возможно, никуда не уехала и, узнав о том, что произошло между мной и ее братом, она согласится уйти со мной. Но и в этом я ошибся: служанка сообщила мне, что Дороти и в самом деле еще днем отправилась к своим родным в Йоркшир. Никаких сообщений для меня она не оставила.

Итак, дорогой друг, я вернулся домой с двойной раной в душе. Я потерял женщину, которую любил и которая, думаю, тоже меня любила. Со мной жестоко обошелся хозяин, которого я всегда уважал. Ладно бы просто уволил, он же еще отнял у меня Дороти. И тогда я понял, сколь глубоко в нем укоренились зависть и ненависть ко мне. И еще. Наша дружба под угрозой. Чиппендейл предупредил, чтобы я держался от тебя подальше, и я не сомневаюсь, что ты тоже пострадаешь, если он заподозрит, что я связывался с тобой. Но ведь ты — мой самый близкий, самый родной друг, и мне было просто необходимо поделиться с тобой своими горестями. Я мучился думами всю ночь и к утру решил, что не хочу навлекать на тебя беду, не хочу погубить тебя, как погубил себя и Дороти. Я не стану искать встречи с тобой, пока не буду убежден, что это безопасно.

И все же в этот горький час судьба не окончательно отвернулась от меня. Вмешалось провидение. Вчера, после долгих дней выжидания, я отправился на улицу святого Мартина. Признаюсь, дорогой друг, я надеялся встретить тебя, ибо, несмотря на данное себе слово, я жаждал поговорить с тобой. Когда я возвращался домой, рядом со мной остановился экипаж. Меня окликнула женщина, с которой я был едва знаком. Она пригласила меня в свою карету и, когда я сел, поведала мне необычайную новость, которая и стала причиной моей поездки в Кембридж и которая побудила меня сегодня искать встречи с тобой, вопреки принятому ранее решению. Впрочем, я не уверен, что все сказанное той женщиной — правда; я должен это выяснить сам.

Ну вот, пока я писал, час почти миновал, и дорожная карета готова тронуться в путь. Я намерен закончить свой рассказ завтра; думаю, к тому времени сомнения развеются, и я смогу изложить тебе все в подробностях. А теперь, мой добрый друг, я должен ехать в Кембридж, куда я отправляюсь с такими радужными надеждами, что даже представить нельзя.

Твой верный друг,

Джон Партридж.

Я дважды перечитал письмо. Фоули сидел рядом и смотрел в окно. Увидев, что я поднял голову от последней страницы, он вновь вытащил свою табакерку и бесцеремонно спросил:

— Ну что, озадачены? Что вы об этом думаете?

Фоули рассудил верно, предположив, что послание Партриджа выведет меня из душевного равновесия. Мне не терпелось расстаться с Фоули, чтобы, не отвлекаясь на его вопросы, в одиночестве осмыслить содержание письма и вникнуть в значение каждой фразы. И все же определенные чувства у меня возникли сразу. С одной стороны, я испытал странное облегчение оттого, что нашлось объяснение исчезновению Партриджа, который не посвятил меня в свои планы только потому, что боялся навредить мне. Я был прав: он оказался настоящим другом. Мои подозрения и смутные опасения рассеялись. С другой стороны, меня переполняло отвращение к Чиппендейлу из-за его двуличия. Я всегда догадывался о его непомерном честолюбии. Им двигало голое тщеславие, когда он вознамерился издать свой альбом эскизов, чтобы зарекомендовать себя одним из самых популярных краснодеревщиков Лондона. Но его поведение по отношению к Партриджу доказывало, что он еще и бессердечный человек, о чем я прежде не подозревал. Мне он сказал, будто бы Партридж заболел. Я сразу ему не поверил и, как выяснилось, не зря. Интересно, что он наговорил Дороти, дабы убедить ее покинуть Лондон? Разумеется, он солгал, заявив, что Дороти жаловалась ему на домогательства Партриджа, — я-то собственными глазами видел, как она увивается за моим другом. Более того, думал я, если бы Партридж рискнул нарушить запрет и связался со мной, я постарался бы помочь ему. Возможно, спас бы ему жизнь.